– «Хьюго Босс».
– Ну и ну! – воскликнул Лина. – Что касается меня, то ты можешь приступать к обучению уже на следующей неделе. Конечно, если за тобой не водится никаких грехов. Ведь нет?
– Все чисто, – сказал Грин. Он знал, что допускает ту же ошибку, что и раньше, – темнит, вместо того чтобы открыть свои карты. Но он не мог поступить иначе. Правда была слишком тяжелой. Перед камерой, на сцене он стерпел бы многое. Ему необходимо поупражняться в своей конуре в «Сант-Мартине». Снова к горлу подступил комок вырывающихся наружу эмоций, которые он подавлял в себе долгие месяцы; он сглотнул и почувствовал, как поплыл защитный экран перед глазами, и его охватил животный страх за собственное существование.
Хэрри поднялся, глядя на Грина тусклыми рыбьими глазами, в которых растворилась фальшивая эмоция.
– Через пару дней мы тебе позвоним, Том.
– Спасибо, – ответил Том, представляя, как завтра этот карлик будет читать компьютерную распечатку о его судимости.
Грин постучал в комнату Чарли.
– Кто там? – донесся приглушенный голос.
– Из четыреста двенадцатого.
Дверь приоткрылась, и Чарли бросил на Грина изучающий взгляд, оценивая его костюм, словно тот был сделан из золота.
– Чего тебе?
– Мне могут позвонить. Если спросят Тома Грина, позовешь меня, ладно?
– Я что, похож на секретаршу?
– Я тоже позову тебя, если позвонят и попросят Чарли. Договорились?
– Почему?
– Почему? Потому что так поступают приличные люди.
– Приличные? – Чарли широко открыл дверь, и Грин мельком увидел его комнату. Повсюду одежда на металлических вешалках из химчистки, груда телевизоров, стопки газет и журналов в человеческий рост. Кислый запах ударил в нос. – Приличные? – повторил Чарли. – Ты вообще в курсе, где находишься? Раскрой глаза и повнимательнее посмотри вокруг.
– Приличие отличает нас от свиней, – ответил Грин устало. – Если звонят не мне, то я не веду себя как последняя сволочь и не бросаю трубку. Я подзываю к телефону тебя. Если мы не будем делать таких элементарных вещей, то любая форма совместной жизни станет невозможной.
– Совместной жизни? – Чарли косо смотрел на него своими маленькими глазками, мысленно отводя для Грина место в своей вселенной. – У меня нет на это времени. И вообще, почему я должен тебе помогать?
– Послушай, Чарли. Меня совершенно не волнует, на что ты тратишь свое время. Я просто хочу, чтобы ты позвал меня к телефону, если мне позвонят. Понял?
– Ты отключил цвета?
– Какие цвета? Ты о чем?
– В телевизоре. Я же тебя просил. Отключи все цвета.
– Еще нет.
Чарли покачал головой:
– Тогда оставь меня в покое.
И захлопнул дверь.
Очутившись в своем номере, Грин сразу снял с себя костюм – нужно его беречь, возможно, придется носить еще многие годы, перед тем как он найдет хорошую работу. Переодевшись в джинсы и футболку, он спустился вниз.
Он наклонился перед зарешеченным окошком в приемной и спросил у Деб, где находится супермаркет. Нужно было купить кое-что для повседневного пользования: зубную пасту, тарелку, чашку, столовые приборы, моющее средство.
Неожиданно дружелюбным тоном Деб прошептала:
– Не советую тебе одеваться здесь таким образом.
– Больше не повторится.
– Иначе они постоянно будут брать у тебя взаймы. Или вышибут дверь в твое отсутствие.
– Костюм – это единственное, что у меня есть.
– На нем это не написано, – ответила она.
Грин кивнул с каменным лицом.
Выходя из отеля, он увидел Джимми Кейджа.
Кейдж сидел рядом с чернокожим человеком, которого Грин встретил, когда приехал в гостиницу. Доверительно положив руку на плечо Кейджу, чернокожий человек рассказывал какую-то историю, при этом активно жестикулируя. Оба смеялись. На Кейдже были футболка, шорты и шлепанцы, словно он жил на курорте Малибу. Выглядел он намного лучше, чем на фотографиях пятилетней давности (последнее, что видел Грин). Ему уже перевалило за шестьдесят, но у него были мускулистые плечи, худые ноги и здоровая веснушчатая кожа (бледно-розового цвета, характерного для рыжеволосых людей) – такое впечатление, что он регулярно тренировался в тренажерном зале и ни капли больше не пил. Если бы не крашеные волосы, которые придавали его облику что-то сутенерское, Кейджу подошла бы сейчас роль прожженного политика или опытного хирурга. Так же, как у Харрисона Форда, у него было немного асимметричное лицо взбалмошного мальчишки.
В семидесятые годы Джимми Кейдж был известным актером, но в последние десять лет изрядно подмочил свою репутацию. Грин снимался с Кейджем в течение одного дня семь лет назад, а потом общался во время подготовки проекта своего фильма «Пожар», который и привел его за решетку. Грин отправил тогда сценарий на почтовый ящик в Уилшир-бульвар. Очевидно, Кейдж тоже скрывался за арендуемым почтовым ящиком.
