На руке блондинистой дамы красовались такие же часики, которые реставратор Артём нацепил в баре на гламурную кису! Браслетка, циферблат… всё один в один!
Пилигрим выпрямился, не сводя с дамы испуганных глаз. Она нервно поправила прическу правой рукой.
– Что-то не так?
– Нет-нет. Извините, мне пора.
Пилигрим попятился, повернулся и рысью покинул помещение аукционного дома.
Обстановка кабинета директора российского филиала компании «Брайс энд Хугер» по замыслу дизайнеров должна была создавать у посетителей впечатление респектабельной простоты и одновременно вызывать положительные эмоции. Однако фокус не получился. Комнату битком набили вещами по-настоящему дорогими и ценными, но до них было страшно дотронуться. На слегка потёртом ковре в центре (Персия, восемнадцатый век) стоит длинный овальный стол красного дерева (настоящий Чиппендейл) с расставленными вокруг него стульями. Пишущий посетитель невольно отодвигал лист бумаги, чтобы посмотреть: а не осталось ли царапины на гладкой полированной поверхности? Справа от входа, в углу, скромно приткнулся полосатый диванчик, обтянутый таким гладким сверкающим атласом, что с него, казалось, можно было скатиться, как с горки. Если бы диванчик огородили цепью и водрузили на сиденье табличку с категоричной надписью «Не садиться!», получился бы музей в чистом виде. Впрочем, желающих посягнуть на раритет не находилось. Диванчик вызывал почтительное уважение, как старость в любом виде: если за двести лет на его холодную глянцевую поверхность не присел ни один человек, почему сейчас должно быть иначе?
Между высокими окнами красуется старинное резное бюро (Франция, восемнадцатый век), в углу тускло мерцает мрамором имитация камина (новодел!), на котором хрустально отбивают время часы работы Буше. Над диванчиком висит картина кисти Вламинка – как говорится, скромненько, но со вкусом. Все здесь ненавязчиво напоминало, что компания «Брайс энд Хугер» – фирма платежёспособная и респектабельная. Красиво, но выходя из этой красивой холодной комнаты, Артём всегда облегченно вздыхал. И сильно подозревал, что такие же вздохи невольно вырывались из груди любого посетителя, независимо от его социального статуса и размера кошелька.
Смущал запах. Почему-то в кабинете директора всегда пахло нафталинными шариками. Возможно, запах исходил от Мадам – худой представительной дамы, возглавлявшей российский филиал компании. Её звали Анна Леонардовна Нарышкина, и на все вопросы типа – «неужели из тех самых Нарышкиных?» – она неизменно морщила нос. Разумеется, «из тех», а как же?.. Если отбросить историческую позолоту, останется только смешная неблагозвучная фамилия. Люди будут говорить: «Нарышкина, Покрышкина – в общем, как-то так». Недопустимая вещь.
Артём не сомневался, что Мадам «из тех самых Нарышкиных». И до самого торжества демократии она скрывалась в сундуке, куда её сунули заботливые родственники, переложив нафталином.
Мадам повела носом в сторону Артёма, сидевшего слева от неё:
– Так что у нас с картиной?
Нос был самой выразительной частью её лица. Однажды Артёму приснилось, что он целуется с Мадам по-настоящему, взасос, и он проснулся от собственного хрипа: её нос не скользил по его щеке, а разрезал её, словно лезвие бритвы. Бог знает, с чего ему примерещился такой ужас: никаких видов на Мадам у Артёма никогда не было.
Ленка намекала, что Леонардовна (как она называла свою начальницу) к нему неравнодушна. Артём такие намеки пропускал мимо ушей. Частично из-за скромности, частично потому, что не представлял, что Мадам способна на обычные человеческие чувства. Максимум, что он мог себе представить, это как Мадам мастурбирует перед грамотой о дворянстве, пожалованной её предку каким-то далеким российским царем.
– Это хорошо сделанная копия восемнадцатого века.
– Подстава это, а не копия, – твердо возразила Ленка. – Голову даю на отсечение: оригинал.
Мадам повела носом вправо.
– Вы полагаете, или вы в этом уверены?
– Я всегда уверена в том, что говорю.
– Давайте выслушаем мнение независимого консультанта, – предложил Артём.
– Интересно, а меня ты таковым не считаешь? – огрызнулась Ленка.
Борта её безукоризненно сшитого пиджака разошлись, обнажая все ещё аппетитную грудь, на которой тем не менее уже рассыпались едва заметные пигментные веснушки.
