— …Я тебе говорил, — продолжался разговор. — Только белые, боровики. На крайний, рыжики…
— Так ведь весна еще, Аркадий Натанович. Месяц апрель. Рано, да и холодно.
— То поздно, то рано, — пытался перебить Артура дальний собеседник. — Ну, давай хоть сморчки свои. Шантажист! Узнает хозяин, что я, вместо шампиньонов, твои грязные грибы ("И дешевые", — подумал Артур.) в дело пускаю — убьет! И это не это, как его?..
— Метафора, — подсказал Артур. С трезвым Аркадием Натановичем он иронии не допускал. Завпроизводством "Гранд Кокета" относился к себе серьезно.
— Какая там метафора, — доносилось из мобильного. — Сейчас по-настоящему убить — это пара пустяков. Один пустяк даже. Хоть из-за гриба.
Он погасил лампу и, сидя в темноте, почувствовал, что здесь ему не уснуть. Понял, что хочется домой, к тому, что осталось от дома, в остатки своей квартиры. К цивилизации, в Петербург. В отличие от большинства петербуржцев он почему-то не любил слова Питер. Казалось, что оно похоже на кличку.
"Осталось там пожрать хоть что-нибудь?" — пытался вспомнить он.
Сейчас показалось, что это так далеко: его город, дом, такой недостижимой стала настоящая постель с настоящим одеялом. Настоящий сон.
Все! Он понял, что отправится домой прямо сейчас, ночью.
"Встаю и отхожу отсюда, — решил он. — Хватит жизни на природе. Не по силам больше такой здоровый образ жизни". — Представил, как он выходит, как отвязывает концы. Путь ночью, особо тяжелый и особенно длинный.
* * *
Где-то звонил колокол церкви. Он услышал этот звон и почувствовал, как сильно замерз. Не сразу понял, что все-таки уснул — сидя, не дочитав книжку. Та теперь лежала на грязном полу, страницами книзу. Обнаружил, что сидит, привалившись головой к грибному штабелю. Рядом с лицом пахли грибы, сыростью и как будто глубинами земли.
Показалось, что он задремал ненадолго, но потом заметил — маленькое окошко под потолком бытовки уже светится слабым утренним светом. Спать уже не мог — так было холодно. Ему ничего не снилось, оказывается, он думал во сне, продолжал думать.
Вышел из "дачи". Обычного мира не стало, его заменил туман. Густой, плотный. Колокол умолк, только в ушах еще звенело. Вокруг стояла абсолютная тишина, такую ему давно не приходилось слышать. И приходилось ли когда-нибудь?
Проступающее через белую мглу что-то темное сбоку постепенно разделилось на фрагменты и стало размытыми силуэтами сосен. Оставшиеся бесформенными куски темноты, как знал Артур, были домами в Осиновом. Самый черный кусок — дом Веньки. Когда-то он горел, но нового дома Венька строить не стал. Бревна отмыли от сажи, поставили новую крышу из рубероида. Там Венька и продолжал жить вместе с женой Домной.
Доски пирса шевелились под ногами. Артур присел и сейчас умывался, осторожно опуская кончики пальцев в ледяную воду. Туман. Значит, потеплеет. Это сильно не радовало. Было тревожно за собранный грибной урожай, за эту вот бытовку, полностью набитую грибами. Так много усилий в последние дни было потрачено, чтобы все это собрать, и так много надежд на это возлагалось.
Плевки зубной пасты расплывались в воде белыми облаками. Это было похоже на какой-то обряд осквернения Ладоги. Даже радовало, что его сейчас никто не видит.
Со стороны Осинового послышалось мычание коров. В тумане особо отчетливо были слышны возникающие звуки. Недовольный мат пастуха. Жестяное бряканье не то ведра, не то коровьего колокольчика — это почему-то громче всего остального.
Невдалеке, уже почти видимая, прошла отдельная корова и кто-то рядом с ней. Была различима даже собака, бегущая сзади.
— Артур. Эй, Грибник! Ты ли? — Он узнал голос. Домна, Венькина жена. Высокая крепкая старуха, фигурой похожая на колокол. — А я вчера слышу — твой мотор.
Родом Домна была с другого озера, с Онеги. Сейчас был особенно заметен ее тамошний окающий певучий говор. По деревенскому обычаю она взялась обстоятельно рассказывать о своей жизни:
— …Ничего, живем. Спасаемся рыбой вон, грибами, корова есть. Летом молока в пионерлагерь… А ты гриб везешь? К себе, в Питер?
— Ну да. В ресторане одном просили, — неохотно, с утренней апатией отвечал Артур.
— А что, клюкву в твой ресторан возьмут? Морошку хоть?
— Должны. Поговорю.
— Может, им и молока надо? А то отдай мои грибы тоже. Я их еще недели две назад насобирала, самые ранние. Но ты не бойся, они в холоде лежали, в сарае. Пока все время холодно было. Прямо сейчас и могу принести.
