Мишель Бюсси - Самолет без нее

— Я тоже так не думал.

Ее улыбка стала чуть шире. Мальвина отошла в угол комнаты, ближе к роялю.

— Положи пистолет, Мальвина.

— Ба!

Матильда де Карвиль не привыкла, чтобы с ней спорили. Под ее суровым взглядом Мальвина послушно положила пистолет на крышку рояля. Но осталась стоять рядом — чтобы в случае чего схватить маузер и использовать по назначению.

Этот рояль неудержимо притягивал к себе взор Марка. Разумеется, в гостиной у Карвилей должен был стоять рояль. Как же иначе? Так принято. В семье Витралей музыкой не интересовались. Ни родители Марка, ни дедушка с бабушкой не играли ни на одном музыкальном инструменте. У них и пластинок-то было наперечет. Другое дело — Лили. Чуть ли не с первых месяцев ее жизни на улице Пошоль стало ясно, что она просто заворожена звуками. Любыми звуками. В детском саду она предпочитала музыкальные игрушки. Когда ей исполнилось четыре года, ее отдали в музыкальную школу, что казалось совершенно естественным. Учительница превозносила ее до небес и утверждала, что у девочки выдающиеся музыкальные способности. Марк хорошо помнил, что это всегда вселяло в него гордость.

— Недурной экземпляр, верно? — подала голос Матильда де Карвиль. — Он подлинный. Мой отец заказал его в тридцать четвертом году. Вы меня удивляете, Марк. Вы интересуетесь фортепианной музыкой?

Марк не ответил. Он думал о своем. Когда Лили исполнилось восемь лет, рекомендации учителей музыки приобрели характер настойчивых требований. Лили — одна из лучших учениц школы, твердили они, может быть, самая перспективная. Она с удовольствием знакомилась с разными инструментами, но больше всего любила фортепиано. Однако для серьезных занятий необходимо, чтобы инструмент был у нее дома. Школьных уроков недостаточно. Она должна играть ежедневно, нарабатывать технику. Тот аргумент, что дома у них слишком тесно, учителя музыки даже не рассматривали. Необязательно приобретать рояль. Сейчас можно купить пианино очень хорошего качества, говорили они, их выпускают специально для малогабаритных квартир. Оставался вопрос цены. Приличное пианино, даже не новое, стоило столько, сколько Николь зарабатывала за несколько месяцев. Что тут обсуждать? Николь объяснила внучке, что пианино им не по карману, и Лили молча согласилась.

Резкий звук заставил Марка вздрогнуть. Мальвина возила пистолетом по крышке рояля.

— Оставь в покое оружие, Мальвина! — спокойно приказала Матильда де Карвиль. — Знаете, Марк, я ведь тоже играла. В молодости. Правда, великой пианистки из меня не получилось. Мой сын Александр был гораздо одареннее меня… Впрочем, полагаю, вы пришли сюда не за тем, чтобы обсуждать классическую музыку…

Каждое слово, произнесенное Матильдой де Карвиль, таило в себе какой-то скрытый смысл, и Марк это хорошо понимал.

— Вы правы, — заговорил он. — Ни к чему ходить вокруг да около. Я пришел к вам поговорить о расследовании Кредюля Гран-Дюка. Он передал мне тетрадь со своими записями, которые вел на протяжении восемнадцати лет. Вернее сказать, он передал их…

Марк чуть помолчал и продолжил:

— …он передал их Лили. Сегодня утром она настояла, чтобы я их прочитал.

— Но вы пришли к нам с пустыми руками, — прервала его Матильда де Карвиль. — Вы осторожны, Марк. Вы нам не доверяете. И напрасно. Я никогда не требовала, чтобы Кредюль Гран-Дюк держал в тайне результаты расследования. Разве это плохо, что Лили будет знать все? Порой сомнение стоит дороже, чем ложная убежденность. Что касается меня, то мне известно содержание этих записей. Гран-Дюк вел себя честно с работодателем. Он был образцовым служащим.

Марк, наблюдавший за отражением Мальвины в лакированной крышке рояля, заметил, как она передернулась.

— Был? — напирая на прошедшее время, переспросил он.

Матильда насмешливо ответила:

— Разумеется, «был». Гран-Дюк работал на меня восемнадцать лет. Три дня тому назад срок действия его контракта истек.

Марк чертыхнулся про себя. Матильда де Карвиль, упиваясь собственным превосходством, пыталась им манипулировать. Несомненно, она знала о смерти Гран-Дюка. Ведь его застрелила ее внучка. Не исключено, что по приказу бабушки… Марк почувствовал, что у него начинают дрожать руки. Что он здесь делает? О чем ему говорить с этой парочкой — старой ведьмой и молодой психопаткой, которая только и ждет сигнала, чтобы пустить ему пулю в сердце? И еще этот полуживой старик в инвалидном кресле… Кошмарная картина. На что он надеялся, когда шел сюда?