Одеваться в строгом консервативном стиле Лена начала год назад, когда получила место консультанта в московском филиале престижной голландской фирмы «Брайс энд Хугер». Фирма специализировалась на предметах антиквариата, скульптурах и живописи, даже имела собственный аукционный дом, менее знаменитый, чем «Сотбис» или «Кристи», но вполне известный среди коллекционеров.
Ходили, правда, о компании кое-какие неприятные слухи. Пару раз работники фирмы оказались замешаны в нехорошие судебные истории. Кое-что удалось доказать, кое-что нет. От скомпрометированных сотрудников фирма избавилась оперативно и очень жестко – поговаривали даже, что один менеджер, уволенный с «волчьим билетом», повесился в туалете на собственном ремне… Впрочем, эту историю быстро замяли. Одна бульварная газетка напечатала интервью с уволенным экспертом, через руки которого проходила антикварная контрабанда. Он утверждал, что руководство «Брайс энд Хугер» находится «в теме» и получает огромные дивиденды от каждой незаконной сделки. Эксперт намекнул на преступную сеть, в которую вплетено руководство таможни, крупные милицейские чины и видные искусствоведы, вывозящие краденые картины за рубеж под прикрытием своей безупречной репутации… В общем, наговорил много лишнего, но не назвал ни одной фамилии. Российская общественность, привыкшая к тому, что гражданами «икс» разворовываются бюджеты целых губерний, на разоблачения отреагировала вяло, а руководство компании тут же подало судебный иск о защите деловой репутации. Газетку обязали выплатить неподъемный штраф и напечатать опровержение с извинениями. На деловой репутации «Брайс энд Хугер» не осталось ни одного пятнышка. Компания сохранила позиции на рынке, однако стала напоминать респектабельную замужнюю даму, прижившую в прошлом незаконного ребёнка.
Мадам сцепила длинные пальцы и закинула ногу на ногу. Артёму мгновенно пришла на ум старая школьная теорема о двух параллельных прямых, которые никогда не пересекаются. Оказывается, врут учителя. Иногда пересекаются.
– Как я понимаю, услуги независимого консультанта должна оплачивать фирма? – осведомилась Мадам, глядя перед собой.
– Как я понимаю, это входит в её интересы, – ответил Артём. – Копия, выставленная на продажу в качестве оригинала, сильно ударит по имиджу.
Мадам задумалась, глядя на переплетенные костлявые пальцы с длинными сверкающими ногтями, загнутыми внутрь, как ятаганы. Она никогда не пользовалась лаком, поэтому ногти были похожи на остро заточенные когти какого-нибудь южноамериканского стервятника. Да и сама Мадам, если приглядеться, явно происходила не от обезьяны.
– Кого вы предлагаете?
Артём сделал паузу, потому что приближалась неприятная часть разговора:
– Алексея Данча.
Всё. Роковые слова сказаны. Глаза Ленки оледенели и наполнились холодной ненавистью, глаза Мадам провалились в пустоту.
– Это тот самый Данч, который стоит пятьсот долларов в час?
– Другого нет.
Мадам снова погрузилась в нирвану. Ленка изо всех сил старалась дышать ровно. Её полуобнаженная грудь внезапно покрылась красными пятнами и превратилась в неаппетитную физиологическую принадлежность стареющей женщины. Между бровями идеальной формы появились глубокие поперечные морщины. «Я называю их „заломами“, – всплыли в памяти слова весёлой ухоженной голливудской актрисы, рекламирующей какой-то крем.
Артём понимал, что согласиться Ленке не просто. Ему тоже было неприятно реанимировать историю двухлетней давности, из-за которой они разошлись.
Муж вернулся из командировки на сутки раньше и обнаружил в своей постели чужого мужчину. Классическая затравка для анекдота. Только ему в тот момент было не до смеха.
Артём считал Лёшку Данча хорошим знакомым. Они вместе учились в Суриковском училище, по окончании которого Артём стажировался в мастерских Музея изобразительных искусств имени А.С. Пушкина у легендарного реставратора Арсения Казакевича, а Лёшка в поте лица зарабатывал диплом искусствоведа в московском университете. Потом была трехлетняя стажировка в Йеле, и когда Лёша вернулся в Москву, Артём его не узнал. Перед ним стоял красивый мужчина с загорелым лицом (в январе-то месяце!), одетый в фирменные джинсы и дорогую канадскую дублёнку, подбитую норкой. Иностранный прикид в конце девяностых вызывал уважение окружающих, но больше всего Артёма поразили не шмотки, а нестерпимо белозубая рекламная улыбка.
