Ознакомительная версия.
– А как ты меня вспоминал?
– С болью. Ибо, вызывая в памяти твой образ, я каждый раз думал: это не ты, не настоящая ты. Помнишь, в детстве мы толковали с тобой про историю о том, как Хосров и Ширин влюбились друг в друга по рисункам? Почему Ширин не исполнилась любви сразу, как только увидела висящее на дереве изображение красавца Хосрова? Почему ей понадобилось увидеть рисунок три раза? Ты говорила, что в сказках все происходит трижды, а я утверждал, что любовь должна была загореться в сердце Ширин с первого взгляда. Но кто, спрашивается, способен был сделать настолько правдивое изображение Хосрова, чтобы его можно было узнать, не говоря уже о том, чтобы влюбиться в него? Об этом мы не говорили. Если бы эти двенадцать лет со мной было правдивое изображение твоего прекрасного лица, может быть, я не страдал бы так сильно.
Он еще много и красиво рассуждал о том, как можно влюбиться в человека по рисунку, и о том, как страдал в разлуке со мной. Но я слушала не очень внимательно, потому что следила за тем, как он шаг за шагом приближается ко мне. Его слова, минуя сознание, ложились сразу в память – потом я их вспомню и обдумаю. Сейчас я лишь ощущала волшебство этих слов, которые незримыми нитями все крепче привязывали меня к нему. Мне стало совестно, что он так мучился из-за меня целых двенадцать лет. Как он красиво говорит, какой прекрасный человек этот Кара! Он словно невинное дитя. Это я читала в его глазах. Его любовь, такая сильная, вселяла в меня уверенность.
Мы обнялись, и это было так приятно, что даже совесть моя промолчала. Меня охватила сладкая истома, я обняла Кара еще крепче, позволила ему поцеловать себя и ответила на поцелуй. Казалось, весь мир погрузился в мягкую, нежную тьму. Мне хотелось, чтобы все на свете обнялись, как мы. Его язык забирался все дальше. Мне было так хорошо, что жизнь представлялась полной добра и света, все неприятности забылись.
Если моя грустная история когда-нибудь будет описана в книге, то знаете, как непревзойденные мастера Герата изобразят сцену наших с Кара объятий? Сейчас расскажу. Однажды отец с горящими от восторга глазами показал мне несколько чудесных рисунков, где все, от изгибов букв до волнения листьев, от узоров на стенах до орнамента заставок и стремительного полета ласточек, было пронизано трепетом любви. Влюбленные, томно глядящие друг на друга и обменивающиеся исполненными значения укорами, изображены такими маленькими, мы видим их настолько издалека, что с первого взгляда кажется, будто рассказ идет не о них, а о великолепном дворце, где происходит встреча, о его дворе, о дивном саде, в котором любовно прорисован каждый листик на дереве, и об освещающих сад звездах. Однако, если обратить внимание на скрытую гармонию цвета, какой волен добиться лишь художник, исполненный истинного смирения, если присмотреться к таинственному свету, исходящему из каждого уголка страницы, сразу становится понятно, что тайна этого рисунка – это тайна любви. От влюбленных струится свет, проникающий в самую глубину нарисованного мира. Так и мы с Кара, обнимаясь, словно бы излучали благо во все концы вселенной. Верите?
Но я кое-что видела в жизни и знаю, что такие волшебные мгновения быстро проходят. Кара нежно обхватил ладонями мои большие груди. Это было очень приятно, и мне даже захотелось, чтобы он, забыв обо всем на свете, припал ртом к соскам. Но на это он не решился, потому что чувствовал себя не вполне уверенно. Он словно сам не соображал, что делает, но в то же время ему хотелось большего. И вот мы обнялись еще крепче, но тут же ощутили страх и смущение. Кара обхватил меня за бедра, и в живот мне уперся твердый член. Сначала мне это понравилось. Я чувствовала не стыд, а любопытство и даже гордость: да, вот как оно бывает, когда тебя так обнимают, сказала я себе. Однако потом Кара приспустил штаны. Я тут же повернула голову в сторону, но отвести взгляд не смогла. Какой же он большой!
А затем Кара начал склонять меня к такому бесстыдству, на какое не сразу пошли бы даже те развязные женщины, которые любят рассказывать в бане непристойные истории. Я застыла, пораженная, не зная, что делать.
– Не хмурься, милая! – молил он.
Но я выпрямилась, оттолкнула его и, не обращая внимания на опечаленный вид Кара, обрушила на него поток брани.
