— И это вновь заставляет меня коснуться проблемы секса в ваших книгах, — продолжала миссис Кэффри. — Герои такие очаровательные, по-настоящему восхитительные, но, милая моя, люди хотят побольше перца в своих кушаньях! Вы говорите, что вашему издателю это не понравится, но пытались ли вы когда-нибудь проверить это? Между прочим, если вам не хватает соответствующего материала, я с удовольствием… — тут пожилая леди несколько смешалась, а Джульет почувствовала, как краснеют ее собственные щеки, — …поделилась бы с вами некоторыми мыслями.
— Расскажите мне об Эспивилле, — без подготовки попросила Джульет, не находя лучшего варианта продолжения разговора. «Соответствующего материала» ей вообще-то хватало. Больше того, эта приземленная, пикантная восьмидесятилетняя леди приводила ее во все большее замешательство. Какой-то частью существа Джульет забавлялась, другая часть укоряла ее в предубежденности к старости, а еще одна часть была по-настоящему шокирована. Хотя… почему бы Аде, в ее возрасте, не обращаться с удовольствием к сексу — к самой идее, если не к практике? Почему человек любого пола, пока он жив, не может здраво судить о сексе?
Мысли Джульет путались, но некоторое время спустя она поняла, что задала хороший вопрос. Миссис Кэффри рассказывала ей очень интересные вещи о своем доме. Небольшая деревушка Эспивилл, говорила миссис Кэффри, расположена неподалеку от города Гловерсвилла, от которого очень зависит. С конца девятнадцатого столетия и до конца двадцатого городок переживал «золотой век», оставаясь национальным центром перчаточного производства. Благодаря созданной промышленности и притоку высококвалифицированной рабочей силы из Европы к тому времени, когда родилась Ада, в городе, помимо прочих культурных институтов, имелись оперный театр, театр драмы, варьете и библиотека Карнеги. Мать Ады получила образование в Бостоне, но преуспела в Гловерсвилле и научила своих девочек ценить все яркие проявления искусства.
— Не то чтобы там преуспевали вообще все, — пояснила Ада, с аппетитом откусывая маленькие кусочки лепешки с маслом. — Моя старшая сестра, Евгения, проявила упрямство и уехала миссионеркой в Индию. И конечно же, через год умерла от тифа в Аллахабаде.
Джульет не могла не отметить, что о давней трагической кончине сестры Ада говорила с каким-то удовлетворением.
— Была еще Флоренс, средняя, — продолжала гостья. — Ничего плохого с ней не случилось, если не считать чрезмерной самоуверенности. Но мама была просто молодец. В каком-то смысле ей посчастливилось покинуть нас до того, как мы потеряли перчаточное производство. Тогда было много дешевых рабочих рук… Да, мама не дожила до того, чтобы увидеть, как ее любимый город превратился в самый бедный среди всех городов штата Нью-Йорк.
Тон миссис Кэффри стал жестким, она нахмурилась. Джульет вдруг почувствовала, что с Адой Кэффри лучше не ссориться.
— Хозяева кожевенного завода просто бросили все, прихватили с собой денежки и удрали, оставив Гловерсвилл в высшей степени загрязненным. Множество захоронений ядовитых отходов, кислотные дожди. А наши подростки, у которых нет работы и много свободного времени, просто ужасны. И вот теперь еще эта затея с парком Уилдернесслэнд! Вот уж поистине пустыня,[3] — произнесла она с возмущением не очень разборчиво.
— И все же, — продолжала Ада некоторое время спустя, — что-то приятное можно при желании найти где угодно. И у меня случались хорошие времена, уж вы поверьте. Я постоянно участвовала в спектаклях «Адиронд экторс». И знаете, мужчины, которые участвуют в спектаклях, если они, конечно, не педики, такие…
Уничижительное слово миссис Кэффри произнесла ласково, фразу оставила многозначительно незавершенной и принялась за пирог с киви.
— Помимо этого, фамильное поместье очень, очень красиво, — снова заговорила гостья. — За все годы, прожитые там, я не переставала любоваться нашей землей. В молодости я думала уехать куда-нибудь. В Бостон, например, а то и сюда. Но я всегда была у отца любимицей, и когда он оставил сад мне, у меня не хватило сил его продать. Не хочу сказать, что никто и не купил бы. Наоборот, я получила несколько предложений. Но лишаться сада мне не хотелось. Ни тогда, ни сейчас, — уточнила старушка несколько жестковато. — Не то чтобы я когда-нибудь сама ухаживала за садом. Нет, я уезжала в Саратогу, позднее в колледж. Возвращалась, учительствовала, вышла замуж, овдовела, еще раз вышла замуж.
