— Я живу в дикой стране, мистер Хейфец, а в диких странах всегда лучше наличные. Но… — после короткой паузы, сделав над собой немалое усилие, добавил адвокат, — я привык получать гонорар после полного окончания работы.
— Хорошо, — одобрительно кивнул Хейфец, — эти деньги в любом случае все равно что у вас в кармане.
Адвокат потихоньку тянул кофе, понимая, что наживка проглочена и следует дождаться конкретного предложения.
— Вы мне рассказали странные вещи, — продолжал горбун, — но все это похоже на Соломона. Здесь все в одном узелке: и то, как он исчез, и призрак, и эта непонятная штука под землей. Мы с вами договаривались о могиле, но если Соломон исчез так, что могилы нет, я хочу видеть вместо нее, куда он исчез.
Хейфец замолчал, полностью сосредоточившись на своей дозволенной врачами весьма скромной дозе кофе. Покончив с ним, он бросил на адвоката не то оценивающий, не то сомневающийся взгляд, и Александр Петрович почувствовал, что ему сейчас преподнесут сюрприз.
— Я хочу вам кое-что показать, — решился наконец Хейфец и вынул из кармана сложенный вчетверо, потертый на сгибах листок бумаги.
Текст был написан неровными крупными буквами, как пишут обычно близорукие люди: «Иосиф, если ты до сих пор веришь мне, как верил тогда в день отъезда, то я тебя жду». Пониже имелась приписка, сделанная той же рукой: «Позвоните по этому номеру и назовите свое имя», далее следовал телефонный номер и дата — март восемьдесят шестого года.
— Письмо с того света, — задумчиво сказал адвокат. — Однажды я сталкивался с подобным, но тогда это была фальшивка.
— Теперь это не фальшивка, — объявил горбун, и в его голосе послышались жесткие нотки. — Он мне напоминает о том, что знаем только мы двое, и напоминает именно потому, что иначе я бы мог не поверить… Эта бумажка ехала ко мне почти три года. Ее послали с оказией, но оказия получилась неудачная. Сейчас этот телефон не отвечает.
— По всей видимости, это не его почерк?
— Не его. Я бы начал с того, что выяснил, чей тут телефон и чей почерк. Хотя не мне вас учить, как делают такую работу.
На этот раз Хейфец замолчал надолго, судя по выражению лица вспоминая о чем-то не очень веселом. Адвокат решил, что аудиенция окончена, и встал, чтобы откланяться, но был остановлен повелительным движением лапки горбуна.
— Я думаю, вам следует знать хотя бы немного, о чем говорил со мной Соломон в день отъезда. Моя мама везла меня к своему богатому брату лечиться. Я болел, и врачи здесь сказали, что мне полагается умереть. Моя мама им верила, но надеялась, что другие врачи могут сказать другое. И вот она везла меня через океан, чтобы я либо вылечился, либо умер по-человечески. Мне было тринадцать лет. А Соломон был уже физик и не мог никуда ехать, потому что знал государственные тайны. И главное, он не хотел ехать. Он эту страну не любил, но другие ему тоже не нравились. Он говорил, в других странах, не заметив этого сами, люди стали тоже советскими, и теперь весь мир живет в Советском Союзе, только одни об этом знают, а другие не знают. Соломона не устраивал этот глобус, он хотел другой глобус и искал путь к нему. Из древних книг он знал, что разумных миров много и все они связаны между собой. Больше того, с помощью тех же книжек он краешком глаза заглядывал в другие миры. Он говорил, что индусы в древности, во времена Вед, знали о таком плотном веществе, в одном дюйме которого существует вся Индия, почти такая, как на Земле, но немножко лучше, и были случаи, когда мудрецы переселялись в эту другую Индию. И вот в день моего отъезда Соломон сказал, что уже нашел путь и скоро изобретет такое же вещество и мы с ним сможем попасть в мир, похожий на наш, но не такой свинский, а я там не буду ни больным, ни горбатым. Вы, конечно, можете подумать, что он просто утешал мальчика-инвалида, которому оставалось совсем мало жить, но это было бы не похоже на Соломона. Он спросил, верю ли я ему, и я сказал, что верю… Вот о чем он мне напоминает в записке… Даст Бог, это поможет вашему расследованию.
«Непрост, ох непрост этот горбун, — размышлял адвокат, направляясь домой. — Да, с ним надо держать ухо востро». Сейчас Александр Петрович искренне сожалел, что зажилил полторы тысячи зеленых: ведь если пронюхает, не простит.
