— Малоперспективно, Рома. Завалили Жбана стопроцентно не эти. Знать ни черта они не знают.
— Не скажи. Деловым связь нужна, информация, а может быть, и наводка. Через кого, как не через однодельцев? Есть шанс, Саня. Да и с кого-то надо наконец начинать.
— Наверное, ты прав. Но все-таки… Я тебя про обрубленные концы спрашивал. Не обнаружил?
— Явного ничего нет. Но кое-каких свидетелей на месте следователя я бы помотал. Ведь ушли пять контейнеров.
— Ладно. Я дело потом сам посмотрю. Авось среди свидетелей клиентов отыщу. А сейчас зови, Рома, Лидию Сергеевну и Андрея Дмитриевича.
— Док уже бумажку передал. Шлепнули Жбана в отрезке времени от двадцати тридцати до двадцати одного тридцати. Пуля, пройдя лобную кость, застряла в затылочной и послужила единственной причиной кончины незабвенного Леньки Жбана. Пуля передана в НТО Болошевой. Учитывая температуру от минус шести до минус десяти, полное окоченение, при котором возможен переворот тела, наступило не ранее двадцати четырех часов.
— Хотел бы я знать, кто его переворачивал, — сказал Александр.
— Нам бы чего попроще, Саня: узнать бы, кто убил.
В дверь постучали.
— Антре! — по-хозяйски разрешил Казарян. Смирнов хотел было сделать ему за это выволочку, только не успел — вошла Болошева.
— Легка на поминах, как говорит мой друг-приятель Яша Гольдин, — обрадовался он. — Как дела, Лидия Сергеевна?
— Здравствуйте, мальчики.
— Мальчик здесь один — Роман Казарян. Злой мальчик. А я уже дяденька. Здравствуйте, Лидия Сергеевна.
Казарян встал и поклонился. Болошева разложила бумажки на стульях.
— Нам ничего по науке доказывать не надо, в вашей мы с Козаряном — невежды, — осторожно заметил Александр. — Вы прямо с выводов.
Болошева безнадежно собрала бумажки и стала холодно излагать:
— Отстрелянная пуля и гильза — от одного пистолета Вальтер образца 1936 года, находившегося на вооружении офицерского состава немецкой армии во время войны. Этот пистолет по нашей картотеке ни разу не проходил. Так что могу сказать только одно — ищите Вальтер. Теперь о следах. Убийца следов не оставил.
— Как так? — перебил Смирнов.
— А так. Стоя под деревом, он вытоптал на снегу площадку, которая днем, при солнце, оплыла совершенно. Ушел по твердо утрамбованной, к тому времени замерзшей, широко раскатанной лыжне. Читабелен лишь след человека, перевернувшего труп.
— Почему вы решили, что этот след принадлежит человеку, перевернувшему Жбана? — вновь перебил Александр.
— Вы просили только выводы, дорогой Александр Иванович, — не сдержавшись, съязвила Лидия Сергеевна.
— Но все-таки? — смиренно настоял Александр.
— Человек перевернул труп ногой. Естественно, что центр тяжести его тела переместился на носок левой, опорной в это мгновение ноги. И как следствие, отпечаток оказался с углублением носовой части стопы.
— Ясненько.
— Отпечаток сделан калошей на обувь сорок третьего размера и принадлежит человеку весом семьдесят — семьдесят пять килограммов и ростом метр семьдесят пять — метр восемьдесят. У меня все.
Александр почесал нос:
— Не богато.
— Чем богаты, тем и рады, — элегантная Лидия Сергеевна, закончив служебные дела, позволила себе мягко, с оттенком неподчеркнутого превосходства, улыбнуться.
VI
Роман Казарян, армянин московского розлива, любил Москву, и Москва любила его. Отец Романа, тифлисский армянин, уникальнейший знаток античной литературы, преподавал в МГУ, в ГИТИСе, в Литературном институте. Влюбленный в древних греков до такой степени, что во время лекций студенты, попавшие под гипноз его темперамента, вопреки рассудку, считали его очевидцем исторических катаклизмов Эллады, он воспитал сына в стоических традициях Спарты.
Пока дело касалось физических упражнений, Роман не сопротивлялся. Закаленный с детства, он хорошо начал в боксе. На ринге познакомился с Аликом, для первенства бились жестоко, с переменным успехом. Алик ушел из среднего в полутяж, делить стало нечего, тогда они подружились.
Но когда отец стал посвящать Алика в прочие особенности античной жизни, желая сделать его преемником, вольнолюбивая натура Романа, более приспособленная к реалиям сегодняшнего дня, бешено взбунтовалась.
