- Бежали гады, - подытожил кто-то с веселой усмешкой.
- Дураки, - спокойно сказал Алексей Погодин. - Куда денутся? Сколько вор ни ворует - тюрьмы не минует. По себе знаю, а уж я умел концы прятать. Да и вы знаете. И знаете, что с каждой новой судимостью сроки закатывают все большие. А в Болшеве жили бы как люди.
Сперва на лице Павла Смирнова я заметил веселую улыбку. После слов Погодина он удивился и как бы задумался. Видно, он ожидал, что за сбежавшими тотчас организуют погоню, а тут лишь плюнули в след.
"Дураки!" Вот и все.
Через полчаса на дачном поезде добрались до Болшева.
Как зорко смотрел Павел Смирнов, когда высыпали из вагонов на деревянную платформу и, выстроившись парами, пошли через лесок в коммуну! Он все озирался по сторонам. Впрочем, не один он осматривался подозрительно. "Охрану ищут", поняли мы, болшевцы: в свое время и мы сами не верили, что бывшие заключенные, "каторжники" живут тут совсем вольно.
- Потерял чего? - спросил я Павла с невинным видом.
- Чего мне терять? Просто... интересуюсь местностью.
Один из партии не вытерпел:
- Ну где ж колючая проволока? Легавые?
- Соскучился? - усмехнулся Смилянский.
Комиссия наша не могла удержаться от смеха.
Особенно вчерашние заключенные были поражены, вступив на территорию коммуны. Встретил нас весь коллектив со знаменами, музыкой: в Болшеве уже был свой духовой оркестр. Затем дали хороший обед и в клубе состоялся торжественный вечер. Самодеятельность у нас была отменная: свои художники, поэты, танцоры, свой большой хор.
- Ну как? - спросил я Павла, когда мы вечером пошли в общежитие спать.
- Агитировать у вас умеют здорово, - неожиданно ответил он.
Весь этот день он далеко от бараков, клуба не отходил, хотя я и предлагал ему прогуляться в лесу.
И по-прежнему ко всему зорко присматривался.
Наутро партию прибывших провели по цехам конькового завода, лыжной, обувной, трикотажной фабрик, на которых работали коммунары - познакомили с производством. Здесь они лично убедились, где и кто "вкалывает" из их знакомых болшевцев. В каждом цехе управляющий коммуной Богословский спрашивал новых воспитанников:
- Кто бы хотел здесь работать?
И те, кому нравилось, заявляли: "Я". Остальные проходили дальше. Кто оставался в кузнечном, кто в столярном на лыжной фабрике, кто в заготовочном на обувной. Павел Смирнов облюбовал себе механический цех. До этого он не проявлял ни к чему интереса, а перед револьверным станком остановился пораженный.
"Железо железо режет!"
Из-под резца мягко, будто сосновая стружка, бежала металлическая лента, маслянисто блестела эмульсия.
"Здорово!"
- Останусь тут, - заявил он.
Правда, когда его на следующий день подвели к станку, он отскочил в сторону. "Еще руку оторвет".
Затем стало стыдно: ведь считал себя смельчаком.
"Иль не справлюсь? Должен".
Он стал осваивать станок.
Я часто виделся с Павлом, беседовал, помогал, чем мог, подбрасывал деньжонок. Через три месяца новоприбывшая партия отработала "кредит" и перешла на сдельщину: тут уж заработок стал зависеть персонально от каждого. Из получки удерживали всего 34 рубля : за общежитие, питание, остальное - в карман.
Станок Павел освоил быстро, к инструменту относился бережно, трудился старательно и стал копить деньги. "Хочу приодеться", пояснил он мне. Желание было законное, я сам так поступил и... однако не поверил ему. Взгляд Павла по-прежнему оставался настороженным, он часто морщил лоб, что-то обдумывал, бродил один по лесу. Несколько раз я пытался вызвать его на "откровенный разговор", и все напрасно.
"Ходит с камнем за пазухой", решил я и удвоил к нему внимание. Павла уже приметили в цеху, хвалили, зарабатывал он все больше и больше.
Казалось, все у него ладилось, но однажды я увидел его совершенно расстроенным, вроде бы даже ошеломленным. Случилось это после общего собрания, на котором разбирались конфликтные дела провинившихся коммунаров. На чем больше всего попадались ребята? На выпивке. Трудно сразу круто изменить свой образ жизни, особенно если в голове "ветерок ходит".
Вот вчерашние заключенные по старой памяти и потягивали водочку. А у нас в Болшеве стоило только учуять от кого-нибудь даже запах пива, как сразу тащили "судить". С похмелья люди пропускали свою рабочую смену, это тоже было причиной "привода" в конфликтную комиссию, состоявшую из семерых воспитанников-активистов. Попадали туда еще за драки и воровство: последнее у нас было редкостью и преследовалось жестоко.
Какие наказания применялись?
