Алексей Травин - Тигровая балка

Вечером Сангинов собрался домой. На прощанье Константин Иванович сказал:

— Заезжай почаще, не забывай старика. Больно-то не огорчайся. Без драки нет и победы. Только драться надо умеючи... Да, вот еще что, Вахоб: может, я и ошибаюсь, но присмотрись-ка ты к шоферу с молочной фермы — Урану. На днях пошел я побродить по тугаям. Думал, найду следы тигра. А наткнулся на машину Урака. Какие-то люди грузили на нее мешки, спрятанные в камыше. Не успел я рассмотреть, что за люди, а машину узнал — с фермы. Урак на этой машине ездит. Что в мешках было — тоже не знаю. Могу только сказать: Урак с городскими парнями дружбу водит. Вчера только стиляги эти сюда приезжали. Целый ящик коньяку выпили, бесились, как дикари. Всех нутрий перепугали. Ну, а насчет придирок начальника — плюнь ты на них. Люди говорят: мышь рыла, рыла да и дорылась до кошки! Да, чуть не забыл, Вахоб: нашел я на том месте, где грузили мешки, вот этот кокон. Возьми, может быть, пригодится. Ну, бывай здоров!

Родителей своих Кабиров не помнил. Рос сиротой. Воспитывался в детдоме. Знал и холод, и голод, и нужду. Трудное было время. Но молодая Советская страна среди своих бесчисленных забот помнила и о пацанах-детдомовцах. Она поставила их на ноги, вывела в люди.

После окончания семилетки Кабиров был на комсомольской работе, затем его направили в органы милиции. Желания трудиться и энергии было хоть отбавляй, дело спорилось и он быстро продвигался по служебной лестнице. Часто с добрым чувством вспоминал Кабиров свою комсомольскую юность, друзей, вместе с которыми ходил в атаки на басмачей. А потом он и сам не заметил, как с годами что-то изменилось в его жизни, как будто сломалось. Может, началось это тогда, когда он впервые сел за громадный стол с мордами львов на ножках, а может и позднее. Поначалу его райотдел гремел в республике. Ка-бирова упоминали на всех совещаниях, ставили в пример, приезжали к нему перенимать опыт. И он успокоился, уверовал в свою незаурядность, непогрешимость. Да, работать стало вроде бы легче. Одну директиву выполнил — жди другую. Жизнь шла спокойно, размеренно.

Год шел за годом, а Кабиров так и оставался начальником райотдела. В душе его зашевелилось глухое раздражение.

Товарищи закончили институты, стали известными агрономами, инженерами, один даже заместителем министра, а он все тянул лямку начальника районного отдела милиции.

Сначала он винил сам себя:

«Учиться ленился, дипломов не имею. Это и тормозит мне в жизни!»

Правдами и неправдами обзавелся Кабиров аттестатом зрелости. Поступил заочно в пединститут. Получил диплом учителя. Но на преподавательскую работу не пошел. Ждал выдвижения в милиции. Теперь и он с высшим образованием! Пора! Но выдвижения не последовало. Намекнул об этом как-то в отделе кадров, но ему ответили:

— Нужно юридическое образование.

Кабиров поступил заочником на юридический факультет. Получил второй диплом. Но... опять все оставалось по-старому. Выдвигали молодых, а о нем будто забыли. Тогда ему стало казаться, что его «зажимают», «не дают ходу», что все это дело рук завистников и интриганов. Но в райотделе Кабиров оставался хозяином. Недовольство свое вымещал на подчиненных. Плохо приходилось тому сотруднику, который вдруг осмеливался иметь свое мнение... Однако резкий и грубый с подчиненными, он был предупредительным с вышестоящими, старался не возражать даже тогда, когда был не согласен, утешая себя тем, что им, мол, сверху виднее...

Но и во взаимоотношениях с подчиненными Кабирову пришлось перестраиваться. В жизни страны произошли резкие изменения. И Кабиров понял, что если он не изменится, то ему не удержаться и начальником райотдела.

Притих начальственный бас, отошли в прошлое разносы и окрики.

Но работать так, как требовалось, он уже не мог. Так же как не мог признаться в этом даже самому себе. Дела в отделе шли неважно, а ему опять казалось, что в этом виноваты его недруги.

С неприязнью думал Кабиров о Сангинове. Ему непонятно было его поведение. «Во все суется и старается сделать по-своему. Кто его просил белить райотдел, приводить в порядок двор и засаживать его яблонями? Само по себе это неплохо, но кто его об этом просил?»

«Выскочка! На мое место метит!» — так стал думать Кабиров о Сангинове, когда тот провел свое первое большое дело и его отметили в управлении. В былое время Кабиров быстро бы осадил новичка, теперь приходилось действовать по-другому...

