— Твой друг знает о твоих маленьких причудах, Ло? — спрашивает мама. Я отворачиваюсь, чувствуя, что вся горю, а в горле растет огромный комок. — Что ж, такая уж ты, милая, и я не думаю, чтобы кто-то мог этого не заметить, так? — С ее губ слетает смешок, иногда она кажется себе забавной.
Я бросаю короткий взгляд на Джереми. Его лицо горит, как и мое.
Она улыбается.
— Так вот, значит, к кому ты убегаешь из дому, Ло? — Тон игривый, легкомысленный.
Голова у меня пылает так жарко, что я боюсь, как бы не вспыхнули волосы.
— Нет, мама, — отвечаю я, когда ее брови — внезапно — опускаются, глаза заволакивает туманом, и я знаю, что произошло: она ушла в себя, разом потеряв интерес к окружающему миру.
— Знаешь, тебе не обязательно лгать насчет этого. Хуже лжи ничего быть не может, Ло. Не забывай об этом. — Она убирает за ухо торчащую прядь волос и резко разворачивается, уходит в свою комнату. Включается телик: «Сто процентов матерей с этим согласны. „Плесень-Вон“ лучше любого другого средства для борьбы с плесенью».
Я щелкаю языком, девять раз, девять раз, шесть раз.
— Ты уж извини. — Я удерживаю руки от постукиваний. — Спасибо за домашнюю работу. Очень мило с твоей стороны, Джереми. Я не думала, что кто-то замечает мое отсутствие в школе…
Вскинув на него глаза, я изучаю его лицо: вроде бы мама не напугала его. Лицо серьезное, решительное, доброе. Я думаю, что оно так выглядит во время забега, который он уверенно выигрывает. Я задаюсь вопросом, как часто Кери наблюдает за его бегом. Спрашиваю себя, замечал ли он ее в толпе, когда перед ним тянулась дорожка, гладкая, темная, бесконечная.
— Ло, — хрипло говорит он, прерывая мою мысль, — я… я всегда замечаю, что тебя нет в школе. В прошлом году ты отсутствовала почти месяц. Я боялся, что ты уже не вернешься. — Его большие синие туфли на толстой подошве стукаются друг о друга. Он откашливается. — И, честно говоря, домашнее задание всего лишь предлог. Я пришел, чтобы повидаться с тобой, — он наклоняется вперед, приподнимаясь на мысках, ловит мой взгляд. Его широко раскрытые глаза кристально-синие. — Я думаю, ты уже в курсе, но я… я не знаю другой такой, как ты.
— Джереми, — я отступаю на шаг, дергаю за болтающуюся нитку на левом рукаве, ищу такую же на правом. — Я думаю, ты хороший парень. Я думаю, ты действительно, действительно хороший.
— Я думаю, что лучше тебя нет. Я в этом уверен с…
Я прерываю его:
— Но, Джереми… ты клевый. А я… я… не подхожу тебе.
Я нахожу еще одну нитку на левом рукаве, дергаю за нее. Ищу такую же на правом. И еще по одной, на левом и на правом, чтобы получилось по три на каждом. Так лучше. Джереми хмурится, сует руки в карманы серых обтягивающих джинсов, перекатывается на каблуки.
— Я думаю… тебе надо встречаться с кем-то еще… — Я откашливаюсь. — С кем-то вроде Кери Рэм. Такого типа. С хорошей девушкой, и красивой и, ты понимаешь, нормальной.
Он смотрит на меня, в полном недоумении.
— Ло… но мне нравишься т…
Вновь я прерываю его:
— С кем-то, более подходящим для тебя. С кем-то, кто может радоваться тому же, что и ты. С кем-то, кто красиво одевается, кому делают прическу в парикмахерской. — Чем больше я думаю об этом — они двое, бок о бок, его рыжие волосы и ее золотисто-каштановые, их прямые, чуточку вздернутые носы, его спокойствие и ее сдержанность, — тем больше мне нравится эта идея, тем более здравой она выглядит. Все равно что поставить «Оливетти» рядом со «Смит Короной». Они подходят друг другу. Им суждено быть вместе.
— Прическу в парикмахерской? — Джереми качает головой. — Послушай, я даже не знаю Кери Рэм.
— Я не говорю, что это должна быть она. Это может быть кто угодно. Кто угодно… кроме меня, — мои пальцы летят к моему бедру, начинают постукивать.
— Ты хочешь сказать… — Джереми с шумом втягивает в себя воздух. — Ты отказываешься пойти со мной на выпускной бал, так? — В голосе неподдельная боль.
У меня схватывает живот.
— Я… мне надо в ванную. Подожди здесь, хорошо? — Мне нужно помыть руки. Мне нужно побыть одной.
Джереми проводит рукой по волосам, и теперь они торчат, как пики.
— Да. Да, конечно. Хорошо.
Я умываю лицо три раза. Вода урчит в сливном отверстии, бьется о фаянс раковины, эти звуки меня успокаивают. Я мою руки девять раз. По девять секунд. Я мотаю головой, перекидывая кудряшки слева направо, справа налево.
