Корсаков закончил чтение и посмотрел на Рукавишникова. Тот долго молчал, глядя куда-то вдаль, потом посмотрел на часы и сказал:
— Пора обедать. Да и над ответом подумать надо.
НО 2: Его местный увел. Мы же с пацанами город плохо знаем…
НО 1 (после паузы): Знаешь… Твои смелость и решительность мне известны, но результат я оцениваю по другим критериям.
Глава 15
Екатеринбург. Июль
Обедали вкусно, по-домашнему, не спеша, но, когда пришло время чая, хозяин дома распорядился:
— Милая, будь добра чай подать нам наверх, у нас важные дела!
В кабинете предложил курить и сказал:
— Вы, конечно, заметили, как бурно я воспринял ваш вопрос о том, что Романовых, возможно, в самом деле расстреляли, но сделали это не в подвале у Ипатьева. Вот вы высказали что-то вроде упрека, будто история — наука не географическая. По форме правильно, а по сути… Урал ведь край с очень богатой историей. Бажов взял крохотный пласт и стал всемирно известным писателем. А если бы кто копнул глубже! Куда там легендам и мифам Древней Греции! Тут зарождалось, развивалось и заканчивалось такое количество интриг, влиявших не только на российские дела, но и на всю мировую историю, что подумать страшно! И происходило все на глазах у людей, тут живущих. Это вам не Сибирь, где от села до села сто верст глухой тайги! Тут, считай, все рядом, люди все видят, да без нужды не говорят. А ты их разговори, и такое узнаешь, что и сам себя бояться начинаешь порой, — усмехнулся Рукавишников. — Ну, давайте к вашему делу ближе. Разговоры о том, что Романовых никто тут не расстреливал, шли уже летом восемнадцатого. Тут вот что сказать надо для понимания. В ту пору расстрелы классового врага преступлением не считались. Смертную казнь большевики называли в своих юридических изысканиях «высшей мерой социальной защиты»! Понимаете, защиты! И расстреливали по закону! По гнусному, по военному, по бесчеловечному, но — по закону! Вы не кривитесь, я вас пропагандировать не собираюсь. Просто надо представлять себе, что расстрел контры как любое отправление закона служит, в том числе, и как бы юридическому воспитанию масс. То есть гляньте, люди добрые, что вас ждет, если против власти пойдете. Это ведь не только красные делали, и белые, и зеленые, и серо-буро-малиновые, все! И в таких обстоятельствах расстрел не прятали. Ну, в крайнем случае, могли расстрелять и как бы скрытно, но потом, как сказали бы сейчас, трупы предъявляли общественности. В случае же с Романовыми этого сделано не было. И сразу же пошел слух, будто большевики, раз они за немецкие деньги Керенского скинули, теперь решили Николашку на трон вернуть. Николая-то в Тобольск Временное правительство отправило, так? Так. И сидел он там неподвижно. А с какой целью, с какой перспективой? Ни у кого ответа нет. Никто никаких намерений не высказывает за долгое время. Ведь почти год он там сидел с семьей, с приближенными, с прислугой! И вот большевики наконец-то везут его назад. Тут ведь целая война шла за него. Потом, в тридцатые, многим припомнили эти споры, обвинили в троцкизме, будто Троцкий, раз уж он еврей, тогда хотел царя убить во славу своего, еврейского, бога. Так вот, Романовых везли из Тобольска как-то странно, группами, а не всех сразу. Почему? Неизвестно. Жили они тут, в Екатеринбурге, в домике на окраине…
— На окраине? — удивился Корсаков. — Да ведь вы же сами…
— Говорил, говорил, — согласился Рукавишников, — но это одна из версий, это потом стали всем объявлять, будто жили они в самом центре города. А в том здании, где они будто бы жили и где их будто бы расстреляли, был специальный дом ЧК. Туда удобно было из разных мест свозить людей.
— Свозить? Для чего? — удивился Корсаков. Павел Власович остановился, пожевал губами. — Для расстрелов, вот для чего. По слухам, там был расстрельный дом ЧК. Удобно в центре-то. Ну и, видимо, в каких-то случаях применяли как психологическое воздействие.
— Но расстрел Романовых в доме Ипатьева — исторический факт, — возразил Корсаков.
— Факт. Факт. Факт, — огорченно повторил несколько раз Рукавишников, потом усмехнулся. — Знаете, у юристов есть такое выражение: «Врет, как очевидец». — Помолчал, потом махнул рукой: — Ну, спорить с вами я не буду. Вы ведь просто верите тому, что вам сказали, а я знаю о фактах, которые никто не признает и не учитывает. Впрочем, я продолжу, с вашего разрешения. — Получив согласие кивком, кивком же и поблагодарил. — Так вот, говоря серьезно, без мифов, факт расстрела и уничтожения тел никем не зафиксирован. А если взять те бумажки, на которые ссылаются разные авторы, то их никто не видел. Иногда даже создается впечатление, будто было принято какое-то фантасмагорическое решение, которое всем предписано было выполнять. И на высшем уровне, на официальном партийном и советском уровне это решение выполнялось. А вот тут, на местах, его, как бы это сказать поточнее, не воспринимали.
— Почему?
— Потому что всюду люди, всюду человеки со своими амбициями, памятью и простой человеческой завистью. Были ведь работники, так сказать, высшего эшелона, которые давали указания, а были и низовые, те, кто эти указания тут должен был выполнять. А если я всю Гражданскую провел рядом с человеком, и знаю его сущность, и вижу, что он для дела революции вредный? Кто мне запретит своим личным мнением поделиться с товарищами, да еще пару примеров привести? И примеры-то я приведу такие, о которых еще многие знают, а?
Видно было, что и самого Павла Власовича когда-то задело за живое такое вот поведение. Он говорил отрывисто, запальчиво, размахивал руками, и супруга его, поднимавшаяся по лестнице с чаем, попросила:
— Успокойся, Павлик, тебе нельзя волноваться.
— Да как же я успокоюсь, Таюшка? — задал Рукавишников риторический вопрос, но замолчал. Махнул рукой: дескать, иди, все в порядке. Сделал несколько шагов, повернулся к Корсакову: — Знаете, в годы перестройки кто-то привел
