Ковалюк встряхнул головой, словно отгонял от себя свое, личное. Растревожила его чем-то эта женщина. Веселого, что и говорить, мало.
Евгений закурил и попытался подытожить услышанное. В общем-то ничего интересного Нина Федоровна Потапенко ему не рассказала. Разве что про звонок покойного дочери в Москву. Звал приехать. К своим похоронам, что ли? Выходит, так.
Кордиамин пересылала из Москвы Вера, это он потом проверит, не сложно. А вот куда делась пустая ампула из-под лекарства — это сложнее. Нина Федоровна сказала, что выронила ее вместе с тарелкой, когда подходила к дивану. А дальше? А вот дальше она не помнит. Приезжала «Скорая», милиция, были соседи, потом Вера с мужем появились. В гостиной, после того, как увезли труп, прибирались. Нет, не сама Нина Федоровна. Соседка, потом Вера. Дмитрий тоже что-то вносил, уносил. «A-а, ведро с мусором», — вспомнила Нина Федоровна. Если бы он сразу оказался на месте происшествия, то… А что — то? Следов насильственной смерти нет, как указано в протоколе. Ковалюк еще раз перечитал исписанные лейтенантом милиции листки. Не густо. Протокол… Мог бы, между прочим, и поинтересоваться этот лейтенант насчет пустой ампулы. Даже если она разбилась при падении, как утверждала Нина Федоровна, то ведь шприц-то не разбился. А сейчас? Разбитое стекло выбросили, шприц прокипятили. И думай-гадай теперь: что там могло быть и чего там быть не могло, следов-то никаких.
«А с другой стороны, — продолжал размышлять следователь, — умер пожилой человек, старик. Болел, болел и помер». Ковалюк еще раз пробежал глазами перечень болезней усопшего. Читаешь — и диву даешься, как он еще жив-то был до сих пор, бедняга! В таких случаях даже вскрытие могли не делать. Где уж там искать какую-то ампулу или шприц.
Нина Федоровна удивилась в морге, когда узнала, что вскрытие все-таки было. А почему она так хорошо осведомлена? Надо побеседовать с медиками, которые дежурили вчера на «Скорой». Но ведь в таких случаях вскрытие действительно могли не делать. И даже не забирать труп в морг. Так почему же его все-таки забрали? Случайно?
«Так, так, так, — Евгений забарабанил пальцами по столу, — а в морге в тот день дежурил молодой патологоанатом и… решил сделать вскрытие. Добросовестный молодой человек. И оказалось, что причина смерти, указанная врачом в заключении, не соответствует той, что показало вскрытие. И дело завертелось. Повторный анализ подтвердил предположение патологоанатома — в крови был обнаружен наркотик.
Конечно, может, и не гуманно было вызывать сегодня в прокуратуру бывшую жену покойника, но что делать. Она ведь могла и не прийти, сославшись на нездоровье и завтрашние похороны, но пришла. «Не помню, кажется…» — Ковалюк вспомнил ее показания. Не помнит, не помнит, а шприц аккуратненько прокипятила и убрала от греха подальше.
Расплывчатое какое-то дело. Может, действительно, надоело все до чертиков покойнику — бывшая жена, ее новый муж, вот и раздобыл где-то промедол, поменял ампулы и тихо, спокойно, вроде бы как естественной смертью… Полгода прожил с «новой» семьей и понял, что невмоготу».
Нет, Евгений, конечно, поговорит и с медсестрой, и с лечащим врачом, и с дочкой покойного, соседей тоже потревожить придется, но… Тихое самоубийство, по семейным обстоятельствам. И если бы не ретивость молодого патологоанатома, то так бы все и списалось: по старости и болезни. Тем более что Иван Семенович с новым мужем общался вполне доброжелательно, как цивилизованные люди, если вообще здесь уместно такое выражение, сказала Нина Федоровна. И обманывать она вряд ли станет. Скандалы от соседей не скроешь, все на виду. А что скроешь? Следователь угрюмо посмотрел в окно. Жалел ее бывший муж, думал, наверное, тихо уйдет, незаметно. Все предусмотрел, даже дочери в Москву позвонил. А упаковку вместе с этим самым кордиамином тоже предусмотрительно выбросили вместе с мусором. Да-а…
На следующий день, с утра пораньше, Ковалюк отыскал медсестру, которая делала уколы Ивану Семеновичу Потапенко.
Полная пожилая хохлушка, разговаривая со следователем, прикладывала коротенькие ручки к могучей груди и испуганно твердила: «Та вы ж не подумайте…» Ну, приходила она к Потапенко делать уколы. Как он выглядел в последний раз? «Та, как обычно», — певуче тянула она. Говорила она мягко, путая от волнения русские слова с украинскими. Потапенко сам ее просил, чтобы поколола его, в госпиталь не хотел ложиться. Это был последний укол; как врач назначил, так она и делала. Пустую упаковку оставила на столе. Нет, до порога он ее в тот раз не провожал. На терраске замок английский, она знает, дверью хлопнешь, и все. Иван Семенович лежал на диване, еще, помнит, про погоду ей что-то говорил. Ампула? Та как обычно. В голосе женщины послышалась неуверенность. От волнения у нее даже слезы на глазах выступили. Ну не помнит она. Бритвой полоснула, надломила верхушку. «Цвет, запах? Не принюхивалась, да и, — она смутилась, — торопилась очень, в тот день внучку дочка привезла».
