- Как себя вёл Павел Матвеевич?
- Павел — человек редкого мужества и самообладания, тут Анюта в него, они и вообще очень похожи. Он ни разу не сорвался, всё в себе. Но я-то его знал много лет и понимал, что он на пределе. Вообще эта семья… они любили друг друга до самозабвения. Обязательно имейте это в виду. Счастливые люди — и заплатили за своё счастье полной мерой.
- Вы говорите, ваш друг был на пределе. Но вы не заметили каких-то странностей, которые уже переходили нормальный предел?
- Не замечал, покуда не ушёл Борис.
- Борис ушёл с поминок?
- Да. Он вдруг поднялся и молча вышел в прихожую. Павел — за ним. Они поговорили минуты две-три…
- О чем?
- К сожалению, я не подслушивал. Впоследствии выяснилось: Борис сказал, что у него болит голова и он уезжает к себе. Они с Анютой жили отдельно, на его квартире.
- Что за непонятная жёсткость! Или он по натуре хам?
- Типичный технарь… знаете, с привкусом железа. Суховат, черствоват, прагматик. Рос в детдоме. Но вполне воспитан и в обществе приемлем. Во всяком случае, к Павлу был по-своему привязан.
- А к жене?
- Анюта не жаловалась, хотя мы с ней были очень дружны. Не тот характер. Но — прожили всего два года, так что…
- А как она отнеслась к его уходу с поминок?
- Она была несколько не в себе, наглоталась снотворного. Не спала, а жила словно в полусне. Его ухода она, по-моему, не осознала.
- Какую же перемену вы заметили в Павле Матвеевиче после его разговора с Борисом?
- Он вошёл такой бледный, просто белый, глаза отсутствующие. Постоял перед столом, сел, нас не видит, где-то далеко. Вдруг поднялся и заявил, что пойдёт пройдётся. Я, конечно, стал навязываться в компанию, но он сказал очень резко: «Если ты пойдёшь за мной — между нами все кончено. Вы оба должны меня дождаться». Я остался. Было десять часов вечера. Анюта сидела на диване с широко раскрытыми пустыми глазами, я ходил взад- вперёд по комнате. Наконец к пяти она пришла в себя, и мы поехали искать Павла.
- Куда?
- Сначала на кладбище, оно в получасе езды от их дома. Могилы на рассвете-какой-то невыносимый абсурд. Потом в Отраду. Он был там, но это был уже не мой Павел. Двери и окна были распахнуты настежь. Мы зажгли на кухне свет-люк погреба оказался поднят, на лавке сидел мой друг, рядом догоревшая дотла свечка. Я его окликнул сверху, он поднял голову и сказал: «Была полная тьма. Полевые лилии пахнут, их закопали. Только никому не говори». Вы, наверное, все это уже слышали? Полгода он провёл в лечебнице, но безрезультатно. Потом Анюта забрала его, теперь он на её руках.
- Дмитрий Алексеевич, вы находите какой-нибудь смысл в его словах?
- Я долго думал над этим. Я бы объяснил их так. «Полная тьма» была в погребе. Лилии — не полевые, конечно, а садовые — мы с ним купили на Центральном рынке, целую охапку, они лежали на могиле его жены. «Лилии пахнут» — у белых лилий пронзительный горьковатый аромат. Почему их закопали, почему нельзя об этом говорить… не знаю, не могу понять. Между фразами отсутствуют связки, может быть, что-то важное скрывается у него в подсознании, а на поверхность всплывают вот эти обрывки.
- А как вы думаете, почему он сидел именно в погребе?
- По приезде из Внукова он прежде всего хотел поговорить с Анютой, но та металась в роще. И Павел принялся осматривать дом. Это он первый установил, что вся обувь, которую привезли на дачу, оставалась на месте, то есть Маруся могла исчезнуть только босая. Больше ничего интересного в комнатах не обнаружилось. Светёлку мы осмотрели с порога, чтоб ничего там не трогать. Потом Павел спустился в погреб и зажёг свечку. Я смотрел сверху, но ничего необычного и там не было. Тут Люба крикнула из сада: «Паша, скорей сюда! Скорей!!» Мы бросились к участковому. Возможно, последним впечатлением от дома застрял у него в памяти, уже затронутой безумием, именно погреб и ощущение, что он его не осмотрел до конца.
- Милиция, разумеется, погреб осматривала?
- Все там перекопали на следующий день после похорон. Ничего не нашли, как и везде. Тем же утром я отвёз Павла в его больницу (правда, ему уже требовалась психиатрическая лечебница, куда его к вечеру и забрали). Я оставил их с Анютой в больнице, а сам поехал в отрадненскую милицию. После моего рассказа началось следствие.
- И конечно, все, что я от вас услышал, вы рассказали и следователю?
