За углом раздались звуки шагов. Стремительно повернувшись, я прикрыл спиной гранаты и выжидающе уставился на поворот коридора.
Пару секунд спустя из-за угла появился Вовчик с графином в руках. Ни слова не говоря, он подошел ко мне, на ходу передвинув пистолет, торчащий за поясным ремнем, назад, и чуть наклонил графин горлышком вниз. Я подставил ладонь левой руки. Вовчик, все так же молча, стал поливать мне на руку. Картина была идиллическая, и я невольно усмехнулся, оттирая засохшую кровь с разбитого лица.
Кое-как умывшись и отпив пару глотков, я кивнул, давая Вовчику понять, что этого достаточно, и полез в карман за носовым платком. Отеревшись, я отнял платок от лица и увидел перед собой руку Вовчика с прикуренной сигаретой. Подняв на него глаза, я взял сигарету, с наслаждением глубоко затянулся, чувствуя головокружение и совершенно искренне сказал:
— Спасибо.
Он хотел что-то ответить и уже открыл было рот, но передумал и только молча махнул рукой. Все так же молча он унес графин, вернулся и сел на прежнее место.
Несколько минут мы молча обменивались взглядами. Но это была уже не та настороженная тишина, полная напряжения и страха, а какая-то иная, приобретшая новое качество. Какое-то, пока крохотное, но взаимопонимание между нами все же установилось.
Решив не упускать инициативы, я сочувственно спросил:
— Послушай, Володя, как тебя угораздило в такое дерьмо вляпаться?
Он искоса посмотрел на меня и ответил не сразу, словно раздумывая, стоит ли со мной вообще поддерживать разговор.
— Угораздило… Жить захочешь, и не на такое пойдешь.
Затягиваясь сигаретой, я снова спросил:
— А ты что же, не жил, что ли?
Выпрямившись на стуле, он, снова озлобляясь, переспросил:
— Жил?! Это жизнь? Это у тебя была жизнь… Ты же чистенький. Ты счастливчик. От тебя за версту благополучием прет, а я… Мать — санитарка, сожитель ее — алкаш, и у меня… инвалидная пенсия в сорок іштукі и постоянные шепотки за спиной: іВон, Вовка-дурачок пошел…і. А еще раньше детство без отца, ПТУ после восьмилетки, три года в зоне и полтора в психушке. Нравится тебе? Могу и подробности рассказать.
Пожав плечами, я ответил:
— Не стоит. На меня это не произведет впечатления. И не думай, что тебе одному плохо, сейчас всем несладко приходится. Однако же не все кидаются людей стрелять ради денег.
— А мне на всех наплевать, я не все, я сам по себе. А тот, кто хочет жить, тот и сейчас живет. И бабки имеет, и тачки, и… дачки. И я хочу жить. Жить, а не прозябать, понял?
Я еще раз пожал плечами:
— Конечно понял, чего не понять. Только ведь и это не жизнь. У кого денег нет, тем плохо. У кого они есть, тем тоже не сладко приходится. Только и гляди, чтобы такие вот, как ты, жмурики, дележа не устроили.
Вовчик упрямо возразил:
— На таких жмуриков охрана существует.
— А ты думаешь, в охране не люди? И они тоже жить хотят. И где гарантия, что они первыми не пожелают твоих денег? Да и денег-то у тебя… И потом. Всю жизнь один куковать не станешь. Жить-то с людьми надо, а не с деньгами. А как же ты к людям потом? После всего, что натворил?
Вовчик с чувством собственного превосходства усмехнулся:
— Да ты, Степанов, бессребреник, как я погляжу.
Я снова возразил ему:
— Ничуть. Ничто человеческое и мне не чуждо. Но вот людей ради денег я бы не стал убивать. И вообще не стал бы, хоть ради чего.
Зло сплюнув, Вовчик снова закурил и ощетинился:
— Проповедник, мать твою за ногу. И что у тебя за страсть нотации читать?
Я невесело усмехнулся:
— Это у меня профессиональное. Я учитель.
Недоверчиво покосившись на меня, Вовчик с удивлением спросил:
— Ты?! Учитель? Да с твоей рожей вышибалой в ночном баре надо работать.
Я не удержался, чтобы не подколоть:
— Так ведь ты же в этом и виноват. Была рожа как рожа, вполне даже симпатичная…
— А ты бы поменьше возникал…
— А ты бы поменьше психовал…
Вовчик снова сплюнул, но уже без особой злости.
— Тьфу ты… Язва ты, Степанов. Тебе слово — ты десять…
Мы замолчали. Не знаю, о чем там размышлял Вовчик, а я обдумывал свой следующий шаг. Похоже, что у этого парня серьезные проблемы с комплексом неполноценности, и главная фигура во вселенной для него — он сам. Вот на этом я и попробую сыграть. Сейчас самое главное убедить его, что для него лучшим выходом будет сдаться, пока еще не поздно, а не продолжать эту лишенную смысла затею.
