В хате был полумрак. Возле единственного разложенного дивана, который служил кроватью, горела небольшая лампа.
- Включите свет! - приказал Келеберда, и Нюрка нехотя подчинилась.
Сонная сторожиха, расхристанная, растрепанная, в ночной сорочке, стояла возле стены. Медсестра Валя, наоборот, словно и не спала, была в юбке и кофте и, как всегда, несмотря на ночное время, повязана платком.
Обе - и хозяйка дома, и квартирантка - уставились на Коваля, словно увидели пришельца с того света. Сержант и лейтенант, приблизившись, на всякий случай опекали их.
- Сейчас увидите кое-что интересное, - вполголоса произнес Коваль и, обратившись к медсестре, приказал: - Снимите платок!
Валентина стояла неподвижно. Казалось, остолбенела.
- Может, вам помочь?
Сторожиха бросилась к ней, заслонила собой:
- Не позволю!
Медсестра, быстро оглянувшись на милиционеров и поняв, что слова Коваля не пустая угроза, отстранила Нюрку, медленно стащила с головы платок. Взору открылись словно бы коростой покрытые щеки и подбородок, с которых постоянно пытались вытравливать щетину.
- Ну вот, гражданин Чемодуров, мы и встретились, - негромко произнес Коваль и, повернувшись к майору Келеберде, добавил: - Чемодуров Валентин Иванович, убийца Михайла Гуцу и Петра Чайкуна.
И сразу почувствовал себя так, будто с плеч свалилась гора. Подумал о том, как обрадуются Лиза и Настя, каждая по-своему, когда домой возвратится Юрась Комышан, как удивится все Лиманское, когда узнает, кто прятался под личиной медсестры, и как придется Нюрке прятать от людей глаза, как прекратят Чайкуны обвинять Комышанов в убийстве Петра и, возможно, помирятся, поверят в торжество справедливости, так же как и потерявшие веру родственники Гуцу в Беляевке, и все, кто знал об этих трагических событиях. А это для него было самым существенным.
Когда нервное напряжение улеглось, Дмитрий Иванович почувствовал страшную усталость. Он взглянул еще раз на Чемодурова, которому майор приказал переодеться, повернулся и, медленно миновав все еще не пришедшую в себя Даниловну, вышел из хаты на свежий воздух.
* * *
- Я вам, товарищ полковник, не успел доложить, - виновато сказал майор Келеберда, когда, отправив Чемодурова в сопровождении лейтенанта и сержанта в Херсон, дошел с Ковалем до гостиницы. - Вчера разговаривал с Киевом, с управлением. Наш начальник уже... как говорят... в связи с переходом на другую работу... А на его место назначен новый. Так вот он интересовался вами. Просил позвонить. Кажется, укрепляет кадры...
- Кто такой? - спросил Коваль.
Келеберда назвал фамилию заместителя начальника одного из областных управлений. Перед глазами Дмитрия Ивановича предстал молодой, ясноглазый, стройный полковник, один из самых талантливых сотрудников уголовного розыска в республике.
- О! - довольный откликнулся он. - Сегодня же позвоню.
От усталости в голове Дмитрия Ивановича гудело, будто где-то далеко били в большие колокола. Они гудели густо, настойчиво, не затихая.
Но он теперь верил: звонят еще не по нем, дела его наладятся и он снова окажется в гуще жизни, - ведь пока человек жив, все у него может повернуться к лучшему...
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
Майор Келеберда уже целый час допрашивал Чемодурова, когда появился Коваль.
Под утро майор выехал из Лиманского в Херсон, а Дмитрий Иванович разрешил себе немного подремать, не раздеваясь, на диване и в город добрался первым автобусом.
Когда вошел в кабинет и кивнул майору, Чемодуров только чуть повернул опущенную голову, искоса глянул на него и отвернулся с таким безразличием, будто видел впервые.
В этом понуренном парне, который покорно сидел перед майором и держал, как пложено, руки на коленях, было трудно узнать бывшую лиманскую "медсестру".
- Полковник милиции Коваль, - назвал Дмитрия Ивановича Келеберда.
Однако Чемодуров на эти слова тоже никак не отреагировал.
Коваль примостился на кожаном коричневом диване, чтобы видеть и допрашиваемого, и майора.
Келеберда подал Дмитрию Ивановичу первую страницу протокола с анкетными данными Чемодурова. Увидев в уголовном деле свою фотографию, Чемодуров не стал отрицать уже известные милиции данные своей биографии. Понимал, что это бессмысленно. Хотя для дознания это становилось первым шагом к истине.