Марк сделал несколько шагов, заставляя себя успокоиться. Мальвина сжала пальцы на маузере. Ладно. Терять ему все равно нечего.

— Ну хорошо, — сказал он. — Бросим весь этот цирк. Давайте играть в открытую. Вот уже восемнадцать лет обе наши семьи живут верой. Каждая верит в свое. Карвили — в то, что выжила Лиза-Роза. Витрали — в то, что это Эмили. Что, кстати, подтвердил суд.

Марк вздохнул, подыскивая слова.

— Мадам де Карвиль. Лили выросла на моих глазах. За все эти годы у меня сформировалось твердое убеждение.

Он сделал паузу и продолжил:

— Мадам де Карвиль! Лили — не сестра мне. Вы меня понимаете? Между нами нет кровного родства. После крушения самолета выжила Лиза-Роза.

Маузер с сухим стуком упал на крышку рояля. Мальвина смотрела на Марка широко распахнутыми глазами, в которых светились изумление и радость. Вчерашний враг превратился в союзника. Шпион скинул маску и явил миру свое лицо.

Лицо друга!

Матильда де Карвиль не шелохнулась. Медленно текли секунды. Наконец она без всякого выражения сказала:

— Мальвина, вывези дедушку в парк.

— Баб, но я…

В глазах девушки стояли слезы.

— Делай что я говорю, Мальвина. Возьми Леонса и погуляй с ним в парке.

— Но я…

На сей раз Мальвина не сдержала слез. Она вышла, толкая перед собой коляску с бесчувственным телом деда.

2 октября 1998 г., 12.55.

Лили покачнулась и чуть не упала. Похоже, эти узкие барные табуреты специально такими задуманы: чтобы клиент знал, когда пора остановиться.

К ней это тоже относится.

Интересно, кто-нибудь додумался запатентовать конструкцию шаткого барного табурета?

Лили поднесла к губам стаканчик джина. Напиток больше не обжигал ей горло. Она уже практически ничего не чувствовала, кроме ставшей скользкой поверхности табурета.

В этом баре на улице Лапп — он назывался «Баррамунди» — она была единственной женщиной. Похоже, девушки не ходят сюда в одиночку, даже днем. Если, конечно, не имеют в виду вполне конкретных планов… Посетители бара старательно делали вид, что не обращают на нее внимания: тянули свое пиво, подливали из бутылок белое алиготе, судорожно заполняли клеточки кроссвордов или пялились в экран телевизора, передававшего запись одного и того же спортивного матча. И все же Лили кожей ощущала на себе их липкие взгляды — на голых ногах, на спине, на затылке…

«Забыться бы…»

Лили одним глотком допила джин и повернулась к бармену — благодушному мужику, лысый череп которого украшала одинокая прядь вьющихся седых волос.

— Что еще вы можете мне предложить?

Она уже попробовала водку и текилу. Водка понравилась ей гораздо больше. Но обучение только началось. До 18 лет она вообще не брала в рот спиртного. Первый бокал шампанского выпила ровно три дня назад. Что ж, пора наверстывать упущенное.

— Думаю, вам достаточно, мадемуазель. Вы и так много выпили.

«Да что он о себе возомнил, этот лысый тип с идиотским чубом? По ней что, не видно, что она совершеннолетняя? Уже целых три дня». Лили уже хотела ткнуть ему под нос своим удостоверением личности, но болван повернулся к ней спиной.

Метрах в двух от нее сидел мужчина в сером костюме с мятым галстуком, опустив нос в стакан, на дне которого плескались остатки жидкости коричневого цвета. Пожалуй, он был единственным в этом баре, кто не пытался раздевать ее взглядом. Лили склонилась в его сторону, для устойчивости вцепившись в барную стойку.

— Что это вы пьете?

Мужчина в мятом галстуке приподнял голову:

— Классика жанра. Скотч.

— Я тоже хочу. Бармен, налейте!

Бармен слегка нахмурил правую бровь:

— Вы уверены, мадемуазель?

— Брось, Жан-Шарль, — сказал мятый галстук. — Налей для меня.

Жан-Шарль снова нахмурил бровь, на сей раз — левую. Наверное, долго тренировался перед зеркалом.

— Последнюю? Мне не нужны неприятности…

Любитель скотча, демонстрируя ловкость, до которой Лили было далеко, отклонился со своего табурета и прижался к ней. Он не намеревался ее утешать, скорее наоборот судя по всему, он относился к типу людей, подпитывающихся чужими несчастьями и обожающих истории про пожары, наводнения и прочие бедствия.