– Это я уже понял, – усмехнулся Максим.
– Еще ворует она, конечно, все, – откровенничал Штырь. Видимо, он любил поболтать. – Привозят одежду нам, страшную, конечно, но носить-то ее можно, а она нам ее не выдает. Вот ходим который год в этом, – он кивнул на свои ботинки, которым и правда место было на помойке, – и так постоянно.
– И вы не жалуетесь?
– Никто не жалуется, кому будешь жаловаться?
– А бывает так, что усыновляют? – с любопытством спросил Максим. Он уже четко решил для себя, что сделает все, лишь бы тут не остаться. Если не усыновят – придется бежать.
Штырь хмуро оскалился, поманил его пальцем, вывел на заднее крыльцо, нырнул куда-то под него, достал из дыры в стене бутылку с мутной жидкостью и протянул Максиму:
– На, будешь?
– А что это? – брезгливо покосился Макс.
– Да пей, не бойся, никто не помирал еще от этого. Спиртяга просто, ребята бодяжат.
Максим поморщился, засомневался, но потом решительно протянул руку и сделал глоток. Горло мгновенно обожгло едкой жидкостью, дыхание перехватило.
– Черт, гадость какая, – едва выдохнул он.
– Привыкнешь, все привыкают. Ничего, тут у нас коньяков да шампанских нет, – философски заметил Штырь. – И то, если Мегера узнает, сипец будет!
Он сделал еще глоток и продолжил:
– Вот ты говоришь – усыновляют… Бывает, конечно. Только редко. Все больше байки травят, вот, мол, один пацаненок заболел чем-то, то ли тифом, то ли корью, его в больничку отправили, тут не могли вылечить. Ну и там докторша какая-то к нему прикипела. Потом год его в детдоме навещала и в конце концов забрала с собой. Но такое редко бывает. Усыновлять-то норовят все больше малышню, ну, девок иногда. Недавно тут одну девку забрали, Таньку-Козу, но ее же мать родная и забрала. Когда Танька родилась, прикинь, ее матери семнадцать лет было, ни мужа, ни работы. Ну, ее и отдали в детдом. Но мать эта постоянно навещала Танюху, ревела все. Потом и ее родители стали приезжать, дед с бабкой, значит. Домой брали на выходные, на праздники. А однажды она вовсе не вернулась, все-таки оставили дома. Вот так-то. Ладно, пошли обратно, а то попадет.
А еще случай был, пару лет назад, – продолжал Штырь, когда они вернулись в кухню, к горе грязной посуды, – девчонку вообще итальянка забрала. Но та мелкая была, года три, красивая такая и, говорят, на ту итальянку похожа. Я вот тоже раньше надеялся, что меня заберут, но что-то никто не рвется. Мои вряд ли заберут… Батя в тюрьме сидит, козел, – со злостью проговорил он.
– А у тебя что случилось? – поинтересовался Макс, загружая в мойку новую стопку тарелок.
– Да ничего, как обычно тут у всех, – Штырь отвернулся. – Мать пила, отца за пьяную драку посадили, он там кого-то ножом пырнул. Мать от меня отказалась, сука, тут же сюда и сдала. Мне вообще с ней хорошо было, хоть она и пила. Где угодно лучше, чем здесь.
Откровенность собеседника подкупила Макса, и он решился задать вопрос, неотступно мучивший его все это время.
– Слушай, тут такое дело… Я ночью слышал… Ну понимаешь… Как новенького этого, Кольку…
– Опустили, что ли? – глаза Штыря блеснули. – Ничего ты не слышал, понятно? А будешь залупаться, и тебе достанется. Ты лучше вообще Парамону на глаза не показывайся, а то приметит он тебя и приставать будет. И никуда ты тогда от него не денешься, если понравишься. Вообще он не всех трогает. Но ему отказывать не принято.
– И как он не боится карцера? Сам говорил, там сгнить можно…
– Ну, карцера он, может, и боится, да только кто ж настучит? А Мегера не знает про это… А может, делает вид, что не знает. Ей же за всеми не уследить. Да и желания нет, главное, чтобы мы проблем меньше доставляли. А ты расскажешь, так тебе же хуже будет. Мы стукачей не любим.
– Да не буду я никому говорить, чего я, идиот, что ли? – отмахнулся Максим, а про себя подумал: «Бежать, бежать! Во что бы то ни стало».
В ту же ночь, когда Максим пошел в туалет, с соседней кровати бесшумно кто-то поднялся и направился вслед за ним. Он уже выходил из кабинки, когда столкнулся лицом к лицу с Парамоном. Тот толкнул его в грудь так, что Максим ударился о дверь и, поскользнувшись, упал. Парамон наклонился к нему, Максим почувствовал зловонное дыхание у своего лица и услышал горячий шепот:
– Ну что, будем дружить по-хорошему?
