Ознакомительная версия.
— Мы уже решили: выложим всё Давиду, и пускай он решает. А с бандитами разбирается без нас. Мы свою часть работы выполнили, и у него к нам никаких претензий быть не может.
— Про какие деньги сейчас Виктор говорил? — вкрадчиво напомнила Софа.
— Они мне предлагают деньги за то, чтобы я им сдал Давида.
— И ты мужественно отказался? Ничего не брал у них?
— Не брал — вынудили взять. Сраную тысячу…
— Ты и в самом деле так дёшево стоишь?
Эта сопливая девчонка определённо пыталась довести меня до белого каления, хотя я и без неё уже был не рад этим иудиным сребреникам. Мало мне того, что я места себе не нахожу, так ещё она…
— Слушай, родная, я взял этот дурацкий аванс, потому что это был единственный шанс выбраться. Тем более, эти убюдки сообщили, что ты у них в заложниках. Так что и тебя надо было вытаскивать. Откажись я плясать под их дудку да ещё за деньги, неизвестно что бы они с нами сделали. И это вовсе не шуточки.
— А я-то и не знала, какой ты крутой перец! — усмехнулась Софа и покачала головой. — Круче тебя только…
— Дальше не надо! А то мы совсем разругаемся… — Я вдавил по газам, и мы поехали быстрее.
— Наверное, ты в чём-то прав, — проговорила Софа, задумчиво глядя вперёд. — Нужно всё рассказать Давиду. Может, он и не знает, какие страсти кипят вокруг него. Сидит в своей берлоге, изобретает потихоньку всякие привлекательные для бандитов штуки и отмахивается от незваных визитёров. Даже в банк не едет — в лом ему это скучное занятие, потому и просит об этом первых встречных…
— Это мы-то первые встречные?
— А ты себя уже в его друзья записал?
— Это точно, — горько усмехнулся я, — из-за этого «друга» я своего настоящего друга потерял… Даже не знаю, куда делся Сашка Гольдман! Позвонил — и снова испарился. Впрочем, что я тебе о нём говорю, когда ты его ни разу даже не видела!
Софа покачала головой и выдала фразу, услышать которую я хотел бы меньше всего на свете:
— Какой он тебе друг! Небось, начальство поручило разобраться с этой бодягой, а он почувствовал, что жареным запахло, и перевалил на тебя. По сути дела, подставил. Знал ведь, что ты ему по дружбе не откажешь! Ну, и кто он после этого?
И тут я уже взвился не на шутку. Даже машина стала петлять из стороны в сторону по дороге.
— Хватит грызть! Ты кто — совесть моя?! Вы меня определённо решили со света сжить! Не могу больше!..
Неизвестно, что бы я ещё наговорил, только дорога закончилась, и мы притормозили у ворот поселения.
Израиль, август 1995
Первые несколько месяцев в Израиле, хоть и были трудными и беспокойными, но Давиду понравились. Всё здесь было совсем не таким, как в родных неласковых уральских краях, но не было того отчаянного и тоскливого отторжения нового, про что он не раз задумывался в долгие недели ожидания отъезда.
У него были дальние родственники по отцовской линии, которые жили в Израиле уже лет тридцать, но всё это время Давид с ними не общался и даже не знал, в каком месте они живут. Он попробовал с ними связаться из Москвы, и ему помогли разыскать их телефон в справочной службе Еврейского агентства. Не без трепета он позвонил к ним и услышал стандартный ответ, мол, приезжай, родственничек, раз уж собрался репатриироваться, но учти, что жизнь у нас нелёгкая, мы не миллионеры, так что на особую помощь не рассчитывай. На первых порах поможем, подскажем, куда и как обращаться, но не более того. Никакой радости от грядущей встречи они не испытывали. Впрочем, на большее после стольких лет безвестности он и не рассчитывал.
Ну и Б-г с ними, беззлобно решил Давид, не хотят — не надо. Без них обойдёмся, ведь не он один приезжает сюда в одиночку. Как-нибудь утрясётся. Вон какие райские кущи обещают в Сохнуте — что-то да выгорит…
Поехал он в Беер-Шеву, где, по всеобщему мнению, условия для абсорбции более благоприятны. Там и комнату отдельную в общежитии для репатриантов обещали, и очереди в ульпан по изучению иврита почти не было. А главное, удалось узнать ещё в Москве, что перспектив для занятия научной работой на израильском Юге гораздо больше, чем в центре или в Иерусалиме. Свою работу он теперь иначе, как научной, уже не называл. Пачка ксерокопий на дне сумки под постельным бельём пока не распакована, но… грела душу.