Открываю дверь уже более-менее спокойная. Джереми в коридоре нет. Я смотрю на дверь в спальню мамы: по-прежнему закрыта, до меня доносится приглушенный бубнеж телика. Предчувствие беды наполняет меня. Я резко поворачиваю голову в другую сторону. К комнате Орена. Дверь широко распахнута.
Мое тело холодеет.
Ноги несут меня вперед. Все, что выше, превратилось в камень. Джереми в комнате Орена, поворачивается ко мне, в руках держит пластинку Орена. Я замираю на пороге, меня начинает трясти, я не могу войти: никакие «тук тук тук, ку-ку» здесь не помогут. Нельзя входить. Орен не сказал, что я могу войти, и уже никогда не скажет.
Из комнаты доносится восторженный голос Джереми:
— «Ржавчина никогда не спит»![25] Как круто! Это комната твоего брата? Слушай, я и не знал, что у тебя был брат.
Руки Джереми. На его вещах. На вещах моего брата.
Во мне все кипит. Перед глазами темнеет. Зубы скрежещут.
Я не могу сдвинуться с места, меня трясет все сильнее.
— Вон отсюда, — наконец удается прошептать мне.
— Что? — Джереми удивлен, на лице читается смущение. Он кладет пластинку на место. Конечно же, не так и не на то место. Орен бы выдал свечу. — Что… что не так?
— Уходи. — Я чувствую, что могу упасть. Я чувствую, что могу взорваться. — Пожалуйста.
— Что… что не так? — Он осторожно приближается на шаг. — Мне не следовало сюда входить? Твой брат не любит, если кто-то прикасается к его вещам?
Нет. Нет. Нет. Он не врубается.
— Уйди, — голос сдавленный, стон. — Ты должен уйти.
Я не могу говорить, все во мне дрожит. Я проглатываю слезы, горло то перехватывает, то отпускает. Я приваливаюсь к дверному косяку, стараясь не упасть, стараясь подавить рвущийся из меня крик.
— Ох, господи. Слушай, я извиняюсь. Я… я понятия не имел… я ухожу, хорошо? — Он протискивается мимо меня в коридор. Останавливается рядом. Я не могу смотреть на него, даже не чувствую, что он рядом со мной.
— Извини, — вновь шепчет он. Потом сбегает по ступенькам, а секундой позже я слышу, как за ним захлопывается дверь.
Открытая дверь в комнату Орена смотрит на меня, как рана, когда я пробегаю мимо нее, не в силах заставить себя заглянуть в комнату. Перескакивая через две ступеньки, я взлетаю на чердак. Один раз ошибаюсь, ставлю ногу на следующую, и мне приходится спуститься и подняться вновь. Вернувшись в свою комнату, я вижу, что все стоит не так.
Он знает. Он знает все: о моем доме, моих причудах, моей семье, которой нет. Скоро об этом узнают другие люди. Я больше не смогу ходить в школу.
Я все снимаю с северной стены. Вешаю тремя дюймами выше. На три дюйма дальше друг от друга.
Лицо Орена смотрит на меня между клавиш «Оливетти». Его зубы: только они и остались после того, как кожа сгнила в той квартире, где он умер. В полном одиночестве.
Я хватаю дневники Сапфир со стеллажа у моей кровати, засовываю вместе с бюстье в коробку, которая стоит в стенном шкафу, уже набитую разными вещами, хороню под другими, более тяжелыми коробками.
Последнее: статуэтка-бабочка. Вечный якорь в левом кармане моей куртки, безжалостный погонщик. Я сжимаю бабочку пальцами, словно хочу выжать из нее жизнь в жаркие складки ладони.
Ставлю статуэтку-бабочку со сложенными на спине крыльями высоко надо мной, на самую высокую полку в комнате. Это пыльная полка, полка утрат, полка заброшенности. Ставлю туда, где больше мне не придется ее видеть.
Пусть улетит, исчезнет, рассыплется. В одиночестве.
Ди-и-и-и-инь. До-о-о-о-онг. Снова дверной звонок.
Наверное, Джереми. Он что-то оставил или вернулся, чтобы потребовать объяснений.
Ди-и-и-и-инь. До-о-о-о-онг. Мама начнет меня звать, если я не открою дверь.
Я крадусь вниз, по этим ступенькам, меня трясет, когда я прохожу комнату Орена. Я даже задерживаю дыхание, как мы делали, когда проходили мимо кладбища.
Подойдя к лестнице на первый этаж, я кричу:
— Уходи, Джереми. Пожалуйста!
Короткая пауза, а потом:
— Мисс Марин… это патрульная Гарднер, из Управления полиции Кливленда. — Женский голос, мягкий, совсем не полицейский.
Я застываю.
— Эй? Мисс Марин? — Она стучит, негромко. Мне удается протолкнуть воздух в легкие, я медленно иду к двери, открываю ее.
Патрульная Гарднер мило мне улыбается. Она красивая, не то что копши, которых я видела; черные волосы забраны в растрепанный пучок, большие круглые глаза, такие темно-карие, что кажутся черными.
