Ознакомительная версия.
– Ну и что мне даст отпуск? Буду сидеть дома, в гордом одиночестве, пить водку или читать, потом опять пить...
– Хочешь, я тебе путевку выбью? Поедешь в санаторий, познакомишься с девушкой.
– Ну какие девушки? – грустно улыбнулся Мотало. – Ты посмотри на меня.
– Ну что ты, Эдик! Ты ж мужик в самом соку! Только свистни – набегут! Хватит киснуть. Вот погоди: скоро выглянет солнышко, дело о самоубийстве Вани Курехина благополучно отправится в архив, а мы с тобой отправимся в отпуск... Кстати, надо бы его матери сообщить. Ох, не люблю я это дело!
– А кто любит? – вздохнул Мотало.
* * *
Вечером Эдик пришел к нему, как и обещал. В кармане бутылка водки, под мышкой зажат батон полукопченой колбасы.
– Ну, это и у меня есть, – усмехнулся он.
– Колбаса?
– Водка! Ты так и шел по улице? – поинтересовался он, выдергивая у Эдика из-под мышки колбасу.
– А что?
– Блин! Мотало, ты никогда не женишься!
– А я и не хочу... – Эдик потянул носом: – Андрон, чем пахнет?
– Е! Котлеты!
Он побежал на кухню, перевернул жарившиеся на сковороде котлеты. Запахло гарью.
– Чего-то я этот процесс никак не осилю, – пожаловался он Эдику. – Все время подгорают.
– Мать приезжала? – кивнул тот на котлеты.
– Ага. Ты садись.
Эдик присел на шаткий табурет, сложил руки на коленях, как школьник. Спросил:
– Как она?
– Нормально. Вся в делах.
– Урожая в этом году, похоже, не будет, – вздохнул Мотало, глядя в окно. – Дожди все залили.
– А тебе не параллельно? У тебя-то дачи нет.
– Да так. Все говорят.
– Это точно. Только об этом и слышу. Мать приедет, сядет на диван и понеслась! Тра-та-та-та-та! Как из пулемета! Картошка гниет, огурцы мокнут, помидоры тля жрет... Слышь? Она там зимовать собирается! В дачном поселке!
– Что, совсем плохо?
– У нас с ней? Да как обычно.... Ну, вроде все. Добил я эти котлеты. И с другой стороны подгорели, блин!
– Ничего. Я съем.
Андрей поставил сковородку на стол и полез в холодильник за солеными огурцами.
– А записку-то, похоже, Курехин писал, – вздохнул ему в спину Эдик.
– И что?
– И знаешь, писал ее в спокойной обстановке. Старательно выводя каждую букву. То есть, давления на него оказано не было, и он, похоже, ничего не боялся. Сидел и писал, как прилежный ученик. О том, что добровольно уходит из жизни.
– Скажи еще: диктант писал, – усмехнулся Котяев, с трудом выколупывая из банки огромный огурец. – Все время удивлялся: и как это мать умудряется запихивать их в банку? И почему не собирает урожай, когда они нормального размера? Нет, дождется пока станут как кабачки, и тогда уже начинает рассовывать по банкам! Сколько ни просил ее этого не делать, бесполезно!
– Диктант? – задумчиво переспросил Эдик. – Может, и так.
– И кто ж учитель?
– Ты меня спрашиваешь?
– Чего сидишь? Разливай!
– В войну родилась, – сказал Мотало, задумчиво глядя, как он режет огромный огурец.
– Кто?
– Антонина Петровна. Мама твоя.
– Это из чего следует? Из соленого огурца?
– Вот ты надо мной смеешься, а напрасно.
– Я не смеюсь... Она родилась в пятидесятых, если на то пошло... Давай-ка мы с тобой, Эдик, выпьем за лето! За хорошую погоду!
– Так она ж дрянь!
– Ну не вечно же это будет продолжаться? Давай. За солнышко.
Выпили по первой. Он потянулся к сковороде, вилкой развалил пополам горелую котлету. Нехотя стал жевать.
– Скучно, – зевнул Мотало.
– А ты наливай!
– ...Вот ты говоришь, у меня крыша поехала.
Лицо у Эдика стало красное, жиденькие, мокрые от пота пряди волос прилипли ко лбу с огромными залысинами, очки сползли на самый кончик длинного носа. Они только что прикончили первую бутылку водки и, как обычно, начали спорить до хрипоты.
– Точно! Поехала! Причем давно!
– Ты просто тупой, ограниченный человек, Кот. Такой же, как все.
– Ну, спасибо! Я твой единственный друг! – он стукнул кулаком в грудь. – И ты мне... мне!
– Не-ет... Ты мне не друг... Ты меня ис... – Эдик икнул, – используешь.
– Тю-ю! Совсем спятил! Что с тебя можно поиметь, Мотало ты хреново?
– Тебе выпить не с кем. И поговорить тебе не с кем. У тебя, Кот, друзей нет. Потому что ты – Кот. Гуляешь сам по себе.
– А я не обижаюсь. Было бы на кого. Ну, еще по одной?
– Не хочу, – Эдик оттолкнул рюмку. – Нет, ты послушай... Послушай...
– Молчи уже, Буратино!
Эдик и в самом деле словно одеревенел, руки повисли, на кончике длинного носа покачивались элитные очки, того и гляди, свалятся на пол. Андрей не выдержал, снял их и положил на стол перед Мотало.
