"А если не затеряется, так не дадут даже хода, в редакции печатают в первую очередь своих да по блату",-- думал он, наслушавшись всякого про городскую жизнь. Окончательно успокаивала лишь мысль: "Да кто же к нам, в Хлебодаровку, добровольно решится ехать? Грязь полгода месить в резиновых сапогах да зимой неделями день и ночь печь топить?"
А письмо благополучно дошло до столицы и попало на стол к редактору отдела объявлений, газетчику талантливому, не без искры божьей. Девяносто восьмой вариант письма сельского нотариуса что-то тронул в зачерствелой душе старого газетного волка, и, если учесть, какое длинное и сумбурное послание написал Акрам-абзы после бешбармака, можно прямо сказать -- постарался редактор от души. Однако в том, что оно без задержки пошло в ближайший номер, заслуги редактора не было: просто очень редко поступали мужские объявления.
Иногда Акрама-абзы, человека честный, начисто лишенного авантюрных начал, тревожила мысль, на которую другой бы и внимания не обратил: не совсем верные дал он о себе сведения в газету. Об образовании упомянул коротко -- юрист, что, конечно, предполагает университетское образование. А университетское образование - это пять лет студенческой жизни в столице или другом большом городе. Пять лет университетской жизни -- это культура, спорт, широта взглядов, интересов: театры, музеи, выставки, спортивные залы, тесное общение с друзьями с других гуманитарных факультетов. Короче говоря, человек с университетским образованием -- широко образованный, высокой культуры, и отсюда его мировоззрение, уклад жизни, привычки.
Не было, к сожалению, всего этого в жизни Акрама-абзы, проработавшего на юридической службе без малого тридцать лет, и работавшего хорошо, свидетельством чего были многочисленные награды и поощрения. Его юридическим факультетом стала война, фронтовые дороги и лишения.
До войны, сразу после школы, послали его от района на юридические курсы в Оренбург, была тогда такая форма обучения. Прямо с этих курсов и призвали на фронт. Как и все его ровесники, Акрам Сабиров рвался на передовую, на боевые позиции, но вышло по-другому: учитывая юридические курсы, взяли его после ускоренной стажировки в аппарат военно-полевого суда, говоря по-мирному -- делопроизводителем. Печатал, стенографировал, вел деловую переписку, работал четко, аккуратно, вдумчиво. Домой вернулся офицером, с ранением, небольшой контузией и двумя орденами. На фронте приходилось воевать даже интендантам и врачам, всякое бывало, а военные юристы, случалось, попадали и в самое пекло.
Иногда он чувствовал себя виноватым и перед покойной женой Верочкой. Не потому, что решил вновь жениться,-- это подразумевалось само собой, как естественное продолжение жизни,-- надо же стариться с кем-то рядом.
И клятв друг другу они не давали, хранить верность не обещали, если кто из них уйдет раньше времени из жизни, они вообще об этом не говорили, не думали. И умерла Вера Федоровна неожиданно, в расцвете лет -- только пятьдесят отметили зимой; не болела, не жаловалась, а в один день человека не стало. И вот теперь он как будто предавал ее, свою Веру. Неловкость он ощущал и за слова из своего объявления: дом, хозяйство...
Конечно, прожив почти тридцать лет, нажили они кое-какое добро, а делить его было не с кем, не дал им Аллах детей, хоть и бегала Верочка в первые годы по врачам да по знахаркам. Да и бездельником Акрам-абзы никогда не был, всегда на должности, на твердом окладе, а тогда, сразу после войны, когда с работой в местечках, подобных Хлебодаровке, было не густо, ох каким высоким казался оклад нотариуса -- восемьсот рублей! Было у него и хорошее подспорье к окладу -- на весь район он единственный знал переплетное дело, а в бумажном веке человек, владеющий таким ремеслом, никогда не пропадет. Но как бы ни был весом его вклад в семейный бюджет, дом держался на Вере Федоровне -- это сказал бы каждый, кто знал Сабировых, и Акрам-абзы не стал бы возражать.
Была Верочка неистовой на работу, любое дело горело у нее в руках; наверное, о такой женщине и мечтал винницкий жених, но по объявлению такую не найдешь.
Первыми в Хлебодаровке Сабировы подняли свой дом, и в этом заслуга только Верочки: хоть и мужчина Акрам, а сомневался крепко, одолеют ли такое, казалось, неподъемное дело.
