— Нет.
— Ты понимаешь, о чем я тебя спрашиваю?
— Да. Пожалуй.
— Не станешь завтра утверждать, что признания у тебя вырваны под пыткой?
— Нет. Обещаю.
Инспектор тоже чувствовал себя не в своей тарелке: что-то тут было не так.
— Сколько ты ему нанес ударов?
— Не знаю. Не считал. Я видел, что он все еще шевелится.
— Значит, признаешь, что, когда ты его ударил кочергой, глаза у него еще ворочались?
— Да. Он на меня смотрел.
— Говорил что-нибудь?
— Не мог он говорить.
— Почему?
— Пулей ему часть челюсти оторвало. Именно по этой причине…
— Именно по этой причине ты нанес ему двадцать два удара кочергой?
— Зрелище было жуткое. Я хотел избавить его от страданий.
— И чтобы избавить его от страданий, набросился на него как бешеный.
— После первого выстрела револьвер заело. Мне так показалось. А может, там всего один патрон был. Револьвер не мой. Он лежал на ночном столике, когда я вошел.
— А после?
— После чего?
— После ударов кочергой?
— Пожалуй, он был еще жив.
— И тогда ты схватил бронзовую статуэтку и размозжил ему череп?
— Прошу прощения.
— Что-что??
— Я извиняюсь. Нельзя его было оставлять в таком виде. К тому же было слишком поздно.
— Словом, ты постарался убедиться, что он мертв?
— Я хотел, чтоб он перестал шевелиться и не глядел так на меня. Я решил сразу же пойти и сдаться полиции.
— Когда это намерение возникло? Заранее?
— Да.
— Еще до того, как ты к нему отправился? Ты признаешь, что уже тогда намеревался его убить?
— Не совсем так. Попытаюсь объяснить…
— Погоди-ка.
В комнате было тепло. Сняв пиджак, инспектор сел за машинку и вложил между листами бумаги копирку.
— Начнем с самого начала. Отвечай только на мои вопросы и не торопись. Спешить некуда.
— Хорошо. Печатал полицейский медленно, двумя пальцами. Когда строчка кончалась, слышался звонок и стук передвигаемой каретки.
Почти в том же порядке, по существу слово в слово, инспектор повторял вопросы, которые уже задавал, затем печатал их на машинке. Бош старался быть точным в своих ответах.
— Итак, ты хотел убедиться, что он мертв окончательно?
— Да.
— Ты только что сказал: «Я хотел, чтобы он перестал шевелиться». А потом прибавил, что решил сразу же явиться с повинной в полицию.
— Совершенно верно.
— Я тебя спросил, не возникло ли это намерение прежде?
— Да.
— Прежде чего?
Молчание.
— Прежде чем совершить убийство?
— Несомненно.
— Выходит, ты был уверен, что убьешь его?
— Я знал, что это случится.
— Еще до того, как на ночном столике увидел револьвер? Прежде чем вошел к нему в комнату?
— Возможно, это произошло бы в какой-нибудь другой день.
— И убил бы из того же револьвера? Его собственного?
— Вероятно. Или купил бы другой.
Стук пишущей машинки отдавался в голове, взгляд не мог оторваться от движущейся каретки и пальцев инспектора.
Альбер попытался вернуться к своей собственной версии.
— Все обстояло не совсем так…
— Погоди минуту. Повтори твою последнюю фразу. Ты сказал, что купил бы другой револьвер. Ладно. А теперь ответь, когда у тебя возникло намерение убить этого человека?
— Не знаю.
— Неделю? Месяц? Полгода назад?
— Несколько месяцев.
— Ты каждый день с ним встречался?
— Почти каждый день.
— Часто с ним обедал и ужинал?
— Часто.
— Не угрожал ему?
— Нет.
— И никогда не говорил ничего такого, что вызвало бы его подозрения?
— Никогда.
Бош еще раз попробовал вырваться из того тупика, в который, казалось, его загоняли.
— Я хочу, чтоб вы поняли…
— Погоди. Сначала ответь. У тебя есть долги?
Вопрос поразил Альбера. Сама идея. Ничего такого ему и в голову не приходило.
— Отвечай.
— Да, конечно.
— И много?
— Смотря что вы называете «много».
— Сколько ты выиграл от смерти Сержа Николя?
— Да ничего я не выиграл! Что же я могу выиграть, если меня в тюрьму посадят?
— А если бы не узнали, что ты его убил?
— Но ведь я решил прийти с повинной!
— Так сколько бы ты выиграл?
— Я об этом не думал. Все зависит от того…
— От чего же?
— От бумаг.
— Бумаг, которые вы оба подписывали?
— Да. Но, во всяком случае, деньги мне были не нужны.
