Сотник в который раз отхлебнул из мятой австрийской фляжки. В груди потеплело, но сердце словно сковали ледяные цепи. Это ощущение жило в нем последние несколько месяцев. И после каждой вылазки цепи сжимали все сильнее и сильнее.
Тяжелые веки поднимались с трудом. И неожиданно сквозь сизое марево кострового дыма Андрий разглядел большой деревянный крест над могилой Грица. Успел удивиться: откуда? Но сон сморил до утра…
На рассвете он поднялся первым. Низкий туман затянул ложбины и подножия гор. Андрий подошел к могилам – никакого креста! Когда снимались с привала и туман слегка рассеялся, сотник снова глянул в сторону могил. «Черт знает что! – подумал с досадой. – Спьяну чего только не привидится!»
Но следующей ночью среди холодных скал Черногорского хребта ему приснился Гриц. Он глядел прямо в глаза, словно пытался спросить о чем-то, а затем схватился за горло и прохрипел: «Душно здесь без креста! И страшно! Очень!»
Андрия словно подбросило на попоне, на которой спал рядом со Степаном. Он накинул каптарь поверх изношенного австрийского кителя и подсел к костру. Под серой патиной золы едва теплились красные угли. Сотник подбросил пару еловых веток, огонь взбодрился, рассыпался искрами.
Стояла глубокая сырая ночь, и звезды над головой казались серебряными гвоздочками, которыми скрепили бескрайнее бархатное полотно тьмы. И впервые Андрий задумался, что его ждет там, за кромкой жизни? Слава? Бессмертие? Или все уйдет в прах? Как ушел в прах Гриц? И вспомнит ли кто его имя через много-много лет?..
С восходом солнца внизу, из-за темных елей, открылась им маковка православного храма с крестом, горевшим на солнце. А следом послышался колокольный звон, который плыл над долинами и смахивал на клекот высоко летевшей журавлиной стаи. Но звуки колокола растаяли так же быстро, как и клочья тумана среди гор.
Послали на разведку Степана. Он вернулся через час. Сказал, что, кроме православного попа и немого служки, в храме никого нет. Впрочем, и без него Крук знал, что в ранние часы поляки в эти края не сунутся. К тому же в это утро он никого не хотел убивать и к храму спускался по одной-единственной причине, о которой предпочитал помалкивать. По большому счету ему было все равно, идти ли к католическому или к униатскому священнику, не вспомни он, что когда-то, очень давно, был крещен в православии.
На всякий случай он оставил сторожей на опушке леса и возле переправы. А к православному храму отправился вместе со Степкой. У ворот их встретил немолодой батюшка с иконой в руках. Рядом с ним стоял, видно, тот самый немой служка, совсем еще молодой, с хилой бородкой, в старой рясе, подпоясанный веревкой. Они настороженно рассматривали вооруженных людей в обтрепанной военной форме.
Андрий опустил винтовку, стянул с головы кепку с трезубцем и хмуро оглядел священника.
– Здравствуй! – сказал он. – Я – сотник Крук. Слышал про меня?
– Приходилось! – ответил священник.
– Можешь меня не бояться. Я – не униат, я – православный.
– Я бога боюсь, не людей, – ответил священник очень спокойно, и взгляд его говорил, что он не обманывал.
– Ты – москаль? – удивился Андрий.
– В прошлом я – русский воин Павел Гордеев! – нахмурился батюшка. – А сейчас настоятель сего храма архистратига Михаила.
– Москали – первейшие вороги Украины. Больше, чем поляки. А большевики – и того страшнее! – Нервный тик исказил лицо сотника. – Я уничтожал и уничтожать их буду с той же силою, что и польских оккупантов. Московия должна погибнуть! – белая или красная, царская, советская, пролетарская, православная или безбожная – все одно! Украина должна быть свободной!
– Что ты хочешь, Крук? – спросил священник. – Кроме меня, тут нет москалей, а большевиков – тем более!
Андрий помолчал, подбирая слова.
– Не нравимся мы тебе, вижу, – сказал он наконец. И добавил уже спокойнее: – Исповедаться и причаститься хочу. Можешь?
– Исповедать – да, причастить – нет! – спокойно ответил отец Павел.
– Почему так? Грешен?
Батюшка на этот раз не ответил, и они молча некоторое время внимательно смотрели в глаза друг другу.
– Хорошо! – кивнул Андрий. – Тогда исповедуй меня!
– Чтобы покаяться, не нужны годы, – сказал священник. – Покаяние приходит как молния. Но покаяние должно непрерывно гореть. И исповедь поддерживает горение покаяния.