Он ушел на улицу. Обаятельный, быстро сходящийся с людьми, Роман стал известнейшей личностью в пределах Садового кольца. Он был вездесущ. Он ладил с приблатненными из «Эрмитажа», дружил с футболистами из московского «Динамо», поражал начитанностью и истинно московским выговором простодушных актеров. Он стал завсегдатаем танцевального зала при ресторане «Спорт» на Ленинградском шоссе, постоянным посетителем ипподрома, поигрывал в бильярд, его обожал весь — поголовно — женский джаз из «Астории». Казалось, его знали все. От шорника до Шверника, как он любил говорить.
На третьем курсе юрфака он малость приутих. Сдал, наконец, хвосты, обаял преподавателей и без труда закончил курс наук. К удивлению разномастных знакомцев, он пошел работать в МУР, под начало к Александру Смирнову, с которым сдружился на государственных экзаменах. С течением времени его самодовольная уверенность, что он досконально знает Москву, рассеялась как дым. Москва была слоеным пирогом, и слои эти невозможно было пересчитать. Люди, общаясь в собственном горизонтальном слое, наивно полагали, что они осведомлены о московской жизни в достаточной степени. Проникший до МУРа в десяток слоев, Казарян нацелился теперь идти вглубь, по вертикали. Он любил Москву, он хотел ее знать.
…Васин до посадки жил в Тишинском переулке, недалеко от Белорусского вокзала. Переулок по некрутой горке сбегал к рынку. Васин жил в одном из домов, построенных в конце двадцатых годов в стиле нищенского конструктивизма. Захламленный двор, занюханный подъезд, зашарканная лестница. На третьем этаже Роман обнаружил квартиру номер двадцать три. Следуя указаниям, изложенным на грязной картонке, дважды позвонил. Дверь открыл маленький корявый мужичонка в ватнике и ушанке. Оценив экипировку хозяина, Казарян вежливо осведомился:
— А что, в квартире очень холодно?
— Нет, — удивился мужичонка.
— Гора с плеч. Тогда зовите в гости, Васин.
— А я уходить собрался, — возразил тот негостеприимно.
— Придется отложить. Я из МУРа. Оперуполномоченный Казарян. Вот удостоверение. — Роман был сугубо официален. Щелчком захлопнув удостоверение, предложил безапелляционно:
— Пройдемте в ваши апартаменты.
В убого обставленной комнате Роман снял кепку, сел без приглашения на продавленный диван. Васин обреченно стащил с головы ушанку и примостился на венском стуле.
— Давно в Москву прибыли? — задал первый вопрос Казарян.
— Вчерась.
— Что ж так задержались?
— Попробуй на поезд сесть. Уголовниками все было забито.
Роман спросил насмешливо:
— А вы не уголовник?
— Я дурак.
— Ну, вам виднее. С однодельцами еще не встречались?
— А зачем?
— По старой, так сказать, дружбе. По общности интересов. По желанию получить часть того, что находится в пяти ненайденных контейнерах. Нами не найденных.
— Глаза бы мои до самой смерти их не видели.
— До вашей смерти или их?
— До моей, до моей! — закричал Васин.
— Перековались, стало быть, на далеком Севере. Что ж, похвально. Тогда как на духу: они вами не интересовались?
Васин расстегнул телогрейку, потер ладонями портки на коленях, вздохнул. Решался — говорить или не говорить. Решился сказать:
— Дня четыре как тому, Виталька забегал, справлялся у Нинки моей — не приехал ли я.
— Виталька — это Виталий Горохов, который вместе с вами проходил по делу?
— Он самый.
— Еще что можете мне сообщить?
— Все сказал, больше нечего. Мне бы, товарищ Казарян, от всего бы отряхнуться поскорей, как от пьяного сна…
Ишь ты, и фамилию запомнил. Не прост, не прост досрочно освобожденный по амнистии Васин Сергей Иосифович. Роман встал, сказал брезгливо:
— Товарища на первый раз я вам прощаю. А вот собак тех, отравленных вами, не прощу никогда. До свидания, Васин, до скорого свидания, при котором вы расскажете все, что к тому времени будете знать об однодельцах. Я понятно излагаю?
— Так точно. — Васин вскочил, вытянул руки по швам.
В лагере приучили.
… От Тишинского до Первой Брестской ходьбы — пять минут. Жорка Столб набирал команду не мудрствуя лукаво, как говорится в казенных бумагах, — по районному принципу.
Резиденция Виталия Горохова, по прозвищу Стручок, находилась во флигеле, в глубине старинного московского двора. На подходе к неказистому строению Казарян услышал громкое немузыкальное пение.
Дверь выходила во двор. Звонка не было. Казарян кулаком замолотил в дверь. Сильно наштукатуренная баба открыла с улыбкой, ожидая, видно, встретить желанного гостя. А увидев Казаряна, нахмурилась:
