Я думал, что никогда не привыкну к этому, к словам, которые вонзались в оголенный нерв, точно игла, к этой почти физической боли. Эмма… о Боже мой.
— Она умерла, — отвечал я, слегка качая головой, стараясь преподать эту новость как можно деликатнее, чтоб не смущать человека. Как часто приходилось произносить эти два слова, слишком часто. Теперь-то я научился преподносить эту новость, не вызывая смятения и дискомфорта. Научился… Прошел горькую выучку вдовцов, старавшихся уберечь от огорчения других, тщательно прятавших собственную боль.
— О, мне бесконечно жаль! — воскликнул какой-то человек. Искренности, как всегда, хватило на секунду. — Не знал, просто понятия не имел. И… э-э… когда же?
— Шесть месяцев назад, — ответил я.
— О, — он уже пришел в себя и тщательно соразмерял уровень допустимого в подобных случаях сочувствия. — Нет, я действительно страшно сожалею.
Я кивнул. Он вздохнул. Мир продолжал вертеться. С соболезнованиями покончено, до поры до времени. Не он первый, не он последний. По крайней мере, удержался и не спросил, от чего. И мне не пришлось рассказывать ему и вспоминать о страданиях, коме, о нерожденном ребенке, погибшем вместе с ней.
Большая часть гостей Джека являлась также моими клиентами, так что во время подобных сборищ мне представлялся случай поговорить не только о лошадях, но и о вине. И вот, беседуя с приятной пожилой дамой, желавшей услышать мое мнение о достоинствах «Коте дю Рон» перед «Коте дю Нюит», я вдруг увидел Джимми. Он говорил с Ларри Трентом. Поймал мой взгляд и сделал знак подойти, но приятная дама могла купить целый ящик лучшего из вин, если, конечно, удастся убедить ее в том, что оно лучшее, а по тому я жестом дал Джимми знать, что подойду чуть позже,-в ответ на что он безнадежно махнул рукой.
Официантки сновали в толпе, разнося подносы с канапками и какими-то сардельками на палочках, а я успел подсчитать в уме, что гостей никак не меньше сотни и что если они будут продолжать в том же темпе, через минуту-другую опустошат сорок восемь бутылок. Я уже начал было пробираться к запасному выходу, тому, что находился ближе к дому, но тут меня, ухватив за рукав, остановил Джек.
— Надо еще шампанского, а официантки говорят, что твоя машина заперта! — выпалил он. — Как тебе приемчик? По-моему, все очень славно.
— О да, в высшей степени.
— Чудно! Замечательно! Так что я на тебя надеюсь, — и он отвернулся и зашагал прочь, похлопывая гостей по плечам, явно наслаждаясь своей ролью хозяина.
Я проверил корытца. Все они опустели, если не считать двух бутылок, одиноко торчавших в подтаявшем льду. Я пошел к фургону, нащупывая ключи в кармане. Поднял глаза и взглянул на холм, где стояли машины. «Рейнджровер», фургон для лошадей, «Мерседес» шейха. Похоже, все на месте, ни единого зазора между кузовами, никто из гостей не уехал домой. Помню, там был еще ребенок, играл с собакой.
Я отпер заднюю дверцу и наклонился — вытащить четыре запасные коробки с шампанским, которые охлаждались под пластиковыми пакетами со льдом, сбросил один пакет на траву, достал первую коробку.
И тут уголком глаза уловил какое-то движение. А через долю секунды обычный мирный день превратился в сущий кошмар.
Фургон для перевозки лошадей катился вниз по склону холма.
Набирал скорость и двигался прямиком на шатер.
Он был уже в нескольких футах от живой изгороди. Проломил хрупкие веточки кустарника, смял в лепешку последние осенние цветы роз. И продолжал неумолимо надвигаться на лужайку.
До сих пор перед глазами стоит эта картина: праздник в полном разгаре, ничего не подозревающие люди улыбаются, пьют, болтают. Они ничего не знают, они еще живы.
А затем фургон врезался в шатер и изменил очень и очень многое раз и навсегда.
Секунд пять царила мертвая тишина, затем вдруг кто-то закричал и продолжал кричать при виде всего этого ужаса.
Фургон подмял под себя и проутюжил боковую стенку шатра, похоронив под ее обломками людей; мало того, затем он врезался в одну из главных опор, которая переломилась, точно спичка. И ближайшая ко мне часть крыши тут же обрушилась, так что я оказался стоящим на самом краю тента с обломками у своих ног.
Там, где только что толпились гости, я, оцепеневший от шока, видел лишь тяжелое серое полотно, под которым отчаянно барахтались и шевелились какие-то обрубки.
Сам же фургон с непристойно-вызывающим видом высился в центре — огромный, темно-зеленый, безликий и путающий, совершенно целый и невредимый. За рулем, похоже, никого не было, а чтоб попасть в кабину, надо было пройти по покрытым серым саваном живым и мертвым телам.
