Экскурс в недалекое будущее прервал следователь:
- Как же нам быть, Алексей Михайлович? Несолидно получается. Мы вас предупреждаем об ответственности, а вы...
- Я готов, - поспешно заверил Харагезов, для убедительности приложив руку к груди. - Вы мне только намекните, что вас интересует, и я со всей душой.
- Ну, если вы не понимаете прямых вопросов, придется говорить намеками. Вы не забыли свои первые показания?
- Да-да, глупо получилось, - согласился он, как будто речь шла не о нем, а о ком-то отсутствующем. - Не сориентировался, недооценил всей важности момента. Оказывается, вопрос с нашим работником Красильниковым стоит очень остро. - И более доверительно добавил: - Прошу вас, не придавайте моим словам значения.
- Каким? Тем, что вы говорите сейчас, или тем, что вы сказали в прошлый раз?
- Ну что вы? - Изобразив на лице жалкое подобие улыбки, Харагезов как можно тверже пообещал: - Сейчас я скажу все как есть. Зачем мне покрывать преступника?
- Вот и я думаю: зачем?
- Мой прямой долг говорить правду, - храбрился Алексей Михайлович.
- Совершенно верно.
- И я скажу!
- Прекрасно. Пожалуйста, я вас слушаю.
- Красильников выполнял плановые задания - это истина, не скрою. Но когда работаешь в коллективе, этого мало. Надо еще ладить с людьми, считаться с мнением общественности, и вот этого-то Игорю Михайловичу недоставало. В общественной работе он участия не принимал, пренебрегал культурно-массовыми мероприятиями, в общении с товарищами держал себя высокомерно, иногда допускал грубость...
- И поэтому вы приняли решение перевести его в отдельную мастерскую?
Харагезов на мгновение замер, словно позируя невидимому фотографу, но через секунду снова заговорил, обильно уснащая свою речь округлыми казенными оборотами:
- Боюсь, что произошло недоразумение. У отдельных наших товарищей, у Щебенкина, например, и у некоторых других тоже сложилось не совсем правильное, я бы сказал, извращенное представление о методах работы руководства. Они считают перевод на индивидуальную работу поощрением, фактом признания особо высокой квалификации отдельных работников, в то время как...
- ...это не так, - продолжил за него следователь.
- Это не всегда так, - осторожно поправил заведующий. - Увы, в случае с Красильниковым произошло наоборот: уволить его по своей инициативе мы не могли, не было достаточных оснований. Но, простите за откровенность, избавиться от такого, с позволения сказать, работничка хотели. Вот и пришлось изыскивать средства, ставить вопрос о переводе. В целях изоляции от коллектива. - Чтобы придать вес своим словам, он сослался на начальство: - Прежде чем принять это решение, я советовался в управлении, и там меня поддержали.
- Интересно, - заметил следователь. - И кто именно?
Харагезов снова стал неподвижен и шевельнулся только после паузы, которой с лихвой бы хватило, чтобы навести объектив на резкость и щелкнуть затвором.
- Простите, как - кто?
- Кто поддержал?
- Ах кто? - Он вперил удивленный взгляд в собственный носовой платок. - Знаете, вопрос решался еще в прошлом году, так что мне потребуется время, чтобы...
- Хорошо, оставим это. Продолжайте.
Харагезов замялся.
- Если вы настаиваете, я могу позвонить в управление и уточнить, предложил он.
- Не надо, мы сами разберемся.
От уверенно произнесенного "разберемся" Алексея Михайловича бросило в холодный пот. Он заерзал на стуле, представив, что значит "разберемся" и какие это "разберемся" повлечет последствия лично для него. "Они разберутся, - с тоской подумал он. - Они во всем разберутся. И устроят тебе, дорогой товарищ, показательный суд с общественным обвинителем в лице того же Щебенкина..."
А пока ему продолжали задавать вопросы.
- Скажите, Красильников не жаловался вам на низкую зарплату, на нехватку денег?
- Ну что вы, он получал до ста шестидесяти рублей плюс премиальные.
- А сверху?
- Простите, не понял?
- Брал он "левые" заказы?
- Вообще-то мы боремся с этим позорным явлением. В целом коллектив у нас здоровый...
- Значит, не брал?
- Ну, за всем разве уследишь, - уклончиво ответил Харагезов. - Ходил у нас слушок, что он занимался частными заказами, но за руку в таких случаях поймать трудно. И потом, борьбой с преступностью занимаются специальные, уполномоченные на то органы, мы не вправе вмешиваться в их деятельность. Существует милиция, народный контроль...
- А как он вообще относился к деньгам?
- Я не припомню случая, чтобы у нас с ним заходил разговор о деньгах.
- Мы договаривались, что вы будете откровенны, - напомнил следователь. - Так что постарайтесь вспомнить. Мог он, к примеру, одолжить деньги товарищу?
