А потом началось такое, что уж было и не до любовной тоски, виной же всему явилось загадочное вещество, попавшее Альберту в руки. Загадочное – прежде всего по действию, производимому на живой организм. Оно сочетало свойства мощнейшего антибиотика и антидепрессанта, подавляло рост раковых клеток... Да что там говорить!
Неизвестная субстанция излечивала ВСЕ возможные болезни. Вирус СПИДа погибал в деготно-черной жидкости, как и вирус банального гриппа. Вирус птичьего гриппа погибал тоже. Необъяснимо, непостижимо, но вещество явно имело происхождение биологическое. Многочисленные пробы и экспертизы недвусмысленно доказали: это кровь.
– Фантастика. Этого не может быть... Но это есть. Вот оно, лекарство от всех на свете болезней, и оно же – кровь. Кровь существа, которое может быть подобным и человеку, и животному. Сверхсущество, венец создания, мессия... Кто он, кто?
Так шептал Альберт, тер воспаленные глаза, улыбался растерянно и радостно. Но на душе у него невесело было, и копошились в глубине памяти растревоженные воспоминания. Как милосердна память к детям, как легко они забывают то, что им приказывает забыть инстинкт самосохранения! Но ничто не проходит бесследно: буки прячутся в чуланах, призраки населяют чердаки, и из-под кровати в любой момент может высунуться чешуйчатая клешня чудовища.
Нехотя, нехотя вспоминал он. В послужном списке его сиротства был Лучегорский детский дом, куда Альберта зачем-то перевели из-под Астрахани и откуда быстро переместили в Подмосковье. Смысла в этих пертурбациях не имелось никакого... Разве что, припомнил Шустов, после пребывания в «Лучике» он стал значительно лучше учиться. Да-да, а потом была та олимпиада, где Альберт блеснул своими познаниями в химии, и старенький профессор, вздев на лоб очки, бормотал, трогательно пришепетывая: «Прелештно, голубшик, прошто прелештно»...
И еще одно воспоминание прикатилось к Шустову уже поздно ночью, в дремотной расслабленности. Воспоминание или сон? Альберт увидел себя в темной комнате лежащим на кровати. Он просыпается, открывает глаза и вскрикивает от ужаса. По беленым стенам скользят тени, луна играет на никелированных спинках кроватей, но кровати пусты. Мальчишки, которым видеть бы сейчас седьмые сны, стоят вокруг Альберта и смотрят на него – пристальными, пустыми глазами, на дне которых плещется, отражаясь, оранжевый лунный свет. Зачем они смотрят? Чего хотят?
Маленький Альберт переворачивается на живот, утыкается в подушку и натягивает на голову колючее одеяло. Так лежать хорошо и нестрашно, но трудно дышать, и вскоре он снова поворачивается на спину, подглядывает сквозь сомкнутые ресницы... Мальчишки стоят и смотрят, и тогда Альберт просыпается окончательно, в темной и душной комнате. Он лежит среди влажных простыней, но он у себя дома, он один, и ему не тринадцать, а уже под сорок, и он забыл что-то, невосполнимо что-то забыл!
– Растребушили у нас это дело, господа хорошие, только о том – ни-ни, никому! Государственное преступление я теперь совершаю, что с вами обо всем говорю! Был зван спецьялист, подверг меня гипнозу, на сеансе я и раскололся. Оказывается, в своем розовом детстве столкнулся я с древним, но возрожденным, очень сильным, однако без людей прожить не могущим разумным животным, который в мифологии остался под именем сфинкса, так и мы его впредь именовать будем...
– Альберт! – потрясенно охнул Дубов. – Вы там все с ума посходили? Какие сфинксы? Или это ты так фигурально выражаешься? Террорист в Лучегорске какой-нибудь засел, монстр в человеческом обличье?
– Ни-ни, какое там «фигурально»! Вот смотри: девушка твоя молчит, она мне верит. Бабье-то сердце – вещун! Позволь, я продолжу. И закипела у нас тут работа, не мне одному заделье нашлось. Трудились и футурологи, и египтологи, и особый оккультный отдел, про который нам и думать не след, не то что вслух при барышне говорить! Ну и составили на нашего зверька досье. Подняли кое-какие документы, которые и раньше видали, да не знали, как истолковать их, родимых. Вот я вам по секрету скажу...
Альберт говорил, а Лиля с Дубовым слушали, не хотели верить, но верили.
– Так наше доблестное ведомство раскрыло тайну космического масштаба. Впрочем, на тайны оно всегда востро было! Знаете, Лилечка, известный в наших кругах анекдотец? Нашли раз ученые мумию, а кто такой, догадаться не могут. Позвали специалиста из КГБ, тот заходит в кабинет с мумией, выходит через час и говорит обалдевшим ученым: «Эменхотеп пятнадцатый, царствовал в восемнадцатом веке до нашей эры, умер от укуса ядовитой змеи». Ученые в шоке: «Ох, ах, как вы это узнали?» А кагэбэшник им: «Да он сам сказал!» А вот еще один анекдот...