Следуя вполне разумному совету Хейфеца, адвокат начал с поисков хозяина телефона, указанного в записке. Без больших трудов он выяснил, что и почерк, и телефон принадлежали ближайшему сотруднику Хейфеца-старшего. После исчезновения последнего он возглавлял лабораторию еще несколько лет и умер примерно четыре года назад. Ни друзей, ни родственников у него не осталось, в его бывшей квартире жили совершенно посторонние люди.
Единственным полем деятельности адвоката остался циклотрон. Это значило, снова придется хлестать коньяк в губительных для печени количествах, — но что поделаешь, дело прежде всего. Александр Петрович теперь был вынужден действовать, по сути дела, наобум. Он решил осмотреть «странные» помещения в подвале, покопаться в архивах покойного, если от них что-то осталось, и между делом расспросить Башкирцева о сверхплотном веществе.
Когда Александр Петрович попросил у вахтера ключи от подвальных помещений, ему сказали, что ключи у водопроводчика и он их не дает никому, ибо держит там всякую сантехнику, а она теперь дороже золота. Пришлось привести Башкирцева, который повелел призвать водопроводчика и приказал держать ключи на вахте, но не давать никому, кроме водопроводчика и адвоката Самойлова, о чем сделал письменное распоряжение в специальном журнале.
— У нас, знаете ли, очень смешной водопроводчик, — рассказывал Башкирцев, поджидая с адвокатом явления сей важной персоны, — он панически боится крыс. Он говорит, когда циклотрон работает — крысы разбегаются, и ремонтирует трубы в подвалах только во время работы ускорителя. Он даже заранее записывает плановое время включения установки.
Наконец в коридоре возник массивный силуэт человека с неуклюжей косолапой походкой. Переваливаясь из стороны в сторону, он заполнял собой коридор от стенки до стенки. Адвокату эта медвежья походка вдруг показалась знакомой. Когда ее обладатель приблизился, Александр Петрович узнал своего бывшего клиента.
Водопроводчик бросил связку ключей на стол и молча удалился. Несомненно, он узнал своего адвоката, но никак не выказал этого. Лагерная школа, усмехнулся про себя Александр Петрович. Однако странная история с крысами: адвокат никак не мог поверить, что Харитонов, рецидивист по кличке Тяжелый, тюремный пахан, боится каких-то грызунов. Он взял себе на заметку по частным каналам навести справки о Харитонове.
Башкирцев вызвался лично провести адвоката в недра бетонного фундамента. Они спустились по винтовой лестнице и остановились перед железной дверью с цифрой один.
— Нумерация помещений начинается снизу, — пояснил профессор, с лязганьем поворачивая ключ в замке.
Дверь поддалась нажиму тяжело, но бесшумно, и адвоката поразила ее массивность.
— Дверь словно в бункере, — пробормотал он.
— Да, странно, — согласился Башкирцев.
Они оказались в узком, тускло освещенном коридоре, полого опускающемся по мере продвижения вперед. Путь по нему показался адвокату бесконечным.
— Я вам, по-моему, говорил, что этот фундамент похож на египетскую пирамиду. — Почувствовав себя экскурсоводом, профессор на ходу читал лекцию. — Так вот, он не просто похож, а является, по геометрии, точной копией египетских пирамид, только перевернутой вверх ногами. Я из любопытства даже углы промерял — точь-в-точь, как у египтян. Я вам после архитектурный проект покажу, посмотрите сами. Совпадение, понятно, случайное, но забавное. А может быть, и прихоть Хейфеца, кто его знает. Даже расположение центральных камер совпадает с тем местом, куда мы идем… вернее, куда мы уже пришли. — Он указал на дверь с цифрой три в тупике коридора.
— Три, — удивился адвокат, — а где же два?
— Вот именно, — проворчал профессор, выискивая в полумраке нужный ключ в связке, — все, что Хейфец делал, даже в мелочах, было странно и непонятно. За это главным образом его и не любили.
Тяжелая дверь, такой же непомерной толщины, как и предыдущая, медленно отворилась наружу, и Башкирцев первым вступил в небольшое помещение кубических пропорций, освещенное еще хуже, чем коридор. Адвокат не без опаски последовал за ним и стал осматриваться.
На бетонных стенах имелось четыре пары электрических патронов — значит, изначально освещение предполагалось хорошее, — но горела только одна покрытая слоем пыли тусклая лампочка. По стенам, образуя спиральный рисунок, шли медные шины, снабженные стандартными изображениями черепа с костями и зигзага электрического разряда. Какая бы то ни было мебель отсутствовала. На полу валялись водопроводные трубы и краны, гайки, пустые бутылки, стаканы, окурки и папиросные пачки. В углу лежала новенькая женская туфля на шпильке. Мусор располагался вдоль стен, в середине же оставалась совершенно чистая, будто только что подметенная, круглая площадка.