Ада с заметной грустью улыбнулась, и Джульет вдруг поняла подлинный смысл ее странного наряда — это были остатки того, что тщательно хранилось с более счастливых и благополучных дней, со времени светлых надежд.
— Вы знаете, жизнь — она такая. Захватывает человека, уносит его, — улыбка Ады стала более суровой, — и связывает по рукам и ногам. Я вижу, что сейчас происходит с Синди. Это слегка угнетает, в самом деле… Впрочем, вы молоды и не замужем, и, возможно, вам это неизвестно. Как бы там ни было, у меня все еще остается театр. Этой весной я буду второй ведьмой в «Макбете», который поставит наша труппа. Последнее время я начала посещать поэтические чтения в Олбани. Вам нравятся поэтические чтения?
Слово «чтения», отметила Джульет, Ада произнесла так, как это могла бы сделать Розалинда Рассел, выделив его среди окружающих слов, понизив голос.
— Очень похожи на творческие вечера, которые, бывало, организовывала мама, — продолжала Ада. — Я, безусловно, нахожу их восхитительными.
— По-моему, я не была ни на одном, — призналась Джульет. — Хочу сказать, что еще не была.
— О, тогда вам нужно обязательно сходить вместе со мной, — тут же предложила Ада. — Я собираюсь посетить один из таких вечеров в среду. Мой друг Мэтью Маклорин (он возит меня на такие вечера в Олбани) увидел в Интернете, что в клубе «Пепельница Клеопатры», это в Гринвич-Виллидж, состоится очень интересный вечер. Хотя окажется ли он таковым в действительности, гарантировать не могу. Мне просто очень нравятся стихи Мэтта, порой длинноватые, а зачастую еще и довольно злые. Но относится он к поэзии вполне серьезно… Как бы там ни было, у меня есть адрес этой «Пепельницы», и я собираюсь прочитать там несколько стихотворений. Это вечер эротической поэзии. Да, кстати о Мэтью. Именно его дочь — то ли Нина, то ли Джина, — так вот именно она обнаружила рукопись.
Гостья поставила свою тарелку, словно давая знак, что пора перейти к делу, и Джульет задула огонь под чайником.
— Вообще-то мне кажется забавным то, как я напала на эту рукопись, — заговорила снова Ада глубоким голосом с той самой театральной интонацией, которая характерна как для англичан, так и для американцев и которая продолжала так удивлять Джульет. — По-моему, я не писала вам в своих письмах: дочь Мэтью, малышка четырех лет, вы только представьте себе, нашла ее, когда возилась у меня под кроватью. Должна пояснить, что моя кровать — нечто совершенно выдающееся. — Миссис Кэффри подняла бровь и сделала паузу, чтобы сделать глоток остывшего чая. — Мой второй муж, Оливер, купил ее на аукционе в 1952 году. Оливер обожал аукционы. Ничто не приносило ему такого удовольствия, как проехать пару сотен миль ради того, чтобы взглянуть на чей-нибудь хлам.
«Хлам», как и слова «чтения», Ада выделила, как будто взяла его и держала на расстоянии вытянутой руки.
— И почти всегда он привозил домой какую-нибудь вещь. Заметьте, у Оливера были и другие качества, — тут она улыбнулась, — значительно более приятные. Но эта кровать. Она была изготовлена в Англии из палисандрового дерева, это просто колосс. Там четыре столбика, похожие на церковные шпили, изголовье с вырезанными ангелочками и даже крыша. А ножки…
В это время зазвонил телефон, — в квартире было несколько аппаратов; Ада вздрогнула и прервала свое повествование.
— Вы должны ответить, да?
Недовольная тем, что рассказ оборвался на самом интересном месте, Джульет взглянула на определитель номера.
— Все в порядке. Это мой отец. Автоответчик запишет его сообщение. Он, думаю, хочет договориться о совместном обеде. Нет ничего такого, что было бы нельзя отложить до следующего Рождества, — быстро пояснила Джульет, продемонстрировав тем самым, как она поняла позже, полное отсутствие душевности. — Так вы говорили… Ножки вашей кровати?
— О да. Ну, они толстые, выпуклые, если вы понимаете, что я имею в виду, и довольно высокие. Это высокая кровать. Мне нравятся высокие кровати, — продолжала Ада, голос которой с каждым мгновением становился все более безжизненным. Потом она замолчала и улыбнулась, словно припомнив что-то.
Джульет задумалась над тем, какие игривые воспоминания могли сейчас промелькнуть в голове пожилой дамы. Скорее всего что-нибудь связанное с «более приятными» качествами ее второго мужа.