– Альберт, больше не надо, – мягко попросила Лиля. – Вы рассказали удивительные вещи. Но объясните, при чем здесь мой сын...
– Желание дамы – закон. Ваш мальчик понадобился сфинксу для свершения с ним мистического брака...
– Он ребенок! – вскрикнула Лиля. – Он маленький мальчик, и он болен!
– Родная моя, да поймите: этот брак не имеет ничего общего с... Я хочу сказать, с браком, в смысле, человеческим. Брак этот свершится, когда сольются две древние крови, и тогда сфинкс обретет возможность давать потомство. Как все должно выглядеть, я не знаю. И знать не хочу. Так вот, не исключено, что эти существа, обладающие коллективным разумом и памятью, учтут ошибки своих предков и не станут больше собачиться между собой. Возьмутся, иными словами говоря, за ум. Последствия непредсказуемые, почему футурологов не уволят к черту, не понимаю! Но, памятуя о сверхъестественных способностях этих зверушек, можно ожидать... Ничего хорошего ожидать нельзя! Мое начальство мыслит категориями государственными и первым делом, столкнувшись с каким-либо явлением, решает, пойдет это явление на пользу отчизне или как? Сейчас решено – или как. Брака не допустить, зверушку уничтожить, не занося в Красную книгу!
– Это все чепуха какая-то, – начал Дубов, но замолчал, взглянув на Лилю. Та сидела очень прямо, строго развернув плечи и подняв подбородок, но отчего-то ясно было, что она на грани обморока.
– Я ничего не понимаю, – прошептала Лиля. Запрокинутое лицо ее побледнело и словно подернулось рябью. – Егор... Вы поможете нам найти его и спасти? И убить эту тварь, если понадобится?
– Женщины, даже самые красивые, не в состоянии мыслить государственными категориями, – пожаловался Альберт Дубову, и тот кивком подтвердил ценную мысль. – Но за это мы их и любим! Верно, Гришака? Лиля, я ваш Робин Гуд. Я вам помогу. Иначе с чего бы мне садиться вам на хвост? Я буду благородным спасителем, а потом вы выйдете за меня замуж, договорились?
Дубов все это время машинально кивал, но тут очнулся.
– Ну уж нет! – возразил он с таким негодованием, что Альберт заржал по-жеребячьи, и даже Лиля невольно улыбнулась. – Ты, конечно, герой и Робин Гуд, но... скажи мне, Альбертик, а почему именно тебя, крысу тыловую, посылают на подвиг? Что, у вас уж и подвига совершить некому? Все в отпуске, некого послать?
– Ох-ох-ох, кто это говорит? Рембо? Терминатор? Черепашка-ниндзя? От тыловой крысы слышу! – возмутился Альберт. – Есть кого послать, я тебя хоть сейчас могу! Только вот беда: кого ни посылали в Лучегорск, ни один пока не вернулся. Столько хороших бойцов извели, жуть! Самое интересное, что они живы и здоровы, только миссию свою забыли и зверушке в вечной преданности присягнули. Так что взяли да и меня послали. Если уж я раз из этой магнитной аномалии вырвался, знать, не по вкусу сфинксу... А кому по вкусу, правду сказать? Один я как перст, слопает меня чудовище, никто не заплачет!
И состряпал Шустов трогательную рожицу – губки пупочкой, бровки домиком.
Все вокзалы похожи друг на друга, автовокзалов это также касается. Магадан или Сочи, Москва или Саратов – везде одинаково пахнет горелым мясом из палаток с надписью «Шаурма», везде неразборчиво вещает радио, тяжело вздыхают раскаленные автобусы и курят рядом их властители-водители, а приезжий либо отъезжающий люд торопится куда-то. Второпях все иначе – не едят, а глотают, не пьют, а захлебываются, не дышат, а задыхаются. Бросают объедки мимо урн, тащат тяжелые баулы, перекликаются, как в лесу. Шоферы стерегут приезжих, норовят тройной тариф содрать. Весело, суетливо, угарно!
Лиле немного легче стало, когда она убедилась, что и автовокзал Лучегорска в этом смысле – не исключение. Может, чуть потише, чуть почище – так ведь и час поздний, ночь на дворе. С ними вместе мало народу ехало, и все люди спокойные – бабулька с сумками, мужчина с кроссвордом, две переспелые девицы, эти даже друг с другом не шептались. Слишком неприметные были пассажиры, слишком тихие, словно и не живые люди, а так – декорации.
– Кадавры, – наклонившись к ее уху, высказался Дубов. – Плохо сделаны, топорно. Смотри, бабулька на маленькую пенсию не жалуется, мужик слово из трех букв не повторяет, девушки не шепчутся... Даже водитель какой-то ненатуральный, сидит, как манекен.
