Ознакомительная версия.
«Ясно, органы правопорядка у нас тоже не дремлют, но, вместо того чтобы делать всю необходимую следственную работу самим, они просто на расстоянии следят за нашими успехами», — усмехнулась я, еще издали завидев знакомую «канарейку» возле здания редакции. Впрочем, в создавшемся положении это было даже «плюсом», поэтому я вежливо поздоровалась и пригласила майора в свой кабинет.
— Вы знаете, Ольга Юрьевна, — почесал в затылке смущенный молодой следователь после взаимного представления. — Сергей Анатольевич Данильченко заболел, и мне передали ведение дела, которое вроде бы уже считается закрытым. Что-то во всем этом у нас не вяжется. Конечно, улики против Журавлева довольно веские, но мне интересны результаты вашего собственного расследования, о котором упоминал товарищ майор по телефону. Может быть, нам следует объединить усилия и обменяться друг с другом информацией? Все-таки мы с вами общее дело делаем…
Я усмехнулась: «Пока все шло по накатанной колее, Данильченко было хорошо — он даже охрану убрал от дома Владимирцева. Зато как только запахло жареным, так от Сергея Анатольевича рожки да ножки остались — заболел он, видите ли! И дело повесил на молодого следователя — ну и умник!» Естественно, я не могла сказать вслух ничего подобного, поэтому только улыбнулась:
— Мы всегда рассчитывали на ваше понимание и помощь властей, Евгений Викторович.
Чувствуя приближение развязки всей этой истории, я рассказала новому следователю все, что знала. Поначалу он показался мне слишком молодым, и особых надежд на него я возлагать не хотела, но уже под конец разговора мне стало ясно: майорские погоны дали ему не зря. Уже под конец рабочего дня в офисе собрались сотрудники нашей редакции, и на основе ранее добытой информации мы вместе разработали новую стратегию ведения дела на последнем этапе.
Честно говоря, я даже обрадовалась, что незабвенный следователь Данильченко — случайно или нарочно — неизвестно! — именно в этот ответственный момент подхватил воспаление легких и сейчас лежал в больнице — без него расследование набирало обороты. Естественно, для начала мы немного посочувствовали незадачливому больному, но потом переглянулись и вздохнули с облегчением: с Евгением Викторовичем работать стало намного легче — он не страдал избытком амбициозности и не был таким упертым.
В общем, мелкие детали предстоящей совместной операции мы успели обговорить часов до девяти вечера. Мариночка исправно обеспечивала нас горячим кофе и сушками из собственных запасов. Поэтому благодаря ее усилиям наша работоспособность существенно возросла, и дело решено было довести до логического конца в самое ближайшее время: иначе все факты и мелкие подробности успеют расплыться в реке времени.
— За просто так у нас все-таки очень редко убивают людей, — горячился молодой следователь. — Я предлагаю одну из двух наиболее часто встречающихся версий: либо Сосновскому хорошо заплатили, либо у него были личные мотивы. Согласны?
Мы дружно кивнули: работая в газете «Свидетель», работники редакции давно убедились, что для совершения любого преступления обязательно должны быть какие-то причины. С самого начала мы поняли — ради каких-то мелких, ничего не значащих в глобальном масштабе целей убивать депутата городской Думы вряд ли возьмется и профессиональный киллер, не то что собственный секретарь. Значит, надо было искать причины, гораздо более глубокие и серьезные.
— Главный редактор газеты «Свидетель», — официально представилась я, подняв трубку затрезвонившего телефона. — Да, еще не ушла, — улыбнулась я, узнавая голос Елены Прекрасной.
— Ольга Юрьевна, у меня есть некоторая информация. Дело в том, что мы сейчас с Ингой разговаривали и вспомнили одну небольшую деталь взаимоотношений Геннадия Георгиевича со своим секретарем. Понимаете, Владимирцев мерил значимость людей для общества банками…
— Чем-чем? — переспросила я, думая, что ослышалась.
— Банками. Ну, обыкновенными, в которых помидоры маринуют. Понимаете, у него с тещей такой способ подхода к людям: хороший человек, нужный для общества — трехлитровая банка; так себе, незначительный — достоин только поллитровой. Конечно, всяких президентов и губернаторов мать Инги измеряет десятилитровыми емкостями, самыми большими в ее погребе.
— Извините, Елена Николаевна, но при чем тут какие-то обыкновенные стеклянные банки? Это аллегория какая-то? — ничего не поняла я и начала было подозревать у Кавериной острое психическое расстройство.