– Значит, я должен покаяться? – поразился Андрий.
Он старался не смотреть на икону. Взгляд архангела – жесткий, беспощадный, казалось, проникал в каждую пору, растекался по жилам, отчего Андрий чувствовал не просто тревогу, а необъяснимый, почти животный страх. Но отступать не собирался.
– Исповедь не позволит тебе грешить, так как ты постоянно будешь думать о стыде, который испытаешь перед духовником. Искренняя и истинная исповедь восстанавливает человека перед богом и снова соединяет его с ним после падения. Кто желает своего спасения, держит в своем сердце слезы, сокрушение и покаяние. Когда ты исповедуешься, ты готов к смертному часу…
Священник продолжал говорить, но Андрий уже не слушал его. «Какой еще смертный час? Что брешет этот москаль?» Ненависть к старику, который не в пример польским чиновникам не падал ниц и не целовал его сапоги в надежде спасти жизнь, победила здравый смысл. Темная волна злобы поднялась из глубин мозга. Андрия затрясло от ярости. А взгляд священника был спокоен по-прежнему, и ни одна черточка не дрогнула на худом болезненном лице.
А тут еще лик архангела, как бы сотник от него ни отворачивался, не позволял успокоиться, от чего лоб покрылся испариной, а пальцы, крепко державшие австрийский «манлихер», словно одервенели. Андрий переложил винтовку из одной руки в другую, повернулся боком к иконе. Но строгий взгляд будто держал его на привязи. Спазм как удавкой перехватил дыхание. Андрий, точно как Гриц в его ночном сне, схватился за горло.
– Убери икону! – прохрипел он.
– Образ святого архангела Михаила светел и наделяет дивной силой всякого уверовавшего в бога и несущего в себе благие помыслы, – строго сказал священник. – Нет божьего благословения на том, кто стреляет в безоружных и беззащитных…
– Безоружных и беззащитных? – взревел сотник и передернул затвор. – Что ты бормочешь, москальский поп? Что тебе надобно на моей земле? Я, Андрий Крук, сражаюсь с предателями Украины. Это у вас, москалей и жидов, нет отчизны! И бога вы не чтите!
Он уже почти орал, подступая к священнику, пока ствол винтовки не уперся в икону.
– Убери, кому сказал! – рявкнул он что было сил.
Но священник еще выше поднял икону.
– Не кощунствуй, раб божий, – сказал тихо священник. – Не бери грех на душу! Архангел Михаил – князь небесного воинства, покровитель православных воинов.
– Православное воинство? Нема такого воинства! – захохотал Андрий и попытался вырвать икону у священника.
– Не трожь! – сказал вдруг отец Павел грозно. – Икона сия кровью убиенных писана и только тем дарует чудеса, кто припадает к ней с искренней верой во всевышнего и его благословение…
И тогда Андрий выстрелил. Одной рукой священник схватился за живот, но другой продолжал удерживать икону. К священнику бросился служка и принял икону у осевшего на пол батюшки. И тут же упал рядом, накрыл икону собой. Второй выстрел в упор снес ему затылок, и кровь немого слилась с кровью батюшки, который неподвижно лежал на спине, и взгляд его был устремлен в небо, такое же яркое и голубое, как глаза священника.
Степан поднял икону, стер с нее рукавом кровь и посмотрел на брата.
– Забирай! – сказал Андрий и тоже стер брызги крови, но с лица. – Пусть покровитель небесного воинства послужит украинским освободителям!
От реки примчался один из сторожей.
– Сотник! Треба уходить! – крикнул он, с трудом переводя дыхание. – Разведка донесла, по дороге движется отряд уланов, человек тридцать.
– Быстро исчезаем! – Андрий натянул кепку на голову. – Через яр до водопада. Там переждем до вечера! – и посмотрел на Степку. – Ты, братка, – шустрый хлопец, живо церкву подпали и догоняй нас!
Степка с готовностью кивнул. Любил он это дело – превращать в костер дома, скирды, хлева и колыбы тех, кто не поддерживал борцов за вольную волю родной Украины, а вот церковь поджечь – такого еще не доводилось.
Андрий, перебравшись по бревну через реку, быстро поднялся по склону, махнул рукой хлопцам, таившимся среди камней, и отряд углубился в лес. Вскоре боевики одними им ведомыми тропами достигли глубокого яра. Андрий остановился на краю оврага и оглянулся. Внизу, над острыми пиками елей, взметнулось свечой пламя, до небес поднялся столб дыма, а ему показалось, что он вновь слышит в синей вышине колокольный звон…