I. Предупреждение.
II. Выговор с предупреждением.
III. Денежный штраф от недельного заработка до месячного.
IV. Содержание на гауптвахте у шефов - в комендатуре ОГПУ на Лубянке от двух недель до месяца.
V. Исключение из коммуны. Кто пришел в нее добровольно - отправляли на все четыре стороны; кто был взят из тюрьмы - возвращали туда же.
Исключение из коммуны - было крайней мерой, и вот такой случай произошел весной 1929 года на четвертый месяц пребывания Павла Смирнова в Болшеве. В апрельский день в клубе "судили" вконец распоясавшегося парня лет двадцати трех. Фамилии его я сейчас не помню, четыре с половиной десятка лет прошло с того собрания, помню только - был он рыжий, с раздвоенной верхней губой. Парень пьянствовал, сломал свой станок, без отпуска уезжал в Москву, возвращался с деньгами: наверное, воровал. Раньше он ширмачом был. Конфликтная комиссия доложила собранию свое решение: никакие меры перевоспитания не действуют - не место ему в коммуне. Со скамей из зала раздались восклицания: "Правильно!", "Пускай не позорит нас!" Рыжий перед собранием стоял, небрежно отставив ногу, ухмылялся, нагло отрицал факты, а когда услышал, что его исключают, улыбнулся, а сам побелел. Казалось, он не поверил тому, что услышал.
- Как это? - сказал он. - Как это?
Он недоверчиво оглядел зал, хотел опять улыбнуться и почти прохрипел:
- Я ж опять сяду. Братцы! Мне "красненькая"
светит. Пропаду!
Схватил себя за ворот рубахи, стал дико озираться:
- Я ж пропаду! Братцы, пропаду ж совсем!
Молчала конфликтная комиссия, молчало собрание. А рыжий чуть не трясся, верхняя раздвоенная губа его прыгала, лицо исказилось.
- Чего хотите делайте, не выгоняйте только. Головой... вот головой клянусь! Не будет больше такого.
И вдруг все увидели, как его обычно наглые глаза затянуло слезой, он мучительно сморщился.
В зале на скамьях сидело семьсот вчерашних воров. Они поняли, что творится с их однокашником.
Исключение рыжему заменили месячной гауптвахтой.
За это проголосовало больше половины собравшихся.
Когда выходили из клуба, я столкнулся с Павлом Смирновым. Он первый быстро, возбужденно заговорил со мной:
- Ведь этот рыжий не из кичи [Кича - тюрьма] в Болшево пришел?
- Толкуют: с воли. Старого поделыцика в Москве встретил. Тот коммунаром был и привел.
- Рыжий бы, значит, на волю отсюда вышел?
Я ничего не понял.
- Ну?
- Вышел бы на все четыре стороны и... не захотел?
И вот тогда в глазах Павла я увидел полную растерянность, даже ошеломленность.
Меня окликнул бухгалтер столовой, надо было решить вопрос с накладными, и я ушел. Лишь потом, вернувшись к себе в общежитие, я задумался: что же так потрясло Павла? Он, видимо, не мог понять, как это вор вместо того, чтобы обрадоваться "воле", запросился у коммунаров оставить его.
Недели две спустя после собрания Павел за высокие показатели в цеху, хорошее поведение получил отпускной билет в Москву, с торжеством показал его мне.
- Теперь легавые не схватят.
Сказать по совести, я не совсем был спокоен за него, сказал шутливо:
- Если не подашь повода.
Возвращения Павла из Москвы ожидал с тревогой.
Не дрогнет ли? Костюм купит на заработанные деньги или билет куда-нибудь в Ленинград, а то и Сочи? Для чего копил?
Вечером сам не заметил, как оказался на железнодорожной платформе и стал "встречать" приходившие из столицы поезда. Три состава пропустил, плюнул и повернул домой, в общежитие. Не успел раздеться, открылась дверь, ввалился Павел. Раскраснелся от быстрой ходьбы, глаза блестят, обхватил меня за плечи - и на меня густо дыхнуло винным перегаром.
- Выпил? - спросил я шепотом.
- Врезал. Да как следует.
Я испуганно оглянулся на товарищей, спавших по своим койкам, накинул на майку пиджак, вытолкал Павла в коридор.
- С ума сошел? Выговор закатят.
- Хоть два. - Павел вдруг засмеялся. - Сын у меня. Понимаешь? Сын Васька. Уже полгода ему. Нынче на руках держал.
- Сын? - опешил я. - Откуда взялся?
- Девчонка была у меня в Москве. Умница. Техникум кончила, экономистом работает. Семья хорошая, отец мастер... Вот... от нее. От Зины. Поверила в меня, каких только упреков не перенесла дома. Ждала. Вчера согласилась переехать ко мне в Болшево.
Снимем пока на деревне комнатку, а там, глядишь, дадут, как семейному.