Харагезов собрался с духом и выпалил:
- Не думаю. Не тот он человек, чтобы вкладывать деньги, не предусмотрев процентов прибыли.
Заявление плохо вязалось со сказанным раньше, но сидевший за столом следователь не подал виду.
- Понятно. А его семейные отношения? Что вам, как руководителю, известно о его личной жизни?
- Трудный вопрос. - Харагезов искал, за что бы зацепиться, так как тема личной жизни Красильникова непосредственно его не касалась и была сравнительно безопасной. - У него есть дочь. Учится во втором классе. Жена не работает. - Видя, что следователь ждет продолжения, добавил: - Мы с ним были не настолько близки, чтобы делиться своими семейными проблемами. Как там у него с женой складывалось - я не в курсе, но на днях мне звонила девушка, интересовалась Игорем. И это не в первый раз. Раньше ему тоже звонили.
- Вы уверены, что звонила посторонняя девушка, а не жена Красильникова?
- Конечно, посторонняя, - оживился Харагезов. - Жену зовут Тамара, а звонила Таня.
- Она что же, назвала себя?
- Нет. Просто я слышал, как кто-то во время разговора позвал ее, обращаясь по имени, и она ответила, что через минуту освободится.
- Так когда вам звонила эта самая Таня?
- Позавчера, кажется. Да, позавчера. В первой половине дня. Спросила, вышел ли на работу Красильников. Я сказал, что нет. Тогда она поинтересовалась, не болеет ли он и если болеет, то когда выйдет... Харагезов запнулся.
- И вы ответили, что он арестован?
- Но ведь меня никто не предупреждал, - потупив взгляд, повинился он. - Я бы ни за что не сказал, если бы знал, что нельзя.
- Больше она ни о чем не спрашивала?
- Ни о чем, - подтвердил Харагезов. - Сразу повесила трубку. Напугалась, наверно.
- Алексей Михайлович, когда-нибудь Красильников обращался к вам с просьбой достать санаторную путевку?
- Обращался.
- Когда?
- В ноябре. Я объяснил ему, что это не так просто, но он очень просил, и я обещал помочь. У нас в управлении иногда бывают "горящие" путевки, особенно зимой. В декабре он справлялся, как обстоят дела.
- Не говорил он вам, для кого нужна путевка, в какой именно санаторий?
- Нет, Сказал только, что желательно в санаторий для сердечников, а если не будет для сердечников, то в любой.
- Еще вопрос. Он вам давал деньги на путевку?
- Ну что вы! Если бы я выбил ее в управлении, то все оформили бы законным путем через местный комитет. - И, порозовев, негромко закончил: Мой долг соблюдать соцзаконность на вверенном мне участке работ.
Следователь зашелестел бумагами, и Харагезов, готовясь к худшему, тоскливо посмотрел в окно на голубое безоблачное небо. Он вдруг представил, как его выведут из кабинета и на виду у всех подчиненных поведут к милицейской машине.
- Вернемся к январским событиям, - сказал следователь, отрываясь от своих записей.
Харагезов облегченно вздохнул, взятку он взял в прошлом году, значит, пока пронесло, но опасность еще оставалась. Если его спросят про девятнадцатое, почему он сказал, что Игорь пришел на работу вовремя, тогда...
- Восемнадцатого января... - начал следователь.
- ...Восемнадцатого Красильников отпросился у меня на похороны соседки, - торопливо заверил Харагезов. - Честное слово, так и было! Он приехал к девяти, сказал, что у него большое несчастье и что он хочет взять отгул. Соседка якобы женщина одинокая, ни родных, ни близких. Я и разрешил - причина-то уважительная.
- А девятнадцатого?
"Все, дождался! Они все знают! Теперь хочешь не хочешь - придется говорить. - Харагезов вытер взмокший лоб. - Я не виноват: сам горю, как швед под Полтавой..."
Девятнадцатого около одиннадцати часов - только он приехал из управления - к нему без стука вошел возбужденный Игорь. Он плотно прикрыл за собой дверь и не допускающим возражений тоном предупредил: "Для всех, кто бы ни спрашивал, сегодня с самого утра я был на работе. Ты понял?"
Ошарашенный его наглостью, Харагезов потерял дар речи, хотел возмутиться, поставить подчиненного на место: что это он себе позволяет? Влип в какую-то грязную историю, по роже видно, что в грязную, и диктует свои условия. Думает, непонятно, что речь идет об алиби. Дурака нашел!.. Но Красильников будто читал его мысли: "Не подтвердишь - расскажу о взятке. Вылетишь из своего кресла под фанфары. Мне, сам понимаешь, терять нечего". Да, волчий прикус у парня, а все овечкой прикидывался! Куда было деваться, пришлось пообещать. Уже уходя, Игорь подмигнул и небрежно, как милостыню, бросил: "Не мандражируй, может, и не понадобится твоя защита".