За фургоном, в дальней части шатра, не пострадавшие от удара люди отчаянно проталкивались к выходу, по одному пролезали сквозь дыры, образовавшиеся в полотне, падали, спотыкались, точно картонные солдатики.
Только тут я заметил, что все еще держу коробку с шампанским. Поставил ее на землю у ног, развернулся и бросился бежать к дому, где был телефон.
Внутри было так тихо! Все, как обычно, все на своем месте. Я схватил трубку и увидел, что руки у меня дрожат.
Полицию и «скорую» к дому Джека Готорна. Врача, срочно! И еще подъемный кран. Выезжаем, ответили они. Скоро все будут. Ждите. Очень скоро.
Я вышел на улицу, встретился глазами с теми, кто прибежал к дому с той же целью.
— Они едут, — сказал я. — Едут.
Все дрожали, не только я.
Истерический вой прекратился, но выкрики продолжались. Мужья пытались отыскать жен, жены — мужей, мать — сына. Все лица были белыми, все рты открыты, все судорожно хватали губами воздух. Люди начали вспарывать полотно перочинными ножами в попытке освободить тех, кто оказался в ловушке. Какая-то женщина методично резала маникюрными ножницами оборку, притороченную к краю, по щекам ее бежали слезы. Все эти усилия выглядели такими жалкими, задача — совершенно невыполнимой.
Я знал, что Флора, Джек и Джимми находились в той части шатра, которая обрушилась.
Где-то поблизости тоненько ржала и била копытами по дереву лошадь; и вдруг я очнулся от оцепенения и сообразил, что звук исходит из фургона. Лошадь была там. Внутри.
Еле передвигая негнущиеся ноги, я поплелся к той части шатра, что еще удерживалась на опорах. Словно во сне, прошел в отверстие, из которого только что выбегали люди. Вторая опора устояла, у подножия ее ярким пятном выделялись хризантемы в горшках. Кругом валялись бокалы, битые и целые; несколько человек пытались приподнять тяжелые складки полотняной крыши, чтобы погребенные под ней люди смогли выбраться наружу.
— Надо сделать туннель, — сказал я какому-то мужчине. Тот кивком дал понять, что понял меня, и вот мы, став друг против друга и перехватывая ткань руками, начали продвигаться вперед и с помощью других людей вскоре соорудили нечто вроде прохода высотой в человеческий рост. Из него, пошатываясь, точно в полусне, начали выбираться пострадавшие. У многих от порезов кровоточили руки и лица. Лишь немногие понимали, что произошло. Среди них было двое детей.
В самом дальнем конце, у центра, мы нашли Флору. Я еще издали заметил уголок ее красного платья. Она лежала на земле в полуобморочном состоянии. Лицо было серым, дыхание затруднено.
Я наклонился, вытащил ее из-под полотна и, держа на руках, понес к выходу, где передал каким-то людям, а сам вернулся.
Идею создания туннеля поддержали. Образовалось кольцо из людей, поднимающих вверх вместо опор центральную часть крыши. Два-три добровольца обследовали окраинные участки — до тех пор, пока не убедились, что все гости, находившиеся неподалеку от фургона, вышли из переделки живыми.
Но фургон… К нему никто не осмеливался приблизиться. Тогда мы с мужчиной, оказавшимся первопроходцем, переглянулись и после некоторых колебаний сказали, что кто хочет, может уйти. Некоторые так и поступили, но трое или четверо остались и образовали новый, более короткий и широкий туннель. И начали продвигаться к фургону, приподнимая туго натянутое полотно, чтоб высвободить оказавшихся под ним людей.
Практически первым, на кого мы наткнулись, оказался араб из свиты шейха. Он отчаянно барахтался под тканью, и в любой другой ситуации это выглядело бы почти комичным, поскольку, едва успев освободиться и вскочить на ноги, он тут же принялся выкрикивать неразборчивые проклятия, а затем извлек из складок одежды магазинную винтовку и начал грозно размахивать ею.
Только этого нам недоставало, подумал я. Чтоб он с перепугу начал стрелять.
А потом подумал: «Господи, шейх!» Он же стоял, привалившись спиной к стене, выбрал, как ему казалось, самую безопасную позицию.
Вскоре мы нашли еще двух живых. Женщины, они буквально лишились дара речи от страха. Бледные, одежда изорвана, из порезов сочится кровь. У одной была сломана рука. Мы передали их помощникам и продолжили поиски.
Чуть ли не ползком продвигаясь вперед, я наткнулся на пару ног, совершенно неподвижных. Сперва увидел ступни, затем — штанины. Полотно пропускало дневной свет, и темно-синяя ткань в мелкую полоску показалась знакомой.