После этих слов медсестра задумалась и примолкла, а потом вдруг выпалила:
— Не хотела говорить… Показалось мне, будто спиртным в комнате пахнуло. Подивилась еще, не пьет ведь Семенович совсем, раньше ни разу не замечала. С больным ведь как, — она поймала удивленный взгляд следователя, — обо всем поговоришь, а уж пьяница кто иль нет, сразу видно. Вот я тогда и подумала: ну, значит, мало ли что. — Она всхлипнула и вытерла круглой ладошкой глаза. — Это же догадаться только надо! А я ему сама, своими руками. Как вспомню, так аж дурно делается.
Еще бы не дурно! — вколоть человеку наркотик вместо сердечного лекарства! «А мне-то, мне что за это будет?» — наконец решилась спросить она, уловив что-то тревожное для себя в глазах следователя.
И Евгений Георгиевич, что называется, популярно, ровным, четким голосом объяснил ей, как в таких случаях «дурно» с человеком могут поступить соответствующие органы, если, конечно, будет доказано… и так далее, и тому подобное. Нет, он не хотел ее испугать. Просто, может быть, кроме разговора о погоде, она запомнила и еще что-то, ведь она была последней, кто видел Потапенко живым. И если даже он сам поменял эту ампулу, то неужели человек, который решился уйти из жизни, самым обыкновенным образом будет говорить о пустяках?
— Сколько всего уколов вы ему сделали?
Она вздрогнула и, открыв рот, уставилась на следователя.
— Полный курс, как назначено, — забормотала она и вдруг заплакала, только теперь не так, из вежливости, а по-настоящему. — Да не знаю я.
Вот тут Ковалюк удивился.
Оказалось, что с уколами этими произошла какая-то путаница. Нет, она, конечно, отмечает все, как положено, но, видно, запамятовала что-то, пропустила. Она всегда по дням прикидывает, когда надо делать последний укол. А тут вроде бы должна закончить все ко вторнику, а оказалось, перепутала, ошиблась на один день.
— А почему вы решили, что ошиблись?
— Так ведь по ампулам. Там оставалась еще одна.
— Подождите, подождите, давайте подробнее и, пожалуйста, повнимательнее, не надо ничего выдумывать.
— Я не выдумываю, — женщина начала нервно разглаживать юбку на коленях. — И так меня уже врач предупреждал, что я то одно забуду отметить, то другое, ну я и решила не говорить. Я ведь уколы как считаю? Смотрю: четыре ампулы еще лежат, значит, четыре укола и делать осталось. А мне в поликлинике выговаривали, что это не дело, надо все по науке: сделал — записал-отметил.
— А у Потапенко? — перебил ее следователь.
— И у Потапенко. Оставалось четыре укола, значит, прикинула: вторник — последний день, а потом, гляжу, нет, не вторник, еще один делать надо.
— И когда вы это заметили?
— В субботу.
Такие вот дела. В той, последней, ампуле и был промедол. Кстати, экспертиза вскрытия показала, что в желудке покойного алкоголя не обнаружено, а медсестра твердила: пахнуло и пахнуло. А вот анализ крови показал, что лошадиная доза промедола, введенная Потапенко, была растворена в воде с небольшим добавлением спирта. Вот потому, наверное, и пахнуло на медсестру. Только зачем был нужен спирт — непонятно. Белый кристаллический порошок промедола хорошо растворяется и в воде. Ну, значит, изготовитель был недостаточно сведущ.
Насчет ампулы тоже еще разобраться надо. Медсестра не могла с уверенностью сказать, что эта последняя ампула ничем не отличалась от тех, что она колола раньше.
— Вроде такая же, — пробормотала она напоследок, споткнувшись о колючий взгляд следователя.
Врач поликлиники, седоватый плотный мужчина, услышав, зачем к нему пожаловал следователь прокуратуры, удивленно поднял брови. Умный мужчина — сразу смекнул, что к чему.
— Да, я уже знаю про Потапенко, — он потянулся к пачке с сигаретами. — Но дело в том, что ампулы с промедолом заметно отличаются от тех, где содержится сердечное лекарство. — Он стал что-то рисовать на листке бумаги. — Ну, во-первых, если хотите, даже по форме и размеру. Это все равно что перепутать, прошу прощения за сравнение, бутылку, скажем, шампанского с четвертинкой водки. Практически исключено. — Врач хмыкнул, довольный своим сравнением, и протянул Евгению листок бумаги: — Вот смотрите. — Ковалюк увидел там изображение, напоминающее квадратную граненую фляжку, и рядом — раза в три меньшую размером узкую длинную ампулу. — А, кроме того, еще и обозначения имеются.
