Ознакомительная версия.
Женщина выходит на крыльцо, огибает по дорожке угол дома, прислоняется к стене, закуривает; внимательно рассматривает сад, тенты, под которыми сушатся нарезанные яблоки. Бросает горящую сигарету в сухую траву, оглядывается и поспешно идет обратно, держась ближе к дому. У крыльца она останавливается и снова оглядывается. С удовлетворением замечает, как быстро расползается огонь – в воздухе ощутимо запахло дымом. Она входит в вестибюль, делает вид, что читает стенную газету. Вдруг слышится чей-то истошный крик: «Пожар! Горим!»
Мимо нее с криками несутся смотреть на пожар, в коридоре начинается давка. Огонь уже зацепил сухие ветви старой яблони и доски, сложенные у стены, – они трещат, сгорая; огонь разрастается, достигая окон с деревянными рамами, и бежит в глубь сада, выжигая в сухой траве черную прогалину. Слышны зычные крики: «Цепочку давай! Становись в цепочку!», звяканье ведер и тазов, шум льющейся воды. Студенты, повинуясь организующей силе – старшей сестре, взявшей командование на себя – это пожилая мощная тетка, – растягиваются из коридора на улицу, в сад; девочки взвизгивают; всем немного страшно и весело. Завхоз Хомич, он же конюх, хромая, тащит красный огнетушитель.
Женщина, бросившая сигарету, спешит по коридору к палате номер два, охранника там уже нет. Он побежал тушить пожар. Она проскальзывает внутрь палаты и бесшумно закрывает за собой дверь. Она спешит. Подскакивает к кровати, выхватывает подушку из-под головы лежащего там человека и, навалившись всем телом, накрывает ему лицо…
Человек сбрасывает одеяло, срывает с лица подушку и хватает ее за руки. Опрокидывается капельница, слышен звон и хруст стекла. Женщина отчаянно вскрикивает и пытается вырваться…
Из-за белой ширмы выскакивают капитан Коля Астахов и Андрей Коваленко, хирург больнички. Они оттаскивают женщину от кровати – она замирает на секунду и вдруг, оттолкнув их, бежит к двери, через которую в этот момент входит Федор Алексеев. С кровати слетает, срывая с себя чепец, путаясь в простыне, скользя в луже на полу, Володя Коваленко и бежит вслед за женщиной.
Вдалеке слышен вой пожарной сирены; машина с ревом въезжает во двор, через минуту в коридоре раздается тяжелый топот башмаков и громкие голоса – пожарные проверяют помещения на предмет очагов возгорания внутри; в сад уже бегут люди в неуклюжих брезентовых робах, на ходу растягивая шланги; струи воды с силой ударяют в черное выгоревшее пятно в саду, в догорающую яблоню, в окна с дымящимися рамами.
Через десять минут борьба со стихией закончена. Чумазые ребята в испачканных сажей халатах возбужденной гурьбой идут умываться. Завхоз Хомич бродит вокруг черного выжженного пятна, забрасывая песком струйки дыма, поднимающиеся там и сям. Густой запах гари вытеснил тонкий запах яблок. Главврач больницы Петр Михайлович Неделько объявляет, что занятий сегодня не будет и можно отправляться по домам. Объявление встречается радостными воплями молодняка. Санитарки, громко переговариваясь, уже яростно трут швабрами испоганенный пол в коридоре, больные нехотя расходятся по палатам. Разговоров теперь хватит до вечера и еще на неделю…
– Людмила Вадимовна, если не ошибаюсь? – обращается капитан Астахов к женщине, которую держит за локоть. – Рад познакомиться. – Он не может удержаться и добавляет: – А говорили, не приедете.
Она стоит с опущенной головой; из-под темного парика видны светлые пряди…
Еще через пятнадцать минут капитан с коллегой, изображавшим охранника, уезжает, увозя с собой задержанную; возвращается в свое травматологическое отделение хирург Андрей Коваленко, проводив Федора Алексеева и брата до ворот. Обменявшись рукопожатием с Федором, он заверяет, что всегда готов подсобить доблестным органам, так сказать. А если, не дай бог, в аварию или что другое по глупости, – милости просим! Сложим, починим, поставим на ноги леге артис[15], как говорится.
Федор Алексеев и Володя Коваленко неторопливо возвращаются в город. Пешком – им есть о чем поговорить.
– Кажется, операция «Кайрос» увенчалась успехом, – говорит Володя, ткнув пальцем в переносицу – поправил очки. На правом стекле Федор замечает поперечную трещину.
– Кажется, увенчалась, – отвечает Федор. – Мы все-таки схватили его за волосы…
– А если бы она не появилась? – спрашивает Володя.
– Мы придумали бы другую ловушку, – не задумываясь, отвечает Федор. – Правда, не уверен, что нам удалось бы убедить капитана Астахова ввязаться… Он у нас начисто лишен авантюристической жилки.