- Конечно. Но, видите ли, Иван Арсеньевич, неизвестно главное. Не найдено тело, орудие убийства, непонятны мотивы, не обнаружено место преступления. Одним словом, неизвестны те реальности, с которых обычно начинается следствие. Остаётся одна психология. И воображение. Разбирайтесь с нами, с действующими лицами, — вдруг зацепите какую-нибудь деталь, подробность, о которой мы знаем, но не придаём ей настоящего значения.
- Этим же занимался и следователь.
- Ну, Иван Арсеньевич, за три года кое- что могло измениться, пересмотреться, — художник усмехнулся, — кое-кто мог и расслабиться.
- Кое-кто мог и все позабыть.
- Вряд ли. Поговорите с Анютой, её вы скоро увидите. Телефоны Вертера и Бориса я вам дам (также и мой), но попробуйте как-то связаться с ними без моей помощи. Если не сможете, тогда я подключусь. Я в своё время с этой историей им сильно поднадоел. Вообще берите врасплох, наглостью, особенно Петю: он трус.
- Вы, по-моему, к нему неравнодушны.
- Завидую. Молодость и беспечность. Глазом не моргнув, в университет поступил в самый разгар следствия. Не удивлюсь, если он уже давно женат… Кстати, а какие вопросы вам хотелось бы выяснить у них в первую очередь?
- Например. Почему Анюта подняла преждевременную панику? Что сказал Борис Павлу Матвеевичу на поминках? По какой причине они развелись с женой? Из-за чего поссорились Петя с Марусей? И зачем он уехал в Ленинград?
- Что ж, Иван Арсеньевич, это мои вопросы, но ответа я на них не получил. Надеюсь, вам повезёт больше.
После ухода Дмитрия Алексеевича я записал себе в блокнот ещё один вопрос: в кого из трёх — в женственную Любовь, гордую Анну или бесёнка Марусю был влюблён художник?
9 июля, среда
Она вошла в палату — я встретил её с восхищением: высокая, тонкая, алый румянец, русые волосы, прямой пробор, учительский пучок. Хороша, равнодушна, даже высокомерна. Я полночи из-за неё не спал: «копал подходы». И опять они не понадобились.
Анюта бросила с порога: «Здравствуйте», прошла к койке отца, села на табуретку рядом и начала кормить его клубникой. Проглотив несколько ягод, Павел Матвеевич откинулся на подушку и закрыл глаза. Мы, трое недужных, сжигаемых криминальным жаром, глаз не сводили с её затылка. (Сейчас встанет и уйдёт!) И Василий Васильевич не приходил на помощь: они с Игорьком как будто перед ней робели.
Анюта вдруг обернулась — холодноватый, голубоватый взор, какой-то отсутствующий, словно смотрит в пустоту, — и спросила:
- Вы ведь знакомы с Дмитрием Алексеевичем Щербатовым?
- Совершенно верно, — откликнулся я даже с некоторым подобострастием. — Вчера познакомились.
- Вы что, действительно писатель?
- Стараюсь.
- А как фамилия?
- Глебов. Иван Арсеньевич.
- Не слышала.
- Удостоверение показать? — Вообще-то красавица действовала на нервы.
- Вчера вечером ко мне на дачу заезжал Дмитрий Алексеевич и просил оказать вам содействие. Вы собираетесь о нас фельетон написать или трагедию?
- Пока не знаю. На что потянете.
- Однако вы не очень-то любезны.
- Прошу прощения.
- Ладно. Он очень просил, и я дала слово. Но учтите: ваше так называемое следствие я считаю идиотством и пустой тратой времени.
- Учту. И не будем его тратить попусту.
- Что вас интересует?
- Ну, например, Дмитрий Алексеевич.
- Вы его видели.
- А каким его видите вы?
- Он человек оригинальный.
- Это я понял. Но это не ответ.
- Широк, щедр, горяч. Он самый старый папин друг.
- Как они познакомились?
- Через маму. Они в юности были оба в неё влюблены. («Так вот в кого был влюблён художник!») Но она предпочла отца, — Анюта усмехнулась, — несмотря даже на французскую драгоценность.
- Что за драгоценность?
- Воспоминание из детства. Дмитрий Алексеевич имел возможность преподнести обручальное кольцо, а папа… в общем, никаких колец у мамы так никогда и не было.
- И Дмитрий Алексеевич их простил?
- Он был одинок и любил их.
- Вы хотите сказать, что он остался одинок из-за этой своей любви? — Классическое благородство в современных условиях меня всегда как-то настораживает.
- Не думаю. Ведь женщин так много. Коротко и ясно. Ай да Анюта!
- А теперь давайте вспомним, как вы остались с сестрой на даче. Вы можете об этом говорить?
- Выдержу.
- Ваш распорядок дня?
- Вставали рано, около восьми, завтракали, шли на Свирку, на наше место. Брали с собой термос и бутерброды, там оставались до вечера — Марусю домой было не загнать. Возвращались, ужинали и ложились где-то в одиннадцать. Вообще Маруся занималась, я читала. Так продолжалось все три дня.