— А что ж тебе было нужно?
— Не знаю. Еще совсем недавно сумел бы это объяснить. Все казалось таким ясным и простым. Все дело в том, что он умер не сразу. Револьвер больше не выстрелил, пришлось Сержа стукнуть…
— Двадцать два раза кочергой куда попало и один раз бронзовой статуэткой по черепу!
— Возможно. Я вам объясню, почему так поступил. Я и сам был потрясен. Не думал, что все произойдет подобным образом. Хотел позвонить в полицию из его квартиры и ждать, когда за мной приедут. Но я не мог вынести этого зрелища и ушел. И пальто забыл взять.
— Неужели в доме никто не услышал выстрела?
— Думаю, никто. В соседней квартире веселились. Музыка оттуда доносилась. На лестнице попалась девушка, я посторонился, уступил ей дорогу. На улице увидел свою машину. Совсем забыл про нее. Возникло желание, прежде чем позвонить в полицию, проехаться, нервы успокоить. Стемнело. Я ехал по авеню Ваграм, рассчитывал попасть на Елисейские поля. Машин было много. Шел дождь. Снова оказался на набережной Сены, поехал через мост.
— Минутку. Не успеваю. «Я ехал по авеню Ваграм, рассчитывая…» Дальше?
Бош послушно повторил сказанное.
— И тут ты от явки с повинной отказался?
— Я же вам сказал, что не менял решения. Не знаю, как вам это объяснить. Видите ли, все получилось совсем не так, как вы думаете.
— Ты остановился, чтобы выпить?
— Нет. У меня такого намерения не было.
— Неужели у тебя не было желания пропустить стаканчик чего-нибудь покрепче, чтобы встряхнуться?
— Нет. Я просто ехал. Видел огни. На перекрестке свернул, сам не зная куда. Очутился в провинции, потом в каком-то лесу. Мне показалось, прошло совсем немного времени.
— Бензобак был полный?
— Дай бог память… Да, выехав утром из гаража, заправился.
— Рассчитывал, что придется ехать далеко?
— Я вовсе не собирался скрываться. Я же сразу позвонил в жандармерию.
— Выяснив сперва, нет ли поблизости механика.
— Просто хотел вернуться в Париж своим ходом.
— А почему?
Опасаясь навлечь на себя гнев инспектора, Альбер не посмел открыть истинную причину. Сперва он боялся, что его изобьют. Потом решил, что парижские стражи порядка станут с ним обращаться более вежливо, чем деревенские жандармы или провинциальный полицейский.
Возникла пауза. Инспектор поднялся, чтобы взять с письменного стола сигареты, сам закурил, но не предложил задержанному. Возле пачки лежала надкушенная плитка шоколада. Альбер вспомнил, что голоден. Открыть бы окно да немного проветрить кабинет, но в его положении подобной услуги вряд ли можно ожидать.
С несчастным видом Бош уставился в пол. Инспектор продолжал печатать. Каков будет следующий вопрос, задержанный узнает после перевода каретки.
— Почему ты его убил?
Бош беспомощно поднял глаза.
— Отказываешься отвечать?
— Я не отказываюсь.
— У тебя были причины убить его?
— Конечно, были.
— Какие именно?
Еще недавно он смог бы их назвать. Ответил бы, не задумываясь, и ответ был бы убедительным и однозначным. Не раз он размышлял о том, что скажет «потом». Нередко то в конторе, то на улице, то в постели он цедил сквозь зубы: «Я его убью». Он успел заготовить целую речь, которую развивал и не без удовольствия дополнял, отделывая каждую деталь.
— Я его убил, потому что…
Нет! Все произошло совсем по-иному. Разве мог он представить себе трактир в Энгране, этих людей, от которых он ничем не отличался; жандармов, которые везли его сюда с такими лицами, словно везут животное на бойню; этого болезненного полицейского чиновника, который, несмотря на возраст, дослужился лишь до чина рядового инспектора и вздумал заняться в соседнем кабинете любовью с гулящей женщиной.
Не мог вообразить себе эту пишущую машинку, эти вопросы, которые, переплетаясь, приобретали зловещий смысл. Так небрежными жестами передвигает на доске фигуры шахматист, расставляя сопернику ловушку.
Еще когда он ехал в своей машине куда глаза глядят, все было удивительно ясно, и если бы его тогда спросили…
Но нет! Тогда никто не смог бы его понять. Даже ему самому недавнее прошлое представлялось чем-то несвязным, эфемерным, подобно снопам света, возникавшим во мраке и рассыпавшимся под струями дождя.
— Поставлю вопрос иначе. По какой причине в течение нескольких месяцев ты думал о том, чтобы убить Сержа Николя?