– Буратино из полена, – важно сказал тот, тараща подслеповатые глаза. – А я, Кот... Я на восемьдесят процентов из воды! Я – человек!
– Кто? Ты? Ты человек? Может, скажешь еще, что ты мужик? Да ты за всю жизнь ни одной бабы не трахнул!
Мотало всхлипнул:
– Я тебе... как человеку... а ты...
Андрей уже понял, что сказал лишнее. Даже пьяному не стоило. Ну, не стоило так. Пробормотал:
– Ну извини. Извини, слышишь?
– Нет, ты прав, – Эдик заплакал. – Я ничтожество. Прав ты. Ты, Кот, всегда прав. Потому что ты из породы правых. Есть такая порода людей. Они правые по праву силы...
Пьяные люди ведут себя по-разному. Одни становятся буйными, другие навязчивыми, третьи начинают швыряться деньгами, четвертые хамят, пятые просто-напросто отключаются. А напившийся Эдик раскисал и начинал заниматься самобичеванием. Он как раз вошел в эту стадию. В ответ на откровенное хамство Мотало по-детски расплакался и разразился следующим монологом:
– Вот ты говоришь, ни одной бабы... И это ужасное слово: трахнуть. Я их все знаю, эти ужасные слова. Но они из меня не идут, понимаешь? Ну не идут. Вот я говорю: пенис... И такая муть в душе поднимается! Такое ощущение, что меня сейчас вырвет! Или, к примеру: оргазм. Или вот это: эякуляция. Ну, это еще ничего. А вот: вагина. Ну не могу я... – Эдик всхлипнул. – А почему? Может, потому что я несовременный? Или больной? И кто их только придумал, эти ужасные слова? Ведь с этого все и начинается. Я знаю. Я книжки умные читал. Главное: это назвать. Понимаешь? Назвать процесс... Ты все понимаешь... Вот я не могу сказать: трахнуть. Поэтому и трахнуть не могу! Ну не хочу я трахать! Я любить хочу, а не трахать! А кого мне любить, когда все хотят трахаться?
– А! Вот видишь: назвал! Этот, как ты говоришь ... процесс. И неоднократно. Значит – можешь! И трахаться можешь!
– Отстань! Отвяжись от меня!
– Да кому ты нужен?
– Я несчастный человек, – всхлипнул Эдик. – Мне надо было бросить эту работу десять... нет, пятнадцать лет назад. Когда все только начиналось... Уйти из органов... Заняться любимым... – всхлип, – любимым делом... Хотел ведь. Я трус, понимаешь? Я – жалкий трус!
– Ты просто болен. Тебе надо лечиться.
– Надо. Только это болезнь... Как бы тебе объяснить? Это и не болезнь вовсе. Я, может быть, лучше вас всех! Да! Я лучше! Я к женщине отношусь, как к существу высшего порядка!
– Чего-о?
– Она для меня всегда на пьедестале. А тут ты со своим: трахнуть! – И Эдик потянулся к бутылке водки.
– Дай сюда! – он тоже схватился за бутылку. – Все! Мотало больше не наливать!
– Тебе что, жалко?
– Водки? Нет! А тебя жалко!
– А со мной теперь все будет в порядке. И даже без водки... Да забирай!
Эдик выпустил из рук бутылку, добавив при этом:
– Тебе нужнее.
– Ты на что намекаешь? – набычился он.
– Я не намекаю.
– Нет, ты намекаешь! Слухай, Мотало, давай без этих своих психотерапевтических штучек! Меня лечить не надо!
– Ты так думаешь? Да у тебя диагноз на лбу написан! Огромными буквами! Ты просто боишься... Потому что ты тоже трус! Ха-ха! Андрон! Я тебя раскусил! Ты – трус!
– Тебе точно надо в отпуск.
– Отведи меня домой, – тихо попросил Мотало.
Андрей взял со стола очки, нацепил Эдику на нос, потом легко поднял с табурета самого Мотало. Поставил на ноги, прислонив к себе, налил водки, выпил, отшвырнул пустую рюмку, обнял Эдика за талию и повел к дверям.
– А как же шашки? – пролепетал тот.
– Шашки будут завтра. Что-то ты, друг, совсем расклеился. А вообще, спасибо, что зашел.
Эдик закрыл глаза, похоже, засыпая на ходу.
«Ничего, донесу», – подумал он. – «И не такое носили...»
В юности Андрюха Котяев занимался тяжелой атлетикой, потом, правда, бросил, надоело. Спорт, он для упертых. Для тех, у кого, кроме физических данных, есть еще воля к победе. Вот насчет воли у Кота было слабовато. Особенно к победе. Он даже курить не мог бросить, хотя пытался это сделать вот уже лет пять. Зачем, правда, не понимал. Просто хотел хоть что-нибудь сделать, хоть как-то изменить свою жизнь, которая была серой и скучной, как ноябрь месяц. В самом начале праздники, а потом нескончаемое ожидание. И время от времени вспышка в мозгу: а ведь это все, конец! И ничего хорошего в жизни уже не будет!
Но что-то случилось сегодня. И Мотало тоже это почувствовал. Их зацепило краем грозовое облако, оно висело здесь, в этой точке, над этим городом, а конкретно над коттеджным поселком, где сегодня был найден труп Вани Курехина. «Авось, пронесет!» – думал Котяев. Но в глубине души, или, как говорил Эдик, в области бессознательного, вытесненное туда усилием воли, было совсем другое...
Ознакомительная версия.