– Да пошел ты, – Максим выдохнул в лицо противнику, изловчился и, ударив его в пах, перекатился из-под него и убежал.
Он знал, что расправы ему не избежать. И также понимал, что не сдастся ни за что. Лучше уж умереть. Тем более сейчас эта перспектива не казалась ему такой уж пугающей. Теперь он ждал. Несмотря на свой возраст, он обладал удивительным, почти звериным чутьем, которое не раз выручало его потом. Но это чутье он обнаружил у себя именно тогда.
На завтраке Парамон, проходя мимо его стола с подносом, оглядел его оценивающе и сказал громко:
– Ну, готовься, пацаненок, сегодня твоя лучшая ночь. Это даже хорошо, что ты такой смелый, – и мерзко заржал. Множество глаз тут же обратились на Максима – кто со злорадством, кто с ненавистью, кто даже с сочувствием, но в основном с любопытством. Все предвкушали развлечение. Это слышали и воспитатели, но никто не отреагировал, своих забот полно. Тут было принято, что воспитанники сами разбираются между собой, по своим неписаным законам. Даже если бы кто-нибудь и вмешался, вряд ли бы это помогло Максиму, который заметил, что Парамон никогда не ходит один, все время со своей свитой. Значит, трус, – сказал себе Макс. На этом он и решил сыграть.
В ту ночь спать он даже не собирался, лег в одежде и укрылся одеялом. Но все же почти уснул, когда к нему стали подходить. В последний момент он услышал легкий шорох, и тут весь сон как рукой сняло. За секунду до того, как чьи-то руки сжались у его горла, он успел откатиться в сторону и соскочить с кровати. Парамон за ним, но Максим ударил прямо перед собой украденной из подсобки острой отверткой и попал. Тот глухо вскрикнул, из раны начала хлестать кровь.
– Сука, подойдешь – убью! – прошипел Максим.
В этот момент его окружили остальные парни, которые в растерянности оглядывались на своего предводителя. Максим поднес отвертку к шее и проговорил:
– Только подойдите, полосну по горлу.
Парамон, зло сплюнув и придерживая рану, сказал:
– Ну ладно, отвалите от него пока. – И, зловеще глядя ему прямо в глаза, добавил: – Это ты зря. Ох, как зря…
Они схватили его через неделю. Дождались, когда Мегера куда-то уехала и весь детдом расслабился в ее отсутствие.
Когда Макс спал, трое взрослых парней скрутили ему руки за спину, согнули в три погибели и запихнули в прикроватную тумбочку. Обмотали ее электрическим проводом, подняли на крышу, раскачали и сбросили с высоты третьего этажа.
Парамон сказал тогда:
– Ну, ты у меня сейчас будешь лететь, пищать и какать!
В тот момент, когда Максим осознал, что происходит, он уже ничего не мог поделать. Самой страшной была первая секунда падения, невесомость, ужасающе длинный полет и адская невыносимая боль, когда тумбочка достигла земли. Хлипкое ДСП раскололось вдребезги. Мальчику казалось сначала, что он умирает, и он не хотел открывать глаза, чтобы не увидеть свои мозги на асфальте. Потом он потерял сознание. Он не видел, как подбежали люди, как его, окровавленного, понесли на носилках. Что было в следующие несколько недель, он потом не помнил. Только знал, что каким-то чудом не сломал ни косточки. Синяки скоро прошли, но душа навсегда осталась искалеченной. Когда другому пацану таким же образом сломали и душу, и позвоночник, он наблюдал за этим холодным взглядом. Самого Максима после того случая больше не трогали. Но не потому, что признали за ним силу и стали уважать – подобное происходит только в кино. Просто Максим Бирюков понял: с волками жить – по-волчьи выть. Хочешь остаться цел – становись таким, как все. И он стал. Во всем, вплоть до интимных пристрастий.
Не всех мальчишек в детдоме опускали, были и такие, которые соглашались на близость добровольно. С одним из них Макс и попробовал первый раз. И ему понравилось. Гораздо больше, чем с девчонками, – возможностей сравнить оказалось предостаточно. С партнером своего пола были гораздо более острые ощущения, и физически, и психологически. Девочки, даже если их брали силой, все равно как-то ухитрялись если не оставаться хозяйками положения, то, по крайней мере, сохранять достоинство. А парни подчинялись полностью, и это чувство безмерной власти над ними опьяняло.
После детдома Макс попал в училище, затем в армию. Вернувшись, понял, что гнуть спину на заводе не собирается. Подался в дальнобойщики, как когда-то отец, навидался всякого: и бандиты смертным боем били, и в аварии попадал, и юлой на гололеде крутился, однажды чуть не ушел под лед вместе с машиной и грузом.
Постоянных связей он не заводил, но секс имел регулярный, преимущественно с противоположным полом. Так уж получалось, что среди «плечевых», ищущих на дороге приключений с такими, как он, водителями, были только женщины.
