Хокан Нессер - Человек без собаки

Ему, например, очень хотелось перепрыгнуть через ближайшие четыре дня.

Может быть, для остальных людей ничего странного в таком желании нет, откуда ему знать, но сам-то он столкнулся с этим впервые. Четырнадцать лет… может быть, он становится взрослым?

Это просто невыносимо.

Нет, конечно, и раньше такое бывало. Контрольная по математике. Урок физкультуры в бассейне. Оказаться с глазу на глаз с Оскаром Соммерлатом и Кенни Лютеном из девятого «В».

И хуже всего — взгляд матери. Она смотрела ему прямо в душу и сразу видела, что он за тип.

Хенрик — другое дело, а с Кристофером явно что-то не заладилось. Гены те же, родители те же, обстоятельства те же… нет, ни генетика, ни среда здесь ни при чем. Разница в одной маленькой детали — в нем самом. Дело исключительно в Кристофере Тобиасе Грундте и его бесхребетности. В том душевном уголке, где у других людей скрывался характер, у него было пусто.

Так оно и есть, надо смотреть правде в глаза.

Но перескочить через четыре дня? Совершить прыжок во времени? Сократить собственную жизнь на девяносто шесть часов? Что за дикая идея…

Полдесятого утра. Воскресенье. Если бы завтра был четверг, это уже было бы двадцать второе, два дня до Рождества. Если я доживу до этого дня, пообещал он себе, обязательно прочту благодарственную молитву. Спасибо, Господи. Время все-таки идет. Не стоит на месте.

Беда только в том, что оно идет так медленно и неуклонно и никогда ни через что не перепрыгивает.

Оно не перепрыгнет и через эту невыносимую автомобильную поездку в Чимлинге.

Не перепрыгнет через бабушку, дедушку и остальных до смерти надоевших родственников.

Не перепрыгнет через это дурацкое стопятилетие, не перепрыгнет через обратную дорогу.

И самое главное, не перепрыгнет через неизбежный разговор с матерью.

— Я понимаю, — услышал он с дивана в глубине темной гостиной вчера ночью, когда ему уже показалось, что он проскользнул незамеченным. — Я понимаю, ты считаешь нормальным явиться в такое время. Два часа ночи. Подойди и дыхни на меня.

Он покорно подошел и подул на нее, стараясь, чтобы струя воздуха прошла где-то над ее головой. Глаз ее в темноте он не видел, и хитрость его она никак не прокомментировала. Но он не строил себе иллюзий.

— Завтра утром, — сказала она, — я жду объяснений, Кристофер. А сейчас я хочу спать.

Он вздохнул, повернулся на бок и стал думать о Линде Гранберг.

Это из-за нее, из-за Линды Гранберг, он выпил вчера шесть банок пива, стакан красного вина и выкурил десять сигарет. Это из-за нее, из-за Линды Гранберг, он вообще пошел на эту так называемую вечеринку у Иенса&Монса. Иенс&Монс — близнецы из параллельного восьмого. Неизвестно, о чем думали их родители, — они, видите ли, отправились на какую-то свою вечеринку в городе и сказали, что раньше трех не вернутся. Они, конечно, не снабдили сыновей спиртным, зато у них был довольно большой и, по-видимому, совершенно не контролируемый запас вин в погребе.

Близнецы сказали, что соберутся ввосьмером, но Кристофер насчитал человек пятнадцать. Гости приходили и уходили. Уже за первый час он выпил четыре банки пива. Эрик сказал, что важно хорошо принять в самом начале, тогда все пойдет как по маслу. Так оно и получилось. Линда от него не отставала. Он втиснулся в кресло рядом с ней и стал говорить такие вещи, о которых в трезвом виде даже и подумать не решался. Она смеялась, не переставая, а к одиннадцати часам сжала его руку и сказала, что он ей нравится. Еще через полчаса и еще через банку пива они начали целоваться. В первый раз в жизни он целовал девочку. У ее губ был вкус пива, чипсов, табака и еще чего-то… мягкие, теплые губы, только у нее такие губы, ни у кого больше. Даже сейчас, через десять часов, он водил языком во рту и находил остатки этого замечательного вкуса — то на нёбе, то на десне.

Но дальше все пошло наперекосяк. Нацеловавшись, они пошли есть пиццу — руками, прямо из картонных коробок, — а близнецы ничего лучшего не придумали, как разлить трехлитровую коробку кислого красного вина в пластмассовые стаканчики. Тут Линда почувствовала, что перебрала. Ее стало тошнить. Она встала, покачиваясь, сказала, что сейчас вернется, и пошла в туалет. Через полчаса он обнаружил ее в какой-то из комнат, крепко спящей в объятиях Крилле Лундина из девятого «Б». Он выпросил у Эрика еще банку пива, выкурил сигарету и пошел домой… Если подумать, неплохо бы вычеркнуть из жизни не только предстоящие четыре дня, но и вчерашний день тоже.