* * *

— Не в духе! — отвечали все, кто выходил сегодня из кабинета Кабирова. Мирзоахмедов с минуту постоял у двери, тяжело вздохнул и нерешительно постучал.

— Войдите! — послышался сердитый голос начальника. Когда Мирзоахмедов вошел, Кабиров довольно приветливо пригласил:

— Прошу вас, товарищ Мирзоахмедов, присаживайтесь. Что у вас?

Этот пожилой запуганный человек вполне устраивал Кабирова как секретарь парторганизации. Он ни во что не вмешивался и не мешал Кабирову проводить свою линию. Судя по озабоченному лицу секретаря, дело, по которому он пришел, было хлопотным, неприятным.

— Слушаю вас,— повторил начальник, внимательно, рассматривая худое скуластое лицо участкового уполномоченного.

— К нам, товарищ подполковник, в партбюро поступило анонимное письмо. В нем сообщается, что лейтенант Сангинов сожительствует с замужней женщиной, библиотекаршей Лютфи Рахматовой.

Правда, говорят, что с мужем она уже давно разошлась, но официального развода пока нет. Вот я и пришел посоветоваться, как быть?

Мирзоахмедов знал, что письмо это — грязная клевета. Выбросить бы его в корзинку для мусора, да и дело с концом, но на бумаге стоял штамп. А раз штамп и номер — машина закрутилась. Надо проверять, решать, принимать меры. А самостоятельно решать Мирзоахмедов не привык. Секретарь парторганизации понимал, что в сложившейся обстановке эта анонимка сослужит плохую службу Сангинову, но выбросить ее побоялся:

«А вдруг окажешься потом виноватым!»

Кабиров обрадовано хмыкнул, заерзал на стуле, постучал тихонько карандашом по стеклу и подчеркнуто спокойно и незаинтересованно сказал:

— Это, товарищ Мирзоахмедов, дело партийной организации, и поступать вы должны, как вам подсказывает Устав, ваш долг и партийная совесть. Думается мне, что обязанность парторга — заботиться о чистоте наших рядов. Но уж коль пришли, то скажу свое мнение: мы должны принципиально решить вопрос — строго наказать Сангинова.

— Но ведь это анонимка... Еще ничего не проверено...

— На то вы и парторг, товарищ Мирзоахмедов, чтобы внести ясность... Не забывайте: дыма без огня не бывает...

Когда парторг ушел, Кабиров поднялся из-за стола и, потирая руки, пошел по кабинету. Он двигался от сейфа к книжному шкафу, огибая стол. Свирепые львиные морды на ножках стола следили за начальником, вращая Лакированными блестящими глазами. Кабиров весело подмигнул им, но ему вдруг показалось, что львы ехидно улыбаются. Взглянув еще раз на львов, которыми раньше он так гордился, Кабиров сел за стол, нахмурился. Казалось и вещи, окружающие его, выходят из повиновения. Но вспомнив про анонимку, Кабиров злорадно улыбнулся и снова вышел из-за стола. Прошелся. Львиные морды на ножках на этот раз были царственно спокойны. Теперь они Кабирову снова нравились.

Начальник решительно снял трубку телефона.

— Соедините с секретарем райкома. Салом, домулло! Неприятности у меня в отделе. Выясняется, что коммунист Сангинов — морально разложившийся тип. Сожительствует с библиотекаршей Рахматовой. Что? Разобраться? А как же, разберемся, проверим, накажем. Хай, домулло!

* * *

Не подозревая, какие тучи сгущаются над его головой, Сангинов все ночи просиживал над изучением литературы по шелководству. Константин Иванович был прав: Вахоб взялся за дело, которое совершенно не знал, хотя и жил всю жизнь среди тутовых деревьев, каждую весну видел, как их обрубают на корм шелкопрядам, любовался не раз коконами.

По мере того, как он прочитывал страницу за страницей, ему становилось стыдно за самого себя. Говорил о шелководстве с колхозниками, специалистами и выглядел, наверное, смешным. Сейчас у Сангинова многое стало проясняться.

Тутовый шелкопряд тысячи лет одевает людей в красивые ткани.

Грена — яички, отложенные бабочкой, выводятся и сохраняются только на специальных заводах. Разводить кустарную, негибридную грену, категорически запрещено. Десятки болезней подстерегают насекомое. Чтобы вырастить здоровый полноценный кокон, надо приложить много труда, умения и знаний.

С завода грена раздается в коробочках по двадцать тысяч яичек в каждой. Взрослый кокон весит в среднем полтора грамма.

Стало быть, каждая коробочка грены при средней сортности может дать тридцать килограммов коконов. Почему же в некоторых колхозах перевыполняется план сдачи коконов, хотя зачастую они низкосортны и каждый кокон в отдельности весит ниже средней нормы? Помимо этого, какая-то часть сверхпланового сырья расхищается? Перед Сангиновым встало много сложных вопросов, на которые нужно было найти ответы.