Ознакомительная версия.
Нет, это не прораб! Личность гораздо более высокого ранга: дипломат, партийный функционер, директор какого-нибудь оборонного предприятия, видный ученый, кто угодно, но не строитель, пусть и при должности.
Лара вновь вернулась к дыре, протиснулась в пролом и, превозмогая отвращение, принялась шарить по карманам кожаной куртки. В левом она нашла ключ. В правом бумажник. В нагрудном – сложенную во много раз газету. Паспорт или права, как Лара надеялась, обнаружить не удалось. Но и тому немногому, что нашла, она обрадовалась. Подобрав все находки, Лара выбралась из ниши.
Усевшись прямо на пол, Лара стала их разбирать. Перво-наперво открыла кошелек. В нем оказалось довольно много денег. И не только советских. Были еще немецкие марки. И монетка в один пфенниг, пробитая ровно по центру. Кроме этого в бумажнике Лара обнаружила маленькую фотографию. На ней был изображен симпатичный мальчишечка лет семи. Надписи на обратной стороне не оказалось, хотя Лара очень на это рассчитывала.
Разобравшись с бумажником, она переключила внимание на ключ. Лара долго вертела его в руках, подносила к свету, ощупывала, но в конце концов вынуждена была констатировать, что он ничем не примечателен. Обычный ключ, разве только колечко причудливое: витое, ажурное, с вензельком в центре.
А вот газета, которую Лара развернула с великой осторожностью (та готова была расползтись у нее в руках), оказалась совсем не обычной. То есть не «Правдой» или «Трудом», как ожидалось. Это была немецкая газета. Вернее, вырезка из нее большой статьи с фотографиями. На одной заснят какой-то кабинет. А скорее – хранилище, так как вдоль одной из стен тянулся высоченный стеллаж с квадратными ящичками. А на двух других изображен худой мужчина с красивым, но суровым лицом. На первом снимке он был в форме нацистского офицера, а на втором – в гражданской одежде. Последняя фотография была сделана гораздо позже, ибо мужчина на ней выглядел старше. Как Лара поняла из броского заголовка, с горем пополам прочитанного (она учила немецкий в школе, но, естественно, уже почти ничего не помнила), героя статьи звали Хайнцем фон Штайнбергом, а коли так, то на снимках был изображен именно он. Имя сие Ларисе ни о чем не говорило, прочесть текст ей не удалось, так что последняя находка ее тоже разочаровала. Но она все же решила показать статью знатоку немецкого языка, чтоб перевел (можно обратиться за этим к своей бывшей учительнице иностранного). Вряд ли это что-то даст, но мало ли…
Лара убрала кошелек с его содержимым и ключ в ящик брошенной Кузнецовыми старой тумбочки. А вот газету аккуратно сложила и сунула в пакет, намереваясь сегодня же отсканировать статью – пока та не расползлась окончательно. После чего вышла из комнаты, плотно закрыв за собой дверь, и направилась к телефону, дабы связаться со Славиком.
Камеру Славик одолжил без долгих уговоров. И даже показал, как ею пользоваться. Лара, вернувшись от него, быстро отсняла все, что собиралась. Получилось у нее не очень, сразу было видно, что работал непрофессионал, но ей хотелось добиться именно такого результата. Чтоб некоторые части фильма смотрелись так, будто это кадры домашнего видео (как в фильме «Ведьма из Блэра», словно снятом на любительскую камеру).
Когда одно дело было сделано, Лара взялась за другое. Отыскала адрес Кузнецовых, узнала в справочной их номер, позвонила. Трубку взял глава семьи – дядя Вася. Когда Лара отселяла Кузнецовых, тому было шестьдесят пять, сейчас же семьдесят с хвостиком, но голос его был бодр и звонок. Узнав, с кем разговаривает, дядя Вася стал вываливать на Лару новости. У жены катаракта, у него давление, сын уехал за границу, дочь развелась, внучка в институт поступила, кошка принесла пятерых котят, а топить их некому. Посвятив бывшую соседку во все семейные дела, он сразу отсоединился. Пришлось перезванивать. А потом спешно одеваться и вызывать такси, чтобы успеть встретиться с Кузнецовыми сразу после бабкиного сериала «Нежный яд» и до того, как начнутся дяди-Васины «Улицы разбитых фонарей».
Не видела Лара старика Кузнецова семь лет. С тех пор, как отселила. Тогда он был пузатым, краснощеким, белобородым дедом. Она еще помнила его упитанным, черноусым, румяным мужиком, любителем женщин и дешевого портвейна. Ох и получал он за пьянки и амуры с коллегами от своей худой, желчной супруги Александры! А как она бушевала, когда он чуть не ушел от нее к тете Иве. Всех соседей на уши подняла, жалобы настрочила и в партком, и в профсоюз, и в ЖЭК, и участковому и мужика своего отстояла!