Линда Гранберг, fuck you, подумал он и тут же понял, что это не фигура речи, а именно то, чем он хотел бы заняться с Линдой Гранберг. Если бы он разыграл свои козыри получше, она лежала бы на диване с ним, а не с этим Хоккей-Крилле Лундином. Жизнь полна случайностей… хотя, конечно, что там говорить, у пятнадцатилетнего хоккеиста шансы были куда лучше, чем у него… кто он, собственно? Ноль без палочки, комок теста, ботаник… Лузер, одним словом. Говорить не о чем.

Он вздрогнул — в дверях стояла мать.

— Мы едем за покупками. Я бы очень просила тебя позавтракать, пока нас нет, а когда приеду — поговорим.

— Разумеется! — Он хотел сказать это бодро и естественно, но получился довольно странный звук, похожий на писк полевой мыши под ножом сенокосилки.

— Начнем с того, что определимся. Кого касается этот разговор?

— Меня. — Кристофер постарался вернуть матери такой же стальной взгляд, но сильно сомневался, насколько удачно это у него получилось.

— Тебя, Кристофер, тебя, — задумчиво сказала мать, сцепила руки и положила их на стол.

Они сидели вдвоем на кухне. Было уже полдвенадцатого. Папа Лейф ушел куда-то по делам, а Хенрик, должно быть, еще спал — он вернулся из Упсалы поздно вечером. Его первый семестр в университете закончился. Наверняка успешно. Обе двери в кухню были плотно закрыты, тихо ворчала и вздрагивала посудомоечная машина.

— Что ж, я жду.

— Мы заключили соглашение, — сказал Кристофер, — а я его нарушил.

— Вот как?

— Я должен был вернуться в двенадцать, а пришел в два.

— Десять минут третьего.

— Десять минут третьего.

Она слегка наклонилась к нему. Вот бы взяла и обняла меня, подумал Кристофер. Прямо сейчас. Ну нет, на мать это не похоже. Не раньше, чем она поставит все точки над «i». А этих «i» накопилось не так мало.

— Мне не очень хочется задавать тебе вопросы, Кристофер. Мы же не на следствии. Может быть, сам все расскажешь?

Он глубоко вздохнул:

— Я соврал тебе. В самом начале.

— Не понимаю.

— Я и не собирался к Юнасу.

Она приподняла левую бровь — на два миллиметра, не больше, — но промолчала.

— Я сказал, что пойду к Юнасу смотреть кино. Это была неправда.

— Вот оно что…

— Я был у близнецов.

— Что за близнецы?

— Монс и Иенс Петерссон.

— Понятно… а зачем тебе понадобилось лгать?

— Если бы я сказал правду, ты бы меня не отпустила.

— Почему бы я тебя не отпустила?

— Потому что… потому что это не самое лучшее место для субботнего вечера.

— И что же в этом плохого — пойти к близнецам Петерссон вечером в субботу?

— Они выпивают… мы выпивали. Нас было человек пятнадцать… мы пили пиво и курили. Сам не знаю, зачем я туда пошел. Ничего интересного.

Мать медленно опустила голову. Он понимал, что причинил ей большое горе.

— И все равно, я не понимаю… Почему же ты туда пошел? У тебя была какая-то цель?

— Не знаю…

— Ты не знаешь, почему совершаешь тот или иной поступок, Кристофер? Это очень серьезно…

Она и в самом деле выглядела очень озабоченной. Да обними же меня, черт тебя подери. Все равно я тебя недостоин. Обними меня, и плюнем на всю эту тягомотину.

— Ну… мне хотелось попробовать.

— Попробовать что?

— Как это…

— Что — это?

— Курить и пить, черт возьми! Кончай, мама, ты же видишь, я не могу…

Слезы отчаяния и безнадежности. Раньше, чем он ожидал, ну и слава богу.

Он уронил голову на руки и разрыдался. Мать даже не пошевелилась и не сказала ни слова. Через минуту или две он встал, подошел к мойке и оторвал от бумажного полотенца не меньше полуметра. Высморкался и вернулся к столу.

Они посидели молча еще какое-то время. До него постепенно дошло, что быстрое примирение не состоится. Она даже не собирается его обнять.

— Я настаиваю, чтобы ты рассказал все отцу, Кристофер. И еще вот что: мне хочется знать, собираешься ли ты и в дальнейшем нам лгать или мы можем на тебя положиться. Кто знает, а вдруг ты предпочтешь общение с близнецами Петерссон. Ближе семьи у тебя никого нет, но если ты предпочитаешь…

— Да нет, я… — попытался он вставить слово, но мать предостерегающе подняла руку:

— Не сейчас. Это важное решение. Очень много зависит от того, какую дорогу ты выберешь — дорогу правды или дорогу лжи. Будет лучше, если ты подумаешь над этим несколько дней.