Наверху открылась дверь, и послышался женский голос:
— Все в порядке, Тим? Господи, ну и крик она устроила…
Тим подошел к лестнице с Линдси на руках.
— Не возьмешь ее к себе на полчасика, Голди?
— Конечно, если ты хочешь. Но ей придется посмотреть телик, потому что как раз начался мой сериал.
— Линдси хочет Голди! — Девочка соскользнула с отца и на четвереньках стала подниматься по лестнице.
— Пойдем выпьем, — сказал Тим. — Нам обоим не помешает.
Он повел Мартина по коридору к двери, из которой появилась Линдси. Это была кухня, слегка модернизированная вокруг раковины и с современными шкафчиками, но в остальном убого старомодная, с неработающим бойлером в углу и очагом на противоположной стене, дымоход которого закрывала красная крепированная бумага. Духовка была включена, настенный нагреватель тоже. На столе, заваленном газетами и пачками «Голуаза», стояли остатки еды и наполовину пустая бутылка джина «Доминикс милитари».
Мартин двигался как в тумане. Тим направил его к одному из маленьких кресел рядом с настенным нагревателем, но Урбан сел — вернее, рухнул — на гнутый стул у стола и закрыл лицо руками.
— Тебе чистый или разбавить водой?
— Все равно.
Мартин никогда в жизни не пил джин без тоника, мартини или какой-нибудь другой экзотической добавки. И теплым, таким как теперь, тоже не пил. Вкус был настолько мерзким, что Урбан вздрогнул, но огненная жидкость взбодрила его. Он повернулся и посмотрел на Тима исполненным муки взглядом. В глазах Сейджа читалось нечто похожее на отчаяние — или просто безразличие. Заговорил он спокойным, бесстрастным голосом, как социолог, сообщающий о неудаче, несчастье, поражении.
— Я расскажу тебе то, что мне рассказала полиция, и заполню пробелы тем, что знаю сам. После того, как ты высадил ее у того дома в Финчли, она пошла искать такси, чтобы поехать домой. Не в первый раз. Там сложно поймать такси. Она шла долго, до самой Норт-Серкулар-роуд. — Тим умолк, потом продолжил тем же ровным голосом: — Непонятно, как можно было не увидеть, что она переходит ярко освещенную дорогу. Наверное, парень был пьян или просто не смотрел. Минут через десять ее нашел другой водитель — так они думают. Она была еще жива. Умерла в больнице в воскресенье вечером.
— И все это время… — Голос Мартина был едва слышен.
— Она была без сознания. Еще джину?
Тим снова наполнил стаканы. Закурил очередную сигарету. Единственное, что выдавало его чувства, — быстрые, жадные затяжки.
— Ну вот, — сказал он. — Переходим к вопросам.
От джина Мартину стало жарко, голова шла кругом, и он расхрабрился.
— Ты был женат на Франческе?
Тим рассмеялся, но этот звук не имел никакого отношения к веселью.
— Ты сам знаешь. Ты же мой бухгалтер. Разве я не должен был тебе сообщить, что женат? Франческа до сих пор замужем за парнем из Илфорда. Его зовут Рассел Браун — на самом деле.
— Но та заметка в твоей газете…
— Заметки в газетах пишут люди. Это не послания из некого непогрешимого источника истины. — Тим пожал плечами. — Ее сочинил я, за исключением имен. Дом ты нашел сам. Я не говорил тебе, что Франческа живет в номере пятьдесят четыре по Фортис-Грин-лейн — кстати, и она тоже. Ты сам это придумал. Предположил, как и в том случае, когда увидел у Франчески синяки и решил, что это дело рук Рассела. На самом деле она упала, поскользнувшись на льду, как еще несколько тысяч человек в тот день.
Мартин молчал. Потом медленно произнес:
— Ты хочешь сказать, что все это было подстроено тобой и Франческой? Все? — Весь ужас того, как с ним поступили, волнами накатывал на Мартина. Он чувствовал, как пульс громом отдается у него в голове. — Вы оба собирались надуть меня, чтобы получить… Теперь он все понял. — Квартиру? Вы два преступника… которые это сделали?
— Вначале, — сказал Тим, Франческа рассчитывала только на деньги или какие-нибудь драгоценности. Естественно, я знал о твоем выигрыше в тотализатор. С самого начала. Должно быть, ты забыл, что, несмотря на мои неудачи, у меня потрясающая память. — Он сделал большой глоток джина и передернул плечами. — Тебя не назовешь воплощением щедрости, правда? Я ничего не получил, и она тоже — пока тебе не пришла в голову блестящая идея, как уклониться от уплаты налогов. К тому времени отступать уже было поздно; как говорят, семь бед — один ответ.
