пожилого работника явно непорядок с психикой, однако манера речи его настораживала. Старик пытался меня о чем-то предупредить, вот только о чем? Может, он перепутал меня с какой-нибудь пациенткой? Нет, не может быть, больные не выходят на улицу выкидывать мусор, хотя кто его знает, что могло померещиться несчастному! В любом случае надо спросить Алевтину Федоровну, как зовут дворника, а уже потом навести про него справки.
Коридор оказался очень большим, а помещений насчитывалось огромное количество, и я понимала, что не успеваю до завтрака вымыть столовую. К слову сказать, еду привозили из другого корпуса, там готовили на все отделения больницы. В пятнадцатом только варили какао и делали чай, а вот каши, супы и второе привозили. Помимо мытья полов, мне нужно было протереть все столы – на пункте раздачи дежурили две женщины, которые накладывали еду в тарелки, в уборке помещения они участия не принимали.
Я быстро прошлась тряпкой по столам, как могла, вымыла пол и отправилась наверх мыть палаты. Не знаю, как Гульнара справлялась со своей работой, а я чувствовала, что уже видеть не могу тряпку и ведро. Вроде для меня нагрузка смешная – это вам не с толпой преступников драться, – но рутинные, скучные действия не то что надоедали, а попросту злили. Я с нетерпением ждала, когда утренняя работа закончится и я смогу хотя бы поговорить с дежурной медсестрой по поводу странного старика.
Когда я поднялась, дверь в отделение больных была открыта, Алевтина Федоровна звала больных на завтрак. Кто-то из пациентов шел бодро и даже энергично, кто-то – ковылял, еле плелся и шатался. Одни больные выглядели безучастными, другие подавали хоть какие-то признаки жизни.
«Весьма странный сброд, состоящий из мужчин и женщин разного возраста», – подумала я про себя. Всего в отделении было порядка пятнадцати пациентов, точнее цифру сказать не могу, потому что вполне возможно, не все больные шли на завтрак самостоятельно. Гульнара ведь говорила, что совсем немощным и несоображающим пациентам еду приносили санитарки, поэтому не исключено, что мне придется сгонять в столовую за порцией для какого-нибудь больного.
Я рассчитывала побыстрее управиться с палатами, но когда я зашла в туалет, то поняла, что застряла в отделении надолго. Мало того что туалет был общим – и мужским, и женским, вдобавок он оказался еще и курилкой, поэтому дым стоял такой, что хоть топор вешай. Понятное дело, что на улицу больных курить не выгонишь, балконов в больнице тоже не предусмотрено, и единственное помещение, где разрешалось беспрепятственно дымить, – это злополучный туалет.
«Хорошо, что у меня нет аллергии на табачный дым», – подумала я про себя. Помимо запаха табака, все полы были заляпаны какой-то дрянью – то ли испражнениями, то ли засохшими рвотными массами, то ли еще чем.
Похоже, я погорячилась, когда сообщила Корнишенко, что ни капли не брезглива. Что поделаешь, и на старуху бывает проруха, скажу только, что раньше убирать подобные вещи мне не приходилось. Но деваться некуда – я натянула перчатки повыше, окунула тряпку в ведро и взялась за уборку.
На мое счастье, завтрак у больных затянулся, отсутствовали пациенты не полчаса, а около сорока минут. Не скажу, что я успела сделать все, что нужно было, – тридцать минут я драила туалет, а остальные десять бегала по палатам да возила туда-сюда тряпкой. Я надеялась, что в первый же день работы меня не уволят за столь отвратительное выполнение своих обязанностей и я успею хоть что-то узнать полезное.
Палат было немного, в каждой вмещалось по шесть человек. Были мужские палаты и женские, если мест не хватало, пациенты спали в коридоре и в общем зале. Общий зал назывался так потому, что в этом помещении находился стол, три стула и телевизор. На столе лежали шахматы и карты, валялась раскрытая книга. Какой-то любовный роман – то ли медсестра читала, то ли кто-то из пациентов.
Интересно, кто-нибудь из больных еще может читать? Судя по рассказам Гульнары, люди здесь находятся не в слишком хорошем состоянии, либо в отключке лежат, либо от ломки страдают. Хотя кто их знает, наверняка санитарка говорила о наиболее «интересных» случаях, которые ей запомнились.
После того как я домыла общий зал, Алевтина Федоровна завела пациентов в отделение и сказала мне, что я могу пойти в столовую позавтракать. Утром я только кофе выпила, есть не хотелось, зато после грандиозной уборки в отделении я чувствовала себя такой голодной, что готова была съесть хоть слона, хоть мамонта.
Я радостно отнесла ведро и швабру вниз, поставила возле своей каморки – потом воду вылью – и пошла в столовую.
Помимо меня, завтракали только сами работники столовой. Ни медсестры, ни врача я не наблюдала, возможно, они поели вместе с пациентами. Или у них своя еда, мне об этом ничего не известно.
Женщина лет пятидесяти, черноволосая и энергичная, налила мне в тарелку нечто белое и водянистое, сверху кинула шматок сливочного масла.
– А что это такое? – поинтересовалась я, глядя на неведомое блюдо.
– Каша, – пояснила женщина. – Овсянка.
– А, вот оно что, – протянула я и понесла свою тарелку к столику, про себя раздумывая, съедобно ли это вообще.
Вкуса странная каша не имела вообще. То есть она не была ни соленой, ни сладкой, ни кислой, ни горькой – вообще никакой. Ума не приложу, каким образом ее так приготовили, однако догадаться, что это овсянка, было практически невозможно.
Я поискала на столе сахар, однако ничего похожего не обнаружила. Вспомнила, что у меня есть соль – хорошо, что бросила ее в карман рабочего халата, сейчас она будет как нельзя кстати. По крайней мере, я надеялась, что моя каша приобретет хотя бы какой-нибудь вкус.
Я посолила блюдо, размешала масло. Получилось нечто солоноватое и жирное, мои кулинарные эксперименты редко оканчиваются успешно. Я решила больше ничего не делать с овсянкой и вообще есть что дают. По крайней мере, я не в том положении, чтобы капризничать и придираться.
Я мужественно запихала в себя кашу, с завистью посмотрела на сотрудниц столовой, которые приправляли свои порции вареньем из баночки. Я пожалела, что доела свою овсянку, не то спросила бы у них тоже варенья. Но осилить вторую порцию овсянки даже я оказалась не в состоянии,
