рамах. Матвей пригляделся — это были старые, а некоторые и вовсе старинные изображения, по-видимому, той самой семьи, которая проживала здесь. Со смутной надеждой он внимательно осматривал их по очереди и наконец — есть! На одном из фото были запечатлены несколько человек в старомодной, годов шестидесятых, одежде, среди которых он узнал сегодняшнего деда. Без бороды, гораздо моложе, но такой же прямой и сердитый. А рядом с ним… радом с ним стоял отец Матвея. Молоденький мальчик лет тринадцати, с легко узнаваемыми чертами и мятежным чубом русых волос, который и сейчас топорщился на седой голове отца…
Матвей шумно сглотнул и сел на скамейку. Отпущенный плафон закачался, бросая вокруг прихотливый световой зайчик, который заполнил пустоту дома фантастической игрой теней.
Вот так, подумал Матвей, унимая внутреннюю дрожь, вот теперь нет никаких сомнений. Он дома…
Все неверие бесследно испарилось и пришло долго сдерживаемое ощущение — мира и внутреннего покоя. Неожиданно нашедшееся богатство, нереальное и небывалое — родной дед. И от этого стали как-то не важны все его злоключения и невзгоды. Все можно было решить, когда есть на кого опереться — ведь так важно чувствовать себя частью чего-то большего, чем ты сам.
Одиночество хорошо принимать дозированно — когда нужно подумать, подвести итоги, но в большом количестве, как и любое лекарство, оно губительно. Одинокий человек теряет самое главное — связь с той тонкой материей, которая делает нас обществом, когда разрозненные индивидуальности, объединяясь, становятся народом. И, конечно, правы те, кто говорит — все равно мы рождаемся и умираем в одиночестве. Это так, но живем-то мы среди людей! Поэтому-то так важно ощущение родного человека рядом — только так мы можем ощутить свое существование, соизмерить свои поступки и испытать все волшебные чувства, дарованные нам Богом. Любовь, надежду, боль, отчаяние, дружбу, ненависть и уважение. Все то, что и является самой жизнью…
Матвей медленно достал портмоне, расстегнул клапан потайного кармана и достал потрепанную фотографию — они втроем, Наташка, Антошка и он сам, на фоне большого колеса обозрения. Антошке годика три, наверное, — смешной большеухий пацаненок, смотревший на мир сияющими круглыми глазами. Помнится, они гуляли где-то в парке и их сфотографировал один из тех наглых фотографов, которые крутятся в таких местах. Матвей сначала возмущался, не хотел платить за эту непрошеную услугу. Но потом все же согласился, отдал потрепанному фотографу со старым «Полароидом» несусветную по тем временам цену. А уже дома разглядел насколько удачная получилась эта фотография. Все трое смотрели в объектив, выражая разные эмоции — Антошка, свойственное ему любопытство, Наташка, обычную свою равнодушную нейтральность, а Матвей, справедливое возмущение. Только все они на фото были настолько настоящие и живые, что Матвей больше не расставался с этой фотографией, храня ее и периодически доставая из потайного кармана.
Он подошел к стене и приложил к изображению деда и отца свое фото, скрыв за обрезом рамы фигуру Наташки. Получился такой исторический экскурс в лицах. Матвей изумленно покачал головой — все они, и дед, и маленький отец, и Матвей и маленький Антошка несли явное генетическое родство. Даже не вникая в подробности, было видно — они близкие родственники.
Вот так дед — придется тебе завтра принять эту данность, хочешь ты этого или нет…
Матвей снова сел и отхлебнул из остывшей кружки. Спать, как ни странно, не хотелось — мешало внутреннее возбуждение от случившегося, но чем еще заняться, ожидая утра, он решительно не знал. Откусил кусок яблока и прислушался — ему показалось, что за воротами дома нарастал какой-то неясный и раздражающий шум.
Едва он решил выйти и проверить назойливую помеху, раздался грохот открываемых ворот, топот множества ног по двору, и в распахнувшуюся дверь ворвалось человек десять возбужденных людей. Они распределились перед ошеломленным Матвеем возле стены, и вперед решительно выступила невысокая простоволосая женщина, одетая в нехарактерную для этих мест одежду — длинное теплое платье и плотный жилет из шерстяной ткани.
Она была невысока, но ладно скроена — крепкая фигура не скрывала всех прилагающихся женских особенностей. Матвей мгновенно оценил покатые, но сильные плечи, широкие бедра и высокую грудь сельской красавицы. На вид ей было лет тридцать пять, тридцать восемь… и она была красива. Той неброской красотой, присущей большинству русских женщин, живущих в глубинке. Естественная и природная — на мягком овале лица, обрамленном собранными в растрепанную косу русыми волосами, выделялись тонкие черные брови и голубые глаза. Едва заметные стрелочки морщин, уходящие от уголков глаз, и тонкий шрам, тянувшийся через левую щеку, совершенно не портили этот приятный вид. Словно финишный, легкий мазок художника придал ее хозяйке законченный и гармоничный образ.
Матвей нырнул в сердитую глубину ее глаз и понял, что тонет, не в силах совладать с их властной притягательностью.
Несколько секунд он глупо таращился на незваную гостью, пока до него не дошел смысл вопроса.
— Вы кто, гражданин? — изящно и грозно надломив бровь, чуть хрипловато вопрошала она.
Матвей встряхнул головой, отгоняя наваждение, и уже открыл было рот для ответа, но в эту секунду, раздвинув тесно стоящих людей, в комнату протиснулся насупленный Семен. Он сдвинул женщину плечом и, пройдя под внимательными взглядами всех присутствующих, молча поставил на стол два пластиковых пакета. Раздался слабый стекольный звон. Семен поморщился и, глядя исподлобья на женщину, пробурчал:
— Слышь, только Зинке рассказал… пока за едой ходил — всей деревне растрезвонила… сорока!
Женщина презрительно скривила красивые губы и грозно прошипела:
— А ну цыц! Зинка все правильно сделала, а вот ты — балабол. — Она подняла на Матвея взгляд и, взяв его на прицел своих небесно-голубых глаз, продолжила вызывающе, — рад привечать бродяг всяких…
Она обернулась за поддержкой к молчавшим людям. Те одновременно загалдели что-то невнятное, но явно недоброе по отношению к Матвею. А его это начало потихоньку забавлять. Меж тем женщина приосанилась и напористо бросила:
— А покажите-ка паспорт, гражданин!
И замерла, вызывающе подняв подбородок. Матвей внутренне полюбовался на ее сердитый, но почему-то не пугающий вид, и понял, что нужно брать вожжи местной самодеятельности в свои руки. Не особо напрягая свой актерский опыт, он, под вопросительно-настороженные взгляды селян, выпрямился и расправил плечи. Выставил ногу вперед и рявкнул, грассируя и растягивая слоги, белогвардейски-надменным голосом:
— А по какому праву, позвольте спросить! — и посмотрел свысока на всех присутствующих.
Нехитрый прием сработал