Мартин встал. Покачнулся, но сумел удержаться на ногах. Оставалась еще одна вещь, последняя. Если Франческа изменяла Расселу Брауну с Тимом, то она точно так же изменяла Тиму с ним. Он посмотрел в глаза Тиму и срывающимся голосом — хотя ему казалось, что с вызовом — крикнул:
— Она спала со мной! Она тебе об этом рассказывала?
Тим приподнялся на стуле. Губы его улыбались, но глаза были пустыми. Он пожал плечами.
— И что? Это была тяжелая работа. Сочетать приятное с полезным тут не вышло.
Мартин ударил его — не раздумывая, без подготовки. Сжал кулак, размахнулся и ударил в челюсть. Тим зарычал и опустился на стул, но тут же вскочил и бросился на него, подняв обе руки. Мартин уклонился, снова ударил и рухнул на стол, сбив лампу, которая покатилась по полу и погасла.
Комната погрузилась в темноту, если не считать яростного красного свечения настенного нагревателя, и все окрасилось в алые тона — воздух, мебель и Тим, спиною прижавшийся к двери, демон, падший ангел, разрисованный красным светом. Он снова бросился на Урбана, ударил в лицо, но на этот раз Мартин схватил его за плечи, стиснул худую и твердую грудную клетку. На мгновение они замерли, вцепившись друг в друга, потом рухнули на пол и, не размыкая объятий, покатились в темноту по толстому ковру, старому и потертому.
Тим пытался схватить его за плечи и ударить головой о пол. Но Мартин был сильнее. Больше и тяжелее Тима, крепче. Он схватил запястья Сейджа и завел их ему за спину, обхватив его тело руками.
Вместе с этим успехом, с усмирением Тима, его охватило необычайное волнение. Он боролся с Тимом, делал то, о чем мечтал в своих снах. Прикосновение жесткого тела Тима, трение, когда он извивался, пытаясь вырваться, и они перекатывались по полу, объятие, такое крепкое, словно их тела проникли друг в друга и слились в одно — от всего этого он возбудился. Страсть пылала так жарко, что на ее фоне отношения с Франческой выглядели бледными и холодными.
Ему было все равно, понял Сейдж или нет. Мартин отбросил всякую осторожность, перестал сдерживать себя. Хриплым шепотом он произнес имя Тима, и сопротивление ослабло. У Мартина перехватило дыхание, и он уже не мог ничего с собой поделать — прижал губы к губам Тима и поцеловал долгим, жадным поцелуем. Разрядка, которую принес этот поцелуй, казалось, унесла с собой все заботы и тревоги. Он откатился от Тима и замер, уткнувшись лицом в пол.
Тим встал первым. И сделал то, что сделал бы на эшафоте или при раннем оповещении о водородной бомбе. Закурил «Голуаз». Уголок рта у него дернулся, и он скривился, как будто подмигивая Мартину. Урбана переполнял стыд, а все заботы и тревоги вернулись на место. Он поднялся и сел, сгорбившись, на кресло у нагревателя.
— Не включай свет.
— Ладно, если ты не хочешь.
— Мне очень жаль, что так получилось. Я имею в виду, теперь. — Мартин пытался совладать с заплетающимся языком. Он старался разглядеть Тима сквозь красную полутьму, смотреть ему в глаза и говорить связно. Это было почти невозможно. — Не могу объяснить, почему я это сделал.
— Это все солдатский джин. Дело в том, что он предназначен для гвардейцев, а ты сам знаешь, какая у них репутация.
— Я не гомосексуалист, не гей, или как там их называют.
— Это был джин, любовь моя, — сказал Тим.
Он присел на край стола. Мартин сумел сфокусировать на нем взгляд; если он и покраснел, то при таком освещении этого видно не было.
— А может, и гей, — тихо сказал он. — Просто я об этом не знал. Скажи, Тим, почему вдруг обнаружилось столько вещей, о которых я не знал и которых не замечал?
— «Человечество идет по тонкому льду над ужасающей бездной». Помню, я произносил тебе эту цитату еще до того, как все началось. Мы оба упали и разбились, не так ли?
Мартин кивнул. Он все ещё чувствовал смущение и стыд, но в то же время его обволакивало тепло, которое не имело отношения к нагревателю. Он любил Тима — теперь сомнения исчезли. И то, что сделал Тим, уже не имело значения.
— Та квартира, в которую должна была переехать Франческа… ты ее можешь забирать. Я хочу, чтобы она перешла к тебе.
— Разве она твоя, чтобы дарить, дорогой мой?
— Ну, я… — Официально, по закону — нет. А значение имело только то, что официально, по закону.
— Полагаю, ее разделят между четырьмя наследниками. У Франчески был муж, ребенок и родители. Что-то получит Линдси, а большая часть, как мне кажется, достанется Расселу Брауну.