— Если хотите, аллегория, — рассмеялась она совершенно нормальным смехом. — Просто эта деревенская шутка очень Геннадию Георгиевичу понравилась, так что про такую шкалу значимости он мне как-то рассказывал. Депутаты — тоже люди, ничто человеческое нам не чуждо, имел же Владимирцев право пошутить.
Смысла в ее словах я пока не уловила, зато вспомнила, что когда-то раньше я об этих банках уже слышала, поэтому слушать рассуждения Елены Прекрасной я стала более внимательно.
— Знаете, Ольга Юрьевна, для любого руководителя профессиональные качества секретарей и помощников очень важны, но и личные отношения имеют немаловажное значение. Я не раз слышала негативные высказывания Геннадия Георгиевича о картинной внешности Ярослава, — продолжала Елена Николаевна. — Теща Владимирцева даже прозвище Сосновскому присвоила — «майонезная баночка»…
Конечно, рассмеяться даже после этих слов я не имела права, но все-таки не выдержала и хихикнула. Но тут же взяла себя в руки: иногда для убийства бывает достаточно и более ничтожного мотива. «Может быть, все свелось к личным отношениям руководителя и его помощника? — задумалась я. — Когда люди ненавидят, им и дела нет до общественного положения своего недруга».
— Не думаю, что Владимирцев позволял себе публично оскорблять секретаря, — продолжала Каверина после недолгой паузы. — Но в узком кругу он как-то несколько раз назвал этим прозвищем Ярослава Всеволодовича.
Понимая, что все тайное однажды становится явным, я вздохнула: если разгадка убийства в этом, мы подошли к ней слишком близко. Коллеги и молодой следователь с интересом и недоумением следили за выражением моего лица и с большим трудом воздерживались от вопросов. Но стоило мне попрощаться с Кавериной и положить трубку, как на меня тут же со всех сторон посыпались догадки и предположения. Впрочем, то, что я рассказала, превзошло все их ожидания.
— Вот и найден личный мотив, — невозмутимо произнес Кряжимский, как только общество немного успокоилось и страсти слегка поостыли. — Мне кажется, когда человека унижают, даже не часто и не намеренно, это постепенно ожесточает его.
— Но не до такой же степени! — воскликнула Маринка.
Я тоже допускала, что если Сосновский знал об этом своем почти безобидном прозвище — «майонезная баночка», которым наделил его шеф, то вполне мог испытывать по отношению к Владимирцеву не самые лучшие чувства. «Все мы на кого-то обижаемся, но решиться из-за этого на убийство? По-моему, здесь примешалось еще что-то», — скептически подумала я, не представляя себе, как Ярослав в одиночку смог осуществить этот зловещий проект.
— А почему Елена Прекрасная насчет личных мотивов секретаря нас только теперь просветила? — спросила Маринка.
— Такие мелкие на первый взгляд подробности не всегда вспоминаются в первую же минуту, — ответила я со вздохом.
— Инга Львовна о взаимоотношениях своего мужа с секретарем тоже ничего особенного не говорила, — вступил в разговор Евгений Викторович. — Думаете, она знала?..
В этом я ни минуты не сомневалась, потому что у меня с самого начала создалось впечатление, что супруги Владимирцевы ничего не скрывали друг от друга.
«Скорее всего она не могла не заметить, что муж иногда называет своего секретаря „майонезной баночкой“, но не придавала этому особого значения. Конечно, Геннадий Георгиевич имел в виду вовсе не рост или занимаемую должность Сосновского, а скорее всего мышление и пользу для общества», — про себя выстроила я логическую цепочку, которая немного проясняла сложившуюся ситуацию.
— Вполне вероятно, что унижение и явилось катализатором всех действий Ярослава, — подвел свой итог Кряжимский. — Ярослав всегда был на вторых ролях и, возможно, претендовал на что-то большее. С некоторых пор Геннадий Георгиевич стал допускать иногда пренебрежение к своему секретарю, Сосновский такое обращение к собственной персоне заметил и стал выжидать. Но, уверен, над жизнью Владимирцева нависла угроза только тогда, когда это стало выгодно еще кому-то.
Я тоже поняла, что в одиночку Ярославу не под силу было спланировать это преступление и провернуть такую хитрую аферу. Еще из институтского курса психологии я помнила, что недалекие люди с малым показателем интеллекта добросовестно выполняют рутинную работу и бывают на хорошем счету у начальства. Но поручать им какой-то ответственный творческий процесс или требовать проявления инициативы просто бесполезно. Похоже, Сосновский принадлежал именно к типу таких исполнителей, а не руководителей. "Как же Владимирцев не понял этого? — запоздало пожалела я, но тут же встрепенулась:
Ознакомительная версия.