Подняв плечи и отвернувшись, Грин прошел за спиной Кейджа и оказался на улице.
Он следовал по указанному Деб маршруту мимо десятков чернокожих бездомных с тележками из супермаркета, полными больших пластиковых пакетов.
Последний раз он видел Кейджа, когда еще была Паула. К Пауле он испытывал щекочущее чувство, казалось, что всю свою жизнь искал именно ее, что, конечно, было не так, но эта мысль согревала его, потому что создавала иллюзию жизненной цели – быть с Паулой Картер. Грин не верил в судьбу до тех пор, пока она не подарила ему Паулу – ни больше ни меньше. Они узнали друг друга с первого взгляда, словно встречались прежде, что бывает только у родственных по духу людей. Все предвещало лишь хорошее. Ведь он нашел свое зеркальное отражение. С Паулой не надо было играть.
Склонив голову, он подумал, как долго ему еще удастся избегать Кейджа. В этом районе находилась как минимум дюжина дешевых гостиниц, предлагающих комнаты на двадцать-тридцать долларов дороже, чем его теперешний номер, но там ему, по крайней мере, не надо будет прятаться от Кейджа. Грину стало стыдно. Слишком дорогое чувство в его нынешнем положении.
Компания «Кант энд Ассошиэйтс» находилась на одиннадцатом этаже офисного здания на бульваре Уилшир, недалеко от Родео-Драйв. Окна выходили на магазинную улицу в Беверли-Хиллс и на зеленые холмы Бел-Эйр к северо-востоку, где располагался тщательно охраняемый анклав самых богатых людей Голливуда.
В приемной около лифта сидела телефонистка. Едва заметные узенькие наушники почти не касались ее идеально уложенной прически в стиле «бурных двадцатых годов», как у героини фильма «Криминальное чтиво». Монотонно поющим голосом она отвечала на звонки, соединяла, просила подождать на линии.
Она бросила на Грина вопросительный взгляд. Ее лицо покрывал такой макияж, словно она собралась на съемки фильма ужасов.
Он соврал:
– У меня назначена встреча с Робертом Кантом.
– Ваша фамилия?
– Грин. Том Грин.
– Присаживайтесь, господин Грин.
Он сел на диван и взял со стеклянного столика журнал.
Он передумал идти за покупками и от отчаяния отправился на автобусе в Беверли-Хиллс. Теперь он сидел здесь, без своего придающего уверенность костюма от «Хьюго Босс», судорожно листая журналы и опасаясь, как бы его беспокойные пальцы мгновенно не выдали мотивы его прихода к Роберту.
Широкими, как у конькобежца, шагами к нему приближалась секретарша. Изящные туфельки, короткие светлые волосы, горящие глаза, жемчужное колье и серьги.
– Я сожалею, господин Грин, но в расписании господина Канта встречи с вами нет.
– Я хотел узнать, есть ли у Роберта время.
– Господин Кант сейчас занят.
– А Анны нет? Она меня знает.
– Анна здесь больше не работает, господин Грин.
– Не работает? Ладно, скоро обеденный перерыв. Я буду на противоположной стороне, в кафе «Шаффнерс Дели». Не могли бы вы передать это Роберту?
– Я передам. Но шансов у вас мало.
– Как вас зовут?
– Шейла.
Он встретил Роберта Канта – пражского еврея, бежавшего в Америку в тридцать восьмом году, – на одной из вечеринок в самом начале своей карьеры. Это было в Беверли-Хиллс, на вилле, с тропическим садом, олимпийским бассейном, блюдами с белугой, прохладной клубникой, дынями, манго, французскими сырами; стоял мягкий калифорнийский вечер, пронизанный похотливой карибской музыкой, коктейлями «Маргарита» и «Пина Колада». Они говорили по-немецки, на тайном языке его юности, доступном лишь ста миллионам чудаков-европейцев, что сразу их объединило. Так же, как в детстве, встречаясь с представителями поколения своего отца, Грин чувствовал себя безвольным ребенком; он и теперь вел себя, словно был сыном Канта (Канту так и не удалось обзавестись собственными детьми).
Кант обратился к Грину, чтобы похвалить его статьи. Несколько раз на страницах журналов «Лос-Анджелес мэгэзин», «Таймс» и «ЛА уикли» Грин рассказывал о своих приключениях в Новом Свете, куда эмигрировал в молодости, не отдавая себе отчета в том, с какой отличной от Европы культурой ему придется столкнуться. В то время Грин рассматривал журналистику как хобби – без особых усилий раз в квартал он публиковал эссе, где выражал свои впечатления и таким образом их контролировал. После отъезда Паулы он бросил это занятие, впрочем, так же как и все остальное. Он написал дюжины достойных сожаления стихов, но Паула не пожелала, чтобы ее воспели в рифмах и аллитерациях. Рассказы и статьи вообще никуда не годились. Для этого требовалась вера в себя – качество, которое он на тот момент безнадежно утратил.
