отходили. Мои ноги начали болеть из-за старых туфлей, слишком маленьких для меня, поэтому пока я ждала, чтобы Нэнси нашла вещи, которые должны сделать ее счастливой, я присела и собрала кубики с обозначением размеров, попадавшие на пол. В то время у каждого размера был свой цвет: десятый был оранжевым, двенадцатый – зеленым, четырнадцатый – синим. Нэнси почти всегда носила десятый, и я задумываюсь, не поэтому ли я терпеть не могу оранжевый цвет.
Все было в порядке, пока мы не оказались в примерочной. Моя мать взяла с собой максимальное количество платьев на примерку, но начала расстраиваться, как только надела первое, потому что оно не подходило по размеру.
– Просто потяни молнию вверх, – сказала она, злобно глядя на меня в зеркало, когда я безуспешно попыталась помочь.
– Она не двигается, – ответила я, дергая язычок, и она цыкнула и покачала головой, будто это моя вина.
– Должно быть, что-то не так с размером, – сказала Нэнси, стаскивая его через голову и бросая на пол. Но следующее платье десятого размера тоже не подошло. Как и следующее. Тогда Нэнси начала плакать.
– Рождение детей испортило мое тело. Испортило. Жертвы, на которые я пошла ради вас…
– Я думаю, ты очень красивая, – сказала я, засовывая руки в карманы и не зная, что говорить или делать. – Может, принести тебе размер побольше?
Взгляд, которым она тогда меня прожгла, так сильно меня напугал, что я выбежала из примерочной, не дождавшись ответа. Некоторые из собранных мной кубиков с размером все еще были у меня в карманах. Когда я нащупала их, у меня появилась идея. Я нашла платье, больше всего понравившееся матери, встала на цыпочки, чтобы достать двенадцатый размер, а затем поменяла зеленый кубик на вешалке на оранжевый. Я побежала назад в примерочную.
– Но, может, это подойдет? – сказала я, протягивая его обеими руками, как тканевой дар. – Оно красиво на тебе смотрелось.
Она выхватила у меня платье и начала его натягивать. Когда я полностью застегнула молнию у нее на спине, она улыбнулась себе в зеркале. А потом улыбнулась мне.
Я не знаю, смотрела ли Нэнси на вшитый в то платье ярлык с размером, или на другие в тех, что она купила в тот день. Мою мать всегда волновало только то, что снаружи, что видели другие и как они ее воспринимали. Я все еще думаю, что очень грустно так жить. Но в тот день мы еще раз зашли в детский отдел John Lewis и мать впервые купила мне такое же платье, как сестрам. Иногда вещи, расстраивающие одного человека, делают другого счастливым.
Нэнси снова подпевала радио по дороге домой. В багажнике ее маленького красного «Мини Купера» лежали большие пакеты, полные уцененных платьев. Все они были не того размера. Я никогда не рассказывала ей о своем поступке, потому что иногда сохранить секрет это самый добрый вариант. Я все еще помню, как она была счастлива, пока мы не увидели мальчика, идущего по прибрежной дороге в сторону Сигласса. Наверное, Конору тогда было лет тринадцать. Неловкий этап, когда он еще выглядел как ребенок, но начинал думать и вести себя как мужчина. Он хромал. Мать остановилась возле него и охнула, увидев его лицо. У него был синяк под глазом и рассеченная губа.
– Сиди здесь, – приказала она, дергая ручник, словно его нужно во всем винить.
Она вышла из машины и поспешила к Конору.
– Это сделал твой отец? – спросила Нэнси.
Вся наша семья знала об отце Конора и моя родители не одобряли вмешательства бабушки. Они считали, что она впустую растрачивает время и деньги, которые они считали своим наследством, пуская их на незнакомцев и реабилитацию отца Конора. Моя мать выжидала момент, когда найдутся доказательства ее правоты. Конор отвел взгляд и уставился на бухту Блексэнд внизу. Она попыталась снова, говоря немного мягче.
– Тебе не нужно это говорить, если не хочешь, но мне нужно знать, что произошло, Конор. Это сделал твой отец? Кивни или покачай головой.
Конор посмотрел на нее, но не двинул головой, даже не моргнул.
– Запрыгивай на заднее сиденье, – сказала она и он послушался, садясь рядом со мной. От него несло кровью и потом.
Нэнси ехала так быстро, что я порадовалась ее приказу нам с Конором пристегнуться. У нее было недовольное лицо и меня радовало, что в кои-то веки она злилась не на меня. Моя мать была вполне способна делать больно собственным детям за закрытыми дверями – пусть только словами – но она не выносила мысли о других детях, пострадавших от взрослых. Тормоза завизжали, когда мы подъехали к коттеджу отца Конора, который бабушка с любовью преобразила несколько лет назад. К сожалению, восстанавливать людей сложнее, чем места.
– Оставайтесь здесь, оба, – приказала Нэнси.
Она выбралась из безупречно чистой машины и цыкнула, увидев синее «Вольво» отца Конора. Оно было таким грязным, что я даже не могла разобрать номер, хоть мы припарковались прямо за ним.
– Однажды он кого-то убьет, ездя пьяным вдоль скалы, – пробормотала она, и я смотрела, прижавшись лицом к окну, как Нэнси прошагала к дому Конора. Я начала шептать про себя, ожидая, когда моя мать ударит, словно молния.
Раз Миссисипи… Два Миссисипи… Три Миссисипи…
Мне не пришлось долго ждать.
– Открой дверь ты, чертово позорище, – закричала Нэнси, колотя кулаком в дверь. – Может, ты и одурачил мою свекровь, но я знаю, что люди вроде тебя никогда не меняются. Твой сын сидит у меня в машине, выглядя сломленным, я думала, ты захочешь попрощаться перед тем, как я увезу его в Сигласс и убежусь, что ты никогда больше его не увидишь и не изобьешь.
К тому времени Нэнси влюбилась в Конора, как и остальные женщины Даркер. Мы хотели защитить его. Инстинктивно. Мы не думали ставить этот под вопрос и не знали, как это объяснить. Это как найти брошенного щенка – нельзя не захотеть защитить его и подарить ему дом.
Я посмотрела на Конора, но он уставился на пол машины, сжав руки в два маленьких кулака на коленях. Дверь коттеджа открылась и мое сердце забилось так быстро, что могло выскочить из груди. Тогда незнакомый мне мужчина появился в двери.
Он был похож на отца Конора, но, в то же время, нет. Мужчина, которого я видела раньше, зачастую был слишком худым, вонючим, грязным, в рваной одежде, с бородой и длинными волосами. Этот мужчина стоял с ровной спиной, держа голову высоко. Его волосы были аккуратно подстрижены, лицо начисто