Артур легко согласился. Одолевал сон, и он готов был еще поспать. Прямо здесь, стоя, опираясь о бревенчатую сваю. Радовала и такая перспектива.
Показалось, что ждать пришлось недолго. Обнявший сваю Артур очнулся.
Сначала появилась собака Домны, забежавшая вперед. Маленькая, величиной с лисицу, лайка Нюрка. Остановилась возле Артура, виляя кривым хвостом. Потом стал слышен скрип. Показалась старуха, толкающая тележку на велосипедных колесах. На телеге как-то удерживалась большая овощная корзина с мелкими ранними сморчками. Там же Артур увидел свою канистру, только что стоявшую на пирсе рядом с катером. Сейчас в ней что-то ощутимо слышно бултыхалось.
— А это что?
— Рыбы тебе. Угря. Я еще пирога положила. В корзине в тряпке завернуто.
Течением катер уже относило от берега.
— Ладно, рассчитаемся, — как будто вместо прощания произнес Артур.
Мотор завелся, взревел, словно поставил точку после этих слов.
* * *
Еще не рассвело. В утренних сумерках был виден только белеющий в некоторых местах на берегу снег и черные кроны деревьев на фоне неба.
И вот внезапно появившееся солнце театрально осветило все вокруг. Ставший розовым туман почему-то наводил на бытовую мысль, что хорошо бы купить горячо любимый им зефир, когда появятся деньги.
Теперь солнце просвечивало воду насквозь, прозрачно-коричневую, как бутылочное стекло. Катер шел совсем низко над каменистой отмелью. Отчетливо были видны округлые булыжники на дне. Угадывался даже их темно-красный мясной цвет.
Казалось, что он, Артур, уже где-то видел этот камень, что-то архитектурное из него. Из всего этого вокруг был сложен его город.
На карте между отмеченными крестами подводными камнями была прочерчена линия и написано рукой Ильи: "Конкретный фарватер". Старая финская карта тридцать третьего года. Очень точная и подробная. Поперек нее было написано "Laatokka".
Глядя в бинокль, Артур нашел на берегу ориентир — белое пятно. Знал, что ближе пятно станет большими, бетонными, кажется, буквами, стоящими на берегу. "Welcome to Valaam".
Ближе стало появляться все больше катеров и лодок. В основном, бедных, простых. Простонародных.
— Нерест корюшки в двадцатых числах объявили. Народная рыбка. Готовится народ, предвкушает. — Артур, по своей привычке, разговаривал с дедом и Ильей, будто сидевшими сзади, за его спиной. Сейчас говорить можно было громко. Все равно заглушали шум двигателя и плеск воды. — Такой дорогой она стала. В прошлом году за четыреста пятьдесят ее видел на Невском рынке. И не та совсем теперь. Огурцом не пахнет, как положено.
Никто не думал, что деду уже много лет, и том, что он способен умереть. И сам он никогда об этом не задумывался, будто считал себя вечным. И вот дед умер. Умер, но кооператив стоял. Стоял и развивался. А Илья торопил это развитие, вкладывал все деньги. Те, что были, и сразу же — те, которые появлялись, даже стал брать кредиты. Консервный цех. Эти слова звучали все чаще. На консервный цех возлагались главные надежды. Он должен был стать новым этапом для "Микоризы". Вехой. И Илья ясно представлял, просто видел их будущее. Думали даже о том, чтобы купить большой прогулочный катер и организовать некие грибные экскурсии на острова. Эта идея особенно нравилась маман. Она даже предлагала разбить на нескольких островах своеобразные парки. Нечто вроде сада камней. Илья все пропадал то на заводе, где арендовал помещение под их консервный цех, то на Ладоге и даже отрастил себе шкиперскую бородку.
Но вот его неожиданно не стало. Он пропал, совсем. И через несколько дней все узнали, что Илью убили. Зарубили топором. Труп его нашли возле входа в какой-то подвал, на куче мусора. Убийцу поймали почти сразу же, вечером. Им оказался пятнадцатилетний подросток из того же дома. Оказывается, он еще украл "Мерседес" Ильи и катался весь этот день.
К моменту этой смерти все остальные в кооперативе постепенно отходили от дела. Брат Денис уже учился в Канаде, сестра закончила учиться в Бельгии и там вышла замуж. Грибными делами они занимались эпизодически, наездами. А теперь и маман вышла тоже. За своего толстого Пьера-Альфонса и уехала в Швейцарию. Ее теперь даже звали по-другому, Лилиан. Артур остался один, повелителем и охранителем грибной империи.
Туман окончательно исчез. Стало видно все вокруг. Торчащие из воды камни, похожие на голые каменные кости. Вдали скалистый берег, как будто грубо окрашенный. Артур знал, что это разноцветный мох. Белеющая там большая глыба мрамора. Дикие места. Умудрявшиеся оставаться дикими, несмотря на давнюю и такую активную деятельность людей вокруг. Каким-то непонятным образом заметно, что архитекторы, строившие Петербург, видели все это. Как-то это все отразилось в облике города.