– Я бы не сказал, что начисто, – заметил Коваленко. – А вы не пробовали писать детективы?
– Пока нет. Хотите попробовать?
– Я, возможно, уеду – мне предложили контракт в Германии, – отвечает Володя. – Если хотите, можем сочинять на пару и закидывать по электронке – главу вы, главу я… Согласны?
Федор кивает и, не удержавшись, спрашивает:
– А как же Лена?
Володя Коваленко пожимает плечами…
– Вот и все, – сказала себе Ирина. – Права Лидка. Даже этого он мне не захотел дать, а тем временем жизнь взяла и прошла. И что прикажете теперь делать?
Она разговаривала сама с собой, задавала вопросы и сама же отвечала на них, строила всякие фантастические планы на будущее, вроде того, что неплохо бы уехать, начать новую жизнь там, где ее никто не знает. Попутно вытирала пыль, раскладывала диванные подушки и мыла посуду. Она вынула из вазы засохшие почерневшие розы, вздохнула, застыла в нерешительности. Бывшие палевые, те, что подарил Гетман. Он всегда дарил ей палевые розы. И сунула жесткие колючие стебли в пластиковый мешок для мусора. Финита.
На месте, где всегда стояла статуя Гетмана, образовалась пустота. Глубокая ниша, в которой воцарился вакуум! Пустота в сердце, пустота в памяти, пустота в мыслях… Как ни странно, она сразу поверила, что раскаты грома, напомнившие ей голос Гетмана, были неким знаком и символом. Не бывает таких совпадений, ну не бывает! Она ему про девочку с розовыми бантиками – а он возмутился, затопал ногами, заревел! Не моя девочка! И как это прикажете понимать?
И сниться он ей перестал – с того с самого дня ни разу! Просто взял и опять ушел, как всегда – не захотел их…
Если подумать, удивительно было другое: она приняла свое прозрение без горечи и надрыва – словно переместился центр тяжести с Гетмана на маленькое существо, дремавшее внутри ее организма…
А журналист Сергей Иванович… Неизвестно, жив ли. Она знает о нем так мало, почти ничего. Ни его привычных словечек, ни жестов, ни любимого цвета рубашек… Даже цвета глаз не помнит… Ирина задумалась. Серые, кажется. Ничего. Ничего, кроме того, что она ждет от него ребенка. И Гетман рявкнул и отступил – думать в подобных обстоятельствах о Гетмане было бы просто неприлично. На одной чаше весов оказался ребенок, на другой – Гетман, и вопрос дальнейшей верности ему снялся сам собой. Отодвинулся на задний план, истончился и потихоньку таял, уступая место новому чувству и новой любви. Она положила руку на живот… Тоска по Гетману вытеснилась этим новым… И что же Ирина чувствовала теперь?
Она попыталась определить… Благодарность? Да! Благодарить провидение, судьбу принято, возводя очи горе. Она посмотрела на потолок – там висела люстра, потускневшая не то от пыли, не то от времени. Бабушкина люстра – фарфоровые рожки, расписанные синими наивными фиалками. И нитка паутины. Ирина, недолго думая, полезла на стул с тряпкой.
Что еще? Умиротворение? Да. Она слезла со стула, сунула тряпку в карман халата. Умиротворение, даже как будто бы опьянение! Еще – тепло, радость, ожидание! Любопытство – каким он будет? С серыми глазами или карими, как у нее, Ирины?
Еще – растерянность? Страх? Сожаление? Сожаление… Она вспомнила, как Сергей Иванович сидел на краю стола в ее кабинете и смотрел на нее… Любовался! Серые! У него серые глаза! И в зале они сидели рядом, и его локоть нечаянно касался ее локтя… Пьеса была смешная, какие-то городовые, мещане, барышни-курсистки, крестьяне… Сочный язык, сочный юмор, эксцентрика, глупость, любовь, ревность… В зале смеялись, и Ирине было приятно, что она знакома с автором. И не просто знакома, а… А хорошо знакома, и другой такой знакомой у него нет – иначе он не пригласил бы ее, Ирину, на премьеру. Впервые она подумала, что он одинок, и мысль эта заставила ее покраснеть. Когда упал занавес и актеры, держась за руки, вышли на поклон, на сцену выбежал культовый режиссер Виталий Вербицкий – в смокинге, с бабочкой и привычной косичкой, – и поднял руки, требуя тишины.
– У нас сегодня праздник, как вы знаете – премьера краеведческой пьесы нашего замечательного соотечественника, то есть земляка, журналиста «Нашей газеты», который присутствует в зале! – Он протянул руку в зал и произнес торжественно: – Это мой друг Сережа Брагин! Сережа, встань, покажись народу! Для Молодежного театра большая честь быть первым театром, поставившим Сережину пьесу. Состоялось! На наших глазах родился новый жанр – детективный водевиль. Я предлагаю поприветствовать нашего драматурга бурными аплодисментами! Ура!
Ознакомительная версия.
