Мы сдались…
Я испытывал необходимость поскорей увидеть Кати. Как наказанный в классе школьник торопится домой, чтобы выплакаться на груди у матери. Но Катрин, в сущности, и была мне немножко мамой…
У нас с Кати интересно все вышло. Красивая история… В ту пору я только делал свои первые шаги и работал на заводе. Воспитание я получил в доме для сирот, и все, чему меня там научили, это делать деревянные бобины и класть брюки под матрац, чтоб получилась «стрелка». Если не считать этого, я вышел из приюта дремучим невеждой!
Что касается кормежки, право на добавку получали те, кто был посильнее, и тут меня быстро зауважали. Думаю, что именно это позднее подтолкнуло меня к боксу… Я начал заниматься в простом клубе, а потом, как уже говорил, встретился с Бодони.
Однажды вечером, когда мои первые успехи уже были признаны официально, он мне сказал (помню, разговор происходил на террасе «Мадрида»):
— Слушай, Боб… Ты едва умеешь читать, а если я сообщу тебе, что Брюссель — столица Бельгии, ты страшно удивишься. Тебе надо учиться, мой мальчик… Сила — это в жизни еще не все, будущее за теми, у кого есть кое-что в голове, слышишь?
Я слышал его, слышал прекрасно, испытывая при этом изрядное недовольство. Совершенно не представлял себе, как в перерыве между тренировками стану заниматься зубрежкой грамматики или какой-нибудь там географии, все это казалось мне: несовместимым…
Он продолжал:
— Ты непременно привлечешь к себе внимание, о тебе будут говорить. Если когда-нибудь ты станешь таким мастером, как я надеюсь тебя будут приглашать в высшее общество, ты познакомишься с журналистами, с приличными людьми… Господи, ты и представить себе не можешь, как жалко выглядит боксер без своих перчаток. Ну просто калека! Ты должен научиться хорошим манерам, поддерживать беседу… Послушай, раз у тебя тренировки лишь по утрам, запишись-ка на вечерние курсы взрослых…
Я разумеется, согласился, но про себя твердо решил ничего не предпринимать. Однако если Бодони вобьет себе что-нибудь в голову, то не откажется от своего под пыткой.
На следующий день он принес мне адрес.
— На, вот, держи: группа «Жан-Жорес» в Пантен… Спросить мадемуазель Дюмулен, это учительница, ей надо немножко подзаработать, чтобы отправить свою бедную мамашу на грязи в Дакс… Двадцать пять франков за урок, и ты будешь единственным учеником… Это моя консьержка порекомендовала…
В мрачном настроении я отправился к этой училке, ожидая увидеть строгую старую деву, а встретил Катрин…
Я и сейчас будто вижу ее совсем одну в огромном классе. Она ждала меня, проверяя тетради при свете зеленой настольной лампы, и казалась со своей высокой кафедры ужасно хрупкой. Ей еще не было двадцати… Она была красива, но, похоже, собственная внешность ее не занимала. Никакой косметики, темные волосы, ниспадающие мягкой волной, матовое лицо, густые брови; и внешность, и костюм — все очень строгое… Я никак не осмеливался постучать в оконное стекло. Большой двор обезлюдевшей школы казался бесконечно пустым. На земле валялись бумажные самолетики из перепачканный чернилами листков, пахло мочой.
В конце концов моя тень привлекла ее внимание.
— Заходите!
Я повернул ручку двери…
— Мадемуазель, я…
Она улыбнулась и залилась краской. Она тоже предполагала, что я постарше…
— Я знаю, вы пришли, чтобы…
— Да…
В классе было тепло, пахло мелом, не выветрился особый запах, оставленный детьми… На стенах висели вырезанные картинки, географические карты, а на черной доске виднелась сделанная голубым мелом надпись:
Пример равнобедренного треугольника.
— Садитесь… Устраивайтесь-ка вон за той партой справа, она самая большая.
Я вытянул свои длинные ноги под крышкой парты… На крышке чей-то искусный перочинный ножик вырезал глубоко в дереве «Марсель Божю». Надпись устарела… Последний владелец этого места пытался замазать ее какой-то пастой, но тщетно… В ту минуту мне бог знает почему подумалось, что теперь, возможно, имя этого самого Марселя Божю выгравировано уже в камне…
— Итак, начнем, пожалуй, с краткой лекции по грамматике… Думаю, повторение глаголов третьей группы…
Я слушал словно во сне. Ее голос странно вибрировал в большом мертвом классе, где один лишь грустный свет лампы служил нам спасительным островком.
Так продолжалось час. Я делал все возможное и невозможное, чтобы не показаться чересчур глупым, и с комичным рвением повторял грамматические правила. Вдруг самым важным на свете мне показалось сослагательное наклонение глагола «завязывать» в прошедшем времени!