Сейчас дядя Вася предстал перед Ларой в третьем образе. Кузнецов, что называется, кардинально сменил имидж. Он гладко выбрился, коротко подстригся, похудел, перестал пить, из-за чего с его лица исчезла всегдашняя краснота и одутловатость. Тетка Шура же почти не изменилась. Разве что стала еще худее и желтее, а так – будто законсервировалась. Энергичная старушенция с жидким пучком на макушке, она и в пятьдесят, и в шестьдесят выглядела на семьдесят, теперь же, в семьдесят, выглядела точно так же.
– Ну и чего явилась? – ворчливо спросила баба Шура, встретив Лару в прихожей. Поздороваться с гостьей она не посчитала нужным. – Семь лет молчком, даже не полюбопытствовала, как квартира, которую ты нам подсуропила, нравится или нет, а тут вдруг явилась…
– Цыц, мымра полосатая! – гаркнул на нее дядя Вася. Он всегда жену обзывал мымрой, но почему именно полосатой, Лара не могла понять и очень веселилась, слыша сие прозвище. – Кто ж так гостей встречает? – Кузнецов ласково улыбнулся Ларисе и пригласил в дом. – Заходи, дочь, не стой на пороге.
Лара вошла в прихожую и проследовала за стариком в кухню. «Полосатая мымра» пошлепала следом, что-то бубня себе под нос. Дядя Вася усадил Лару за стол, налил ей чаю, сунул в руку конфету «Школьную», цыкнув на жену, угнездился рядом и спросил:
– Переехала в квартиру-то?
– Нет еще. Комнату Андромедыча выкупила…
– Преставился, что ли? – полюбопытствовала баба Шура. Когда Лара поведала ей о приключившемся со стариком несчастье, та уверенно проскрипела: – Засрал, поди, все. – И с нескрываемым злорадством добавила: – Теперь тебе грязищу вывозить…
– Грязи полно, – кивнула Лара. – Но я все равно ремонт буду делать, перепланировку, так что… – Она перевела взгляд с бабы Шуры на старика Кузнецова. – Решила с вашей комнаты начать. Все ж таки гостиная с камином и эркером…
– Половина гостиной, – дотошно поправила Лару баба Шура. – В другой Графиня жила. Помнишь ее?
– Конечно.
– Ведьма была, а не баба! Нос крючком, глазищи черные, патлы седые… Помню, как я переехала к Ваське в комнату эту, а когда увидела ее, прям испугалась, как бы не сглазила…
– В молодости зато она красоткой была, – встрял дядя Вася. – В варьете пела. Арти-и-истка… А подурнела после лагерей. Она ж из репрессированных. За шпионаж двенадцать лет отсидела, а давали двадцать пять.
– Правда, что ли, шпионкой была?
– Да кто ее знает? Графиня ж немка. То ли по отцу, то ли по матери, она то так говорила, то эдак… Так что мало ли… Может, и шпионила…
– Но вот ведьмой была – точно! – не унималась баба Шура. – Андромедыча-то приворожила! Он за ней как пес бегал. Красавец был. Высокий, кудрявый, а она… Тощая, страшная, его лет на двадцать старше. Точно приворожила!
– Да он в нее был влюблен лет с десяти-одиннадцати – мне мать рассказывала… – заспорил с женой Кузнецов. – Втрескался несмышленым пареньком и на всю жизнь, а Эллина тогда еще молодой была. Не на двадцать годов она его старше – меньше… А вот пить он из-за нее начал! Горе своей неразделенной любви заливал.
– Ну а Котя Семакин? – вскричала баба Шура. – Ты, Лариска, не помнишь его, он в дурку угодил до того, как ты в коммуналке нашей появилась. При тебе сестра его с сыном в комнате жили (спились они потом на пару), а до этого Котя еще с ними обитал. Художником был. Портреты писал. Нас всех перерисовал. А Графиню чаще других. То с розой, то с чашкой, то у зеркала. Влюблен в нее был так, что аж с ума спятил из-за того, что она его отвергла. Во как!
– Они с Андромедычем на пару в нее влюблены были! С младых ногтей дружили (я-то, понятное дело, свидетелем их дружбы быть не мог – родился гораздо позже, а вот маманя, что называется, сподобилась), а в 1938-м в пух и прах разругались… И все из-за Графини. Поделить ее не могли!
– Оказывается, Графиня была настоящей роковой женщиной, – заметила Лара. – Я-то ее старухой помню. Нелюдимой и суровой. Правда, видела в ее комнате несколько портретов роскошной брюнетки, но не думала, что это она…
– Она, она, – поддакнул дядя Вася. – Именно роскошной брюнеткой и была. Тонкая, высокая, с кудрями черными. А как одевалась! Загляденье! Брюки со стрелками носила. Тогда никто их не носил, а она носила. Пиджаки. Галстуки. Шляпки. Еще до того, как мода такая появилась. А еще перчатки носила. Говорила, истинные леди не должны выходить из дома без перчаток… – Он подпер щеку кулаком и мечтательно вздохнул. – Я малышом был тогда, а на всю жизни Графиню в том образе запомнил… Мечта, а не женщина!
Ознакомительная версия.