Коваль, пробежав глазами страницу, вернул ее майору. Потом подтянул через стол знакомую папку с уголовным делом Чемодурова и еще раз всмотрелся в фотографию. Не так уж много времени прошло с тех пор, когда был сделан этот снимок, но как изменился за это время человек! Сейчас не верилось, что подозреваемый тот самый юноша, который несколько лет тому назад спокойно сидел перед объективом.
Дмитрий Иванович пристально рассматривал его продолговатое блеклое лицо с обожженными от постоянных попыток вытравить волосы запавшими щеками. На нем отражалась целая гамма чувств - от животного страха до наглой самоуверенности и отчаянной надежды, что все еще как-то обойдется.
Длинные прямые волосы Чемодурова, всегда раньше спрятанные под платком, были на вид жесткие, как проволока, и спадали на плечи. Серые тусклые глаза казались затянутыми пленкой.
То, что Дмитрий Иванович знал о Чемодурове, давало ему возможность сделать вывод о его импульсивном характере. Такой человек вспыхивает неожиданно; не помня себя, совершает преступление, а потом, скрываясь от возмездия, так до конца и не осознает свой поступок. Не может представить себя на месте пострадавшего, ощутить чужую боль. И чем дальше во времени отодвигается страшное событие, особенно если удалось избежать разоблачения, тем все больше ему начинает казаться, что происшествия никакого и не было, что все причудилось в кошмарном бреду. Лишенный чувства сопереживания, он боится признаться в содеянном даже себе, взглянуть в пропасть, которая разверзлась у него под ногами. Когда же неумолимая судьба все же поворачивает его лицом к совершенному преступлению, он искренно удивляется, ибо уже успел убедить себя, что ничего особенного не случилось. Своего рода защитное самовнушение, в которое человек прячется, словно в скорлупу.
Подобные люди оценивают свои поступки лишь тем, удовлетворяют ли они их желаниям и прихоти. У них достаточно ловкости и хитрости, чтобы устроиться в жизни, забыть неприятное. Вот и Чемодуров проявил незаурядную изобретательность, решив преобразиться в женщину. Кто надоумил его? Или сам придумал? И как только выдерживал? Всегда в напряжении, всегда настороже. Расслаблялся дома, лишь перед Июркой становился самим собой. Явно, очень серьезные причины толкнули его на это.
Теперь Коваль понимал, почему его всегда настораживал странный вид "медсестры", почему всякий раз при встрече с ней у него появлялось какое-то беспокойство. И почему Даниловна и другие лиманцы обращали внимание на чудачества этой особы. Но если он, опытный сыщик, не сразу понял, что к чему, где уж было догадаться остальным!
Конечно, Чемодуров кроме всего не лишен и актерских способностей.
Сейчас Коваль с особенным интересом изучал подозреваемого. В его долгой практике, изобиловавшей тяжкими трагедиями и всяческими неожиданностями, исчезновение с переодеванием еще не встречалось.
Брюки и рубашку Чемодурова нашли в сундуке Нюрки. Ничего женского во внешнем виде подозреваемого теперь не было. Пожалуй, только длинные волосы. Но он уже так вошел в роль - страх вынуждал его быть старательным учеником, - что она выработала в нем женские манеры и жесты, от которых он не сразу мог избавиться.
Вот и сейчас, забывшись, он то и дело хватался за брюки на коленях, словно одергивал на себе короткую юбку. Или вдруг тянулся к голове поправить отсутствующий, но, как ему казалось, сбившийся платок. Или внезапным, каким-то очень мягким, игривым движением отбрасывал за ухо прядь волос.
Коваль подумал, что, наверное, следовало бы направить подследственного на медицинскую экспертизу - не произошло ли за эти годы у него психических или, не ровен час, физиологических изменений. Медицине такие случаи известны.
Однако, поразмыслив, Дмитрий Иванович решил, что Чемодурову это не угрожает: ведь в доме Нюрки, запершись, он возвращался к своей истинной мужской сути, - недаром сторожиха так стояла за него, что пошла даже на преступление.
- Так где же вы были тогда, пятнадцатого октября? - продолжал Келеберда прерванный появлением Коваля допрос.
Губы Чемодурова еле заметно искривились.
- А вы можете припомнить, что делали пятнадцатого октября три года тому назад? - спросил он. - Я не могу.
- Это был для вас исключительный день и должен был запомниться.
- Кажется, жил уже в Лиманском, - хмыкнул Чемодуров.
- А если точнее? - подал голос Коваль.
- Можете считать, что так.
- Вы сами в этом не уверены?
- Теперь вспомнил точно. Пятнадцатого октября я уже был в Лиманском, а не в Беляевке.