В полутемном доме повешенного еврея Шекюре, сдвинув красивые свои брови, поносила меня и кричала, что я могу совать что угодно в рот черкешенкам, с которыми путался в Тифлисе, кыпчакским распутницам, нищим невестам, которыми торгуют на постоялых дворах, туркменским и персидским вдовам, заполонившим Стамбул шлюхам, порочным мингрелкам, кокетливым старухам-армянкам и абхазкам, ведьмам из Генуи и Сирии, актерам, играющим женщин, и ненасытным мальчикам – но только не ей, Шекюре. Распаленная гневом, она говорила, что я, шатаясь от берегов Каспийского моря до раскаленных улочек аравийских городов, от страны персов до Багдада, с какими только распутными дешевками не знался и оттого потерял всякий стыд – забыл, должно быть, что живут на свете и такие женщины, которым ведомо, что такое честь! А значит, и моим любовным клятвам верить нельзя.
Я почтительно слушал гневные слова, от которых съеживался зажатый в моей руке предмет, чувствовал стыд и досаду от пережитой неудачи, но в то же время две мысли меня радовали: первая – я даже не попытался ответить Шекюре гневом и грубостью, как часто, бывало, отвечал другим женщинам в подобных обстоятельствах, и вторая – Шекюре отлично осведомлена о том, в каких краях я побывал, а значит, думала обо мне больше, чем я полагал.
Потом, увидев, как я расстроился из-за неудачи, Шекюре смягчилась и даже, кажется, посочувствовала мне.
– Если ты и в самом деле сгораешь от страсти, – сказала она, словно извиняясь, – то должен владеть собой, как подобает достойному мужчине, и не оскорблять женщину, на которой вознамерился жениться. Ты не один такой, кстати. Кто-нибудь видел, как ты сюда пришел?
– Нет.
Она обернулась к двери, словно услышала, что кто-то идет по темному заснеженному саду, и я увидел в профиль ее прекрасное лицо, которое пытался вспомнить двенадцать лет. Снаружи и в самом деле послышался какой-то шорох. Мы замерли, насторожась, но никто не вошел. Мне вспомнилось, что и в свои двенадцать лет Шекюре смыслила больше моего, заставляя меня робеть.
– Здесь бродит призрак повешенного еврея, – шепнула она.
– Ты сюда часто ходишь?
– Джинны, призраки, привидения… Они приходят сюда, когда дует ветер, вселяются в вещи и говорят в тишине. Обо всем говорят. Я слышу. Ходить сюда незачем.
– Шевкет привел меня сюда, чтобы показать дохлую кошку, но ее здесь не было.
– Ты правда сказал ему, что убил его отца?
– Heт, такого я не говорил. А он что, так понял? Я сам хочу стать его отцом, это да.
– И все-таки, что ты ему сказал и зачем?
– Он спросил, случалось ли мне убивать людей. Я ответил правду: убил двоих.
– Похвастаться хотел?
– И это тоже, но еще хотел понравиться мальчику, мать которого люблю. Просто я понял, что мама утешает скучающих по отцу маленьких разбойников, расписывая его военные подвиги и показывая добытое в бою.
– Ну что ж, хвастай-хвастай. Они тебя не любят.
– Шевкет не любит, а Орхан любит, – возразил я, радуясь, что подловил любимую на ошибке. – Но я буду отцом им обоим.
На мгновение между нами словно бы пронеслась какая-то тень, нас бросило в дрожь. Когда я пришел в себя, то увидел, что Шекюре плачет, тихонько всхлипывая.
– У моего несчастного мужа есть брат, зовут его Хасан. После исчезновения мужа я два года жила в одном доме с ним и со свекром. Хасан в меня влюбился. Сейчас он что-то заподозрил, вбил себе в голову, что я собираюсь за кого-то замуж, – может быть, и про тебя прознал, – и взбесился. Написал мне, что собирается именем мужа насильно вернуть меня в свой дом, – ведь, по мнению кадия, я не вдова. Они в любую минуту могут напасть на наш дом. А тут еще и отец не хочет, чтобы кадий признал меня вдовой, – боится, что я найду себе нового мужа, а его оставлю одного. После смерти мамы ему было одиноко, и, когда мы с детьми перебрались сюда, он очень обрадовался. Ты будешь жить с нами?
– Что?
– Если мы поженимся, ты согласишься жить со мной в доме моего отца?
– Не думал об этом.
– Так подумай, и поскорее! Времени мало, поверь. Отец, надо отдать ему должное, чувствует приближение беды. Если Хасан соберет людей, приведет янычар, ворвется в дом и потащит отца к кадию, ты скажешь, что видел моего мужа мертвым? Ты приехал из страны персов, тебе поверят.
– Скажу. Но убил его не я.
– Хорошо. Тебе и еще одному свидетелю нужно будет заявить, что вы видели окровавленный труп моего мужа.
– Видеть не видел, милая, но ради тебя солгу.
Ознакомительная версия.