Одолели! И лес, и шифер, и цемент, и оконное стекло -- тогда, в пятидесятых, стройматериалы были большим дефицитом на селе,-- Верочка по крохам, загодя все добыла. А саман для дома они два лета делали вдвоем --горбились так, что даже сейчас вспомнить страшно, откуда только силы брались. Колодка была двойная, на два самана, по шесть ведер глины бухали в них, а это почти центнер. Ох и надорвали они тогда молодые животы свои, от коромысел на плечах мозоли натирали, ведь каждое ведро воды из колодца вручную поднимали, а колодец-то не свой, общий, на соседней улице. Льешь воду, льешь в замес, а глина ненасытная берет ее и берет, конца-края не видно, когда насытится, зачавкает. И месили сами, словно лошади, ноги от жесткой соломы все в порезах да рубцах были. Летом, в жару, Верочка без чулок на людях появиться не могла. Но даже в такой ломовой работе ухитрялась Верочка беречь Акрама, всю тяжелую работу взвалить на свои плечи -- разве такое не заметишь, не запомнишь?
Сильна была Верочка не только в работе, но и голову светлую имела. И подвал, и стеклянную веранду, и четырехскатную крышу, и большие окна, непривычные для села,-- все она придумала, почитай и за мастера и за архитектора была, хоть и без образования.
В райпотребсоюзе, в бухгалтерии, начинала она чуть ли не девочкой на побегушках, доверяли ей поначалу выписывать товарно-транспортные накладные да составлять длиннющие списки при инвентаризации и переучете. Жолдас разглядел не только ее четкий, каллиграфический почерк -- немаловажное достоинство для работника бухгалтерии, но и пытливый ум, желание понять, разобраться, что к чему, и лет пять настойчиво учил, уверенный, что с ней ему работать и работать. Иногда Жолдас шутил: жаль, мол, не имею права выдавать дипломы счетным работникам, уж Верочке я бы точно выдал с отличием...
В селе, при всех издержках его суровых нравов, цена человека определяется точно, и хотя сельсовет и не издает на западный манер ежегодник "Кто есть кто?", все знают, кто хороший учитель, знающий врач, толковый парикмахер, честный продавец, а кого за версту следует обходить. А Вера Федоровна в райцентре была бухгалтер известный. Ее не раз приглашали главным бухгалтером и на местный маслозавод, который, по слухам, выпускал масло на экспорт, и в РТС, самую крупную организацию Хлебодаровки, но Верочка, зная, что и оклады и премиальные там гораздо выше, коллективу, воспитавшему ее, не изменила.
Размышляя о доме, о хозяйстве, Акрам-абзы думал, конечно, и о Верочке. И виделись ему долгие зимние вьюжные вечера, когда он сидел за переплетным станком, а Верочка рядом, напевая что-то грустное, вязала пуховый платок --и это она умела, не уступая в мастерстве известным татарским вязальщицам.
"Почему она меня берегла, холила, лелеяла? - гадал он сейчас, хотя при жизни Верочки никогда не задумывался об этом.-- Любила крепко? Или была признательна за то, что из многих невест я, редкий послевоенный жених, офицер, остановил свой выбор на ней? Или было еще нечто другое, о чем я не имею представления и не догадываюсь?.."
Сейчас, потеряв Верочку и выучив почти наизусть объявления женщин в "Вечерней Алма-Ате", он пришел к выводу, что, наверное, в той лучшей части женщин довоенного года рождения была воспитана и жила глубочайшая ответственность за семью, ведь по внешнему виду мужа судили о жене, а репутация хорошей хозяйки, жены немало значила тогда в обществе, и ее старались поддерживать, беречь. А сегодня женщина уверена, что о ней судят только по ее внешнему виду, а если муж выглядит, мягко говоря, неряшливо, так это его заботы, его проблемы, его человеческий облик, и это ничуть не бросает тень на элегантную супругу, которая иногда и рядом-то с мужем идти стесняется.
Благодаря заботам Верочки, Акрам Галиевич слыл в Хлебодаровке щеголем. А когда они вдвоем шли на работу или возвращались домой, на них любо было глянуть: оба высокие, крепкие, и все на них аккуратное, подогнанное, чистое, отглаженное,-- сразу чувствовалась умелая женская рука...
Про каждый куст сирени, про каждое вишневое деревце в саду нельзя было сказать, не упомянув Верочку. Ее стараниями все это насажено и выращено. А с другой стороны, не станешь ведь в газету писать про покойницу-жену, женщин интересует он сам -- какой, на что годится.
В общем, совсем запутался Акрам Галиевич, а тут приспела эта телеграмма с Сахалина...
Телеграмма требовала каких-то действий. Поначалу пришла мысль отбить ответную: "Не приезжай!" Но куда? На кудыкину гору? На деревню дедушке? Хотел даже дать отбой в газету. Мысль показалась забавной, только как бы это называлось у газетчиков? На этот случай, наверное, и слова подходящего нет: опровержение, отказ, передумка? Лучше, на его взгляд, подходило военное --отбой.