Ивритом Давид занимался серьёзно, потому что понимал: на том уровне, на который он собирался выйти, русского языка не достаточно, а английский, так и не выученный в школе, ясное дело, тоже понадобится, но изучение его будет следующим этапом. А сейчас — светлая память библейским предкам, которые изобрели такой непокорный и не очень-то запоминающийся язык, но без него никуда не денешься…
Несколько месяцев, что Давид сидел за книгами и исправно исписывал тетради непослушными ивритскими буквами, не прошли даром. Ничего особенного с ним за это время не происходило. Да он и не торопил события, лишь пристально наблюдал за окружающими людьми — нет, не за собратьями по ульпану, которые были такими же пугливыми и неопытными репатриантами, боящимися в новой обстановке собственной тени. Он наблюдал за местной публикой — открытой и шумной, бесцеремонной и скуповатой, но не держащей камня за пазухой и всегда приходящей на выручку, если действительно нужно. Но одновременно он и понимал, что для достижения поставленной цели ему нужны в будущем совсем другие люди. Сейчас его худо-бедно понимают, и он понимает всех этих уличных торговцев, прохожих и всевозможных клерков, с которыми приходится общаться, однако для продвижения ему требуется вести диалог с такими людьми, которых на улице уже не встретишь, да и в кабинет к которым с бухты-барахты не попадёшь. Эти люди не живут по общепринятым правилам. Именно они принимают какие-то решения и создают эти правила. Одним из таких людей ему предстоит стать, если он хочет добиться успеха. Раньше это не удалось, а теперь удастся, Давид в этом уверен.
Первую попытку что-то изменить в стандартном для всех репатриантов распорядке жизни он сделал буквально на второй месяц после приезда, когда отправился в местное отделение министерства абсорбции и записался на приём к даме, заведующей устройством учёных. Дама его вежливо выслушала, что-то пометила в стандартном бланке и пообещала известить о результатах, когда что-то прояснится. Ответ, в общем, типичный, но Давид выходил от неё радостный и полный надежд. Первый шаг, наконец, сделан и дальше будет легче.
Прошёл месяц, другой, а никакого ответа так и не последовало. Тогда он отправился с повторным визитом к руководящей даме. Высидев длинную очередь таких же горемык, как и он сам, Давид повторно принялся объяснять в знакомом кабинете, кто он такой и что ему нужно. И ту же получил неожиданный и грубоватый отпор. Выяснялось, что дама его уже не помнит, мол, вас тут таких десятки и сотни, а я одна. Однако кое-какую информацию, господин Бланк, можете получить уже сейчас. Под категорию учёного вы не попадаете, потому что у вас нет научной степени, то есть никакие специальные программы вам не светят. Если хотите попасть на профессиональные курсы попроще — например, сварщиков или плиточников, то должны прежде закончить ульпан, а уж потом что-то просить и, тем более, требовать.
Выйдя от дамы, он решил для себя совершенно однозначно: сюда он больше не ходок, и всего, что нужно, будет добиваться в обход этих с виду вежливых и отзывчивых, а на самом деле чёрствых и по-казённому безразличных тёток. Всё, хватит, эти два визита он запомнит на всю оставшуюся жизнь!
Как ни странно, но после месяцев ожиданий и конечного отказа ему стало легче и, хоть желанной ясности не прибавилось, зато более чётко нарисовались его будущие шаги. Ничего ни у кого просить нельзя, потому что просьба как бы унижает перед тем, у кого просишь. А как это назвать иначе? Теперь любое общение — только на уровне делового предложения равного равному. Он не продаёт кота в мешке, и хоть его изобретения на прежней родине так и не пригодились военным, его вины в этом нет. Но там их хоть оценивали как новшество, а тут даже слушать не хотят… Но ничего, он заставит себя услышать.
Однако эта воинственность скоро улетучилась, потому что ходить и ежедневно накручивать себя крайне глупо. Лучше, стиснув зубы, всё делать шаг за шагом — выучить язык, найти какую-нибудь временную работу, чтобы оставалось время на пробивание своих идей. Впрочем, он пытался работать уже сейчас. Даже проработал некоторое время уборщиком на автостоянке супермаркета и сразу понял, что после такой работы не остаётся ни времени, ни сил что-то ещё делать в этой жизни.
Перспектива, что и говорить, безрадостная. Если не представится какой-то уникальный случай, который позволит разом изменить судьбу, то что ждёт его в будущем, когда закончатся пособия и на кусок хлеба нужно будет зарабатывать только собственным горбом? Кто, наконец, заинтересуется свёртком, до сих пор пахнущим ацетоном, на дне сумки, уже задвинутой на антресоли?
Ознакомительная версия.