Через час она объявила мне, что все будет прекрасно, что у меня есть способности, и протянула мне руку…
Я вышел на улицу. Уже совсем стемнело, ветер поднимал в воздух обреченные на неудачные полеты бедные бумажные самолетики.
С пылающим лицом, совершенно обессиленный после занятия, я направился к автобусной остановке.
Она появилась минутой позже и тащила огромный, набитый тетрадками портфель. Я обратил внимание, что вместо чулок на ней были носочки. Она выглядела как девчонка.
Снова увидев меня, она вздрогнула от неожиданности:
— Ой, вы тоже ждете автобус?
— Да.
На остановке мы были одни… Как и в классе, на нас круглым пятном падал свет.
— Правда, что вы боксер?
— Да.
— Надо же!
— Вам это не нравится?
— Нет. Прежде всего, это не профессия, а потом я считаю, это… некрасиво.
Я просто не знал, что сказать. В тот вечер я, по-моему, чуть было не бросил бокс.
Назавтра состоялось очередное занятие… И на следующий день. Мало-помалу я узнал, что такое Панамский перешеек, квадрат гипотенузы и еще целую кучу всяких вещей, которые вряд ли пригодятся в жизни, но которые необходимо знать, чтобы не выглядеть дураком.
После занятий мы шли вместе до автобусной остановки, и я нес ее портфель. А потом как-то вечером я сказал ей, что не смогу прийти на следующий день, поскольку у меня встреча с Кидом Трейси, английским чемпионом. И, набравшись храбрости, попросил:
— Приходите на матч, мне будет приятно.
Она покачала головой, отказываясь.
— Нет, спасибо, не люблю я это.
— А вы уже когда-нибудь бывали на боксе?
— Никогда!
— Откуда же вы знаете, что не любите?
Ее густые брови сошлись на переносице, на мгновение она серьезно задумалась.
— Вы правы, я приду!
И она пришла, честное слово! Я увидел ее, поднимаясь на ринг. Она была одна! В потертом пальтишке с жалким меховым воротником, с чуть подкрашенными губами. Она смотрела на меня с такой тревогой, что мне сделалось не по себе. Я улыбнулся ей, чтоб успокоить, так же, как она улыбнулась мне в тот вечер, когда я не решался постучать в окно ее класса.
Я был в себе уверен.
Тот матч — все знатоки скажут вам это — был одним из лучших в моей карьере. Я нокаутировал Кида Трейси в четвертом раунде, а предыдущие три боксировал поистине мастерски. Публика воздала мне должное! Уплывая на плечах восторженных зрителей, я искал взглядом Катрин. Она была бледнее, чем обычно, и в глазах у нее стояли слезы. Прежде чем меня унесли в раздевалку, я успел, махнуть ей рукой.
А на следующий день снова явился в группу «Жан-Жорес». В то время мы изучали Гималаи (ничего себе горка — 8848 метров!).
Катрин долго разглядывала меня, не отвечая на мое приветствие.
— Ну, как, мадемуазель, вам понравилось?
— Вас не поранили?
— Да нет же, разве вы не видели, что…
— Но все-таки в какой-то момент он ударил вас прямо в лицо!
Это была правда — один раз англичанину удалось провести отличную контратаку.
— Я умею держать удар… Но вы так и не ответили: вам понравилось?
Она задумалась.
— Не знаю, я так испугалась…
— Испугались?
— Да, за вас…
Это было сказано с такой непосредственностью, что я даже не сразу отреагировал. До боксеров вообще не скоро доходит смысл, даже если они, вроде меня, и не слишком большие кретины.
А потом я понял, схватил ее в объятия, и, поверьте, в тот вечер Гималаи казались рядом с нами просто лепешкой, хотя росту у нас с ней на двоих было меньше четырех метров.
Два месяца спустя мы поженились. Уроки продолжались у нее дома, где мы поселились вначале. Теперь я уже не платил двадцать пять франков за час. Зато оплачивал лечение тещи на грязях и был счастлив, что могу так дешево от нее отделаться.
Она была неплохая женщина, однако из нытиков, как почти все страдающие ревматизмом люди. Она умерла через два года после нашей свадьбы, когда я стал чемпионом Франции в полусреднем весе.
Кати полюбила бокс. Впрочем, кто бы его не полюбил! Бокс и коррида — вот остатки былого величия. Вот она, истинная поэзия действия!
Ах, бокс: двенадцать канатов, три человека!.. У двоих в голове лишь одна мысль: победить! А третий заставляет вас делать это по всем правилам… искусства, да, искусства!
