говорил Хагену:
— …либо парижский филиал, либо венский. Думаю, вы совладаете с любым из них, если захотите.
— Я подумаю, — сказал Хаген.
— Организация прежде всего, — бодро и задушевно говорил Эрл. Он был мертвенно-бледен и казался героем. — Что бы ни случилось, дело необходимо продолжать. Оно важней, чем я, чем любой из нас. Ни за что не хотел бы, чтобы оно пострадало или оказалось под угрозой.
В стороне держался только наш новый менеджер Стейчел. Я подошел к нему.
— Так что же? — спросил я.
— Я знаю, вы хотите побольше денег, — сказал он. — Чего еще вы хотите?
Я понял, что нечего ждать какого бы то ни было улучшения. И сказал:
— Хочу Эмори Мафферсона.
Я подумал, это выведет его из равновесия, так оно и получилось.
— Что? В самом деле хотите Мафферсона?
— Мы хотим обнародовать проект «Субсидируемые Специалисты». Представим его в рисунках. — В глазах Стейчела все еще оставались сомнение и подозрение, но в них начал проглядывать и интерес. — Никто нынче не читает, — продолжал я. — Будущее — за картинками. Пусть Эмори продолжает разрабатывать этот самый проект и подготовит пятицветный альбом на глянцевой бумаге.
— Я подумаю над этим, — пробурчал он. — Посмотрим.
Остальная часть дня промелькнула как кинолента, которую то ускоряли, то замедляли. Я позвонил Джорджетт и назначил ей свидание, чтобы вместе пообедать у Ван-Барта. Голос ее звучал необычайно радостно, не знаю почему. Ведь она ничего не знала об этой истории.
Я пояснил, что задание выполнено, и тогда она передала трубку Джорджии. Разговор получился такой:
— Алло, алло! Это ты, Джордж? Говорит Джорджия.
— Да, это я, Джордж. Здравствуй, Джорджия.
— Алло!
— Алло!
— Алло? Алло?
— Ну ладно, мы уже поздоровались.
— Алло, Джордж, ты должен рассказать мне сказку. Как ее звали?
— Клаудия. И ей было пятнадцать лет.
— Шесть.
— Шестнадцать.
— Шесть. Алло? Алло?
— Алло. Да, ей было шесть. И вот что она сделала. Однажды увидела нитку, вылезшую из носового платка, и потянула за нее, тянула, тянула, пока платок не исчез, потом она заметила такую же нитку в свитере, в платье, все тянула да тянула, скоро на ней остались только ее волосы, она и их стала тянуть, и в конце концов от Клаудии осталась только кучка ниток да волос на полу.
— А тогда что она сделала? Алло?
— Тогда она, лежа на полу, посмотрела на стул, на котором раньше сидела, но он был, конечно, пуст. И она спросила: «А где же я?»
Полный успех. Я услышал, как дочь недоверчиво рассмеялась.
— Ну а потом что я сделала? Алло? Алло?
— Потом ты ничего не сделала, — сказал я. — Только с тех пор остерегалась тянуть вылезшие откуда-нибудь нитки.
— Алло? Это все?
— Пока что все.
— До свиданья. Алло?
— Мы уже достаточно говорили «алло», теперь надо говорить только «до свиданья».
— До свиданья, до свиданья, до свиданья.
Затем я позвонил в агентство и заказал два билета на вечернее шоу. После этого, повинуясь неожиданному порыву, позвонил администратору художественной галереи, который прислал нам фотографию с выставки Луиз Паттерсон. Назвался и спросил: «Почем идут теперь картины Паттерсон?»
— Смотря по обстоятельствам, — сказал он. — Вы хотите купить или продать?
— И то, и другое, мне нужна грубая оценка.
— Ну, честно говоря, никто этого не знает. Полагаю, вы имеете в виду недавнюю статью в «Ньюсуэйз»?
— В какой-то мере.
— Хорошо. Там, конечно, допущено преувеличение. Рыночная цена на картины такого художника, как Луиз Паттерсон, постоянно колеблется. Я бы сказал, цена любой ее картины может составлять две-три тысячи долларов. У меня случайно есть несколько ее полотен, и за такую сумму вы можете приобрести какое-нибудь из них.
— А сколько стоит теперь «Иуда»? Я имею в виду ту картину, где изображены две руки. Вы прислали нам ее фотографию.
— Ну, это другое дело. Ее так разрекламировали, что она стоит дороже. Но, к сожалению, ее у меня нет. Видимо, она утрачена.
— Вовсе нет, — сказал я. — Она у меня. Сколько она теперь стоит?
Наступило длительное молчание.
— Она в самом деле у вас?
— Да.
— Видите ли, мистер…
— Страуд. Джордж Страуд.
— Видите ли, мистер Страуд, я сам картины не покупаю. Я их просто выставляю и получаю комиссионные за продажу через нашу галерею. Но если «Иуда» действительно у вас, за это полотно можно получить от пяти до десяти тысяч долларов.
Поблагодарив его, я повесил трубку.
Большие часы тикали везде, никого не оставляли без внимания, никого не пропускали, ничего не забывали, ни о чем не помнили, ничего не знали.
Во второй половине дня в мой кабинет с ревом ворвалась Луиз Паттерсон, запьяневшая чуть выше среднего. Я ждал ее. Она заявила, что хочет со мной поговорить, и я повез ее к Гилу.
Когда мы уселись у стойки, она сказала:
— Так что с моей картиной? Что вы с ней сделали?
— Ничего. Она у меня дома. Зачем мне было с ней что-то делать?
— Вы-то знаете зачем! — загремела она. — Картина доказывает, что это вы убили Полин Дэло!
Трое посетителей обернулись и с интересом посмотрели на нас. Пришлось мне объяснить ей, что не я убил Полин, я изложил ей полицейскую версию, опустив подробности. Когда я закончил, она разочарованно протянула:
— Так, значит, вы никакой не убийца?
— Нет. Мне жаль вас разочаровывать.
Она взорвалась смехом. Какую-то секунду не могла дух перевести. Я боялся, как бы она не упала со стула.
— Мне тоже жаль, мистер Страуд. Вы не можете себе представить, какой храброй женщиной я была вчера в вашем кабинете. Господи, на что не пойдешь, чтобы сохранить свои собственные картины! Чем больше я смотрела на вас, тем сильней вы меня пугали. Разве не так?
Женщина как женщина. Она все больше мне нравилась. Вчера она выглядела как фото из старого альбома, но сегодня постаралась привести себя в порядок. Крупная, темноволосая, живая женщина.
К нам подошел Гил.
— Добрый вечер, — сказал он обоим, затем обратился ко мне: — Знаете, один ваш друг целую неделю болтался здесь, разыскивал вас. Вы ему зачем-то нужны были позарез. К сожалению, сейчас его здесь нет. И про вас спрашивала еще целая куча народу.
— Знаю, — сказал я. — Я с ними со всеми повидался. Дайте нам парочку коктейлей из водки и предложите моей даме поиграть.
И вот Гил затеял игру с Луиз Паттерсон. Она начала с воздушного шара, это было легче легкого — Гил показал игрушку, спасенную на пожаре у трамвайного парка, потом она потребовала картину Рафаэля — это тоже не составило труда, он