Стараясь привлечь к себе внимание и вызвать Вовчика на дальнейший разговор, я кашлянул, но он даже не посмотрел в мою сторону. Сидя на стуле и откинувшись на спинку, он вытянул ноги и сосредоточенно смотрел в какую-то точку на потолке. Я еще раз кашлянул, и снова с нулевым эффектом. Тогда, чтобы больше не тянуть время, я спросил:
— Послушай, а как тебя в зону угораздило?
Вовчик оторвал взгляд от потолка, покосился на меня, и я понял, что попал в самую точку, поскольку в глазах у него мелькнул явный интерес к вопросу.
Все же недоверчиво спросил для начала:
— Тебя что, в самом деле это интересует?
Пожав плечами, я невозмутимо ответил:
— Конечно, если спрашиваю.
Вовчик поудобнее устроился на стуле и, не скрывая насмешки, сказал:
— Это была душераздирающая история несчастной любви…
Немного помолчав, он вдруг нахмурился и уже серьезно переспросил:
— Как, спрашиваешь? А запросто. Подружка у меня была, Нинка. Я с ней в училище познакомился. Классная девочка была. И красивая, и фигуристая, зараза… Я той зимой ногу сломал, на іЯвеі по льду катались, и хромал с костылем. И вот гуляем мы как-то с кралей моей в ее районе, на окраине, и нарвались на кодлу пацанов. Они приставать к ней стали… Я, дурак, только потом узнал, что она со всеми парнями в округе трахалась. Не за деньги, а так, для удовольствия… Короче, я в драку полез, да куда там калеке. Наваляли мне парни и Нинку с собой утащили, в строящийся дом, аж на девятый этаж. Пока я туда со своей ходулей вскарабкался, они ее уже оттрахали всем кагалом. Да так, что идти едва могла. Я ее, идиот, домой тащил, мучался. А ее мамаша встретила меня на пороге и понесла в мать-перемать. И сучку эту заставила на меня заявление в суд накатать, будто бы это я ее изнасиловал. А та, б…, и рада стараться… Короче, наклепали они на меня, а те, козлы, что Нинку трахали, сидели в зале и гоготали внаглую, глядя, как я за них отдуваюсь…
Замолчав, он скрипнул зубами от злости и снова закурил. Выпустив струйку дыма через ноздри, покосился на меня:
— Ну как, нравится? А ты, наверное, твердо веришь, что у нас невиновных не сажают, да? А вот хрена лысого… Отбарабанил я на малолетке три года, а потом меня в зону перевели. Райское место. Особенно для меня, с моей-то статьей. Там меня опустить хотели… Знаешь, что это такое?.. Я — в драку, а мне по черепу арматурой. Очнулся в санчасти. Нашелся ідобрыйі человек, подсказал, что делать. Теперь должок отрабатываю.
— Это Ханыга твой, что ли, ідобрыйі человек?
— Ага, он самый.
Не сдержавшись, я резко сказал:
— Сволочь он, твой Ханыга. Сам сволочь и тебя сволочью хочет сделать.
На удивление, Вовчик не стал спорить:
— Я и без тебя знаю, что сволочь. Только эта сволочь помогла мне тогда, а хорошие от меня отвернулись. Вот закончится эта бодяга, умотаю от вас куда подальше, а вы тут как-нибудь сами разбирайтесь, без меня, кто плохой, а кто хороший.
Он вдруг застенчиво как-то улыбнулся и мечтательно произнес:
— С детства мечтаю на белом теплоходе по морю прокатиться. Чтобы чайки белые, пароход белый и море — синее-синее и на горизонте с синим небом сливалось… Эх, дурак Сашка, что сбежал, хватило бы и на его долю…
Непонимающе посмотрев на него, я удивленно спросил:
— Какой еще Сашка?
— А-а-а… Был тут с нами Сашка Ведерников, шестерка Ханыгина. Сбежал, сосунок.
Услышав фамилию ісосункаі, я вздрогнул и осторожно поинтересовался, боясь услышать подтверждение своей догадке:
— Ведерников… это рыжий такой, да? Лицо у него еще лошадиное?
Выпрямившись на стуле, Вовчик с удивлением посмотрел на меня:
— Точно. Ты что, знаешь его? Ха! Мир тесен.
Мне вспомнился дневной разговор с Вадиком, и я тоскливо вздохнул. Ах Вадик, Вадик… Вот тебе и іс Сашкой останемсяі… Подвел тебя Сашка, тоже свое получит.
Вовчик снова недоверчиво переспросил:
— Нет, ты и правда его знаешь?
Хмуро посмотрев на него, я нехотя ответил:
— Знаю. Я же тебе говорил, что в школе преподаю. У меня братишка его учится. Хороший парнишка, не чета братцу.
Неожиданно меня захлестнула такая волна злости к этим молодым идиотам, что я едва не выругался в полный голос. И что творят, сопляки? Свои жизни губят, чужие… Мне вдруг до смерти надоело это все. И день этот паскудный, и Вовчик с Шариным, и их поганая затея, и мирное сюсюканье с этим Вовчиком. Я решил идти напролом, а там будь что будет.
