— И чего тебе нужно? — спросила она.
С тех пор как Ребекка видела ее в последний раз, та точно прибавила в весе килограммов пятнадцать. Сейчас она была одета в спортивные штаны и застиранный джемпер, волосы небрежно схвачены в хвостик на затылке. За секунду глаза ее зарегистрировали длинное, верблюжьего цвета пальто Ребекки, мягкую шаль от «MaxMara» вокруг шеи и новехонький «ауди», припаркованный на улице, и во взгляде промелькнуло выражение неуверенности.
«Я знала, что так получится, — злорадно подумала Ребекка. — Что она совсем отпустит вожжи, едва они родят первого ребенка».
В прежние времена Астрид была немного пухленькой, но миловидной, как смазливый ангелочек на закладке. А Веса Ларссон был холостым пастором, за которого боролись самые красивые девушки в общине церкви Пятидесятницы.
«Какое облегчение, что мне не надо всех любить, — подумала Ребекка. — На самом деле я никогда ее не любила».
— Я пришла, чтобы поговорить с Весой, — ответила Ребекка и вошла, не дожидаясь приглашения.
Пес трусливо попятился, но продолжал гавкать так интенсивно, что охрип. Теперь его лай скорее напоминал крупозный кашель.
В доме не было ни крыльца, ни холла. Весь первый этаж представлял собой открытое пространство, и Ребекка, стоявшая в дверях, увидела кухню, столовую, мягкую мебель у огромного камина и впечатляющие панорамные окна, выходившие на метель. В ясную погоду через них наверняка можно увидеть и Виттангиваару, и Луоссаваару, и Хрустальную церковь на горе Сандстенсбергет.
— Он дома? — спросила Ребекка, пытаясь перекричать лай собаки.
— Да, он дома. Да замолчи же ты! — прошипела Астрид.
Последние слова относились к яростно лающему псу. Порывшись в кармане, хозяйка нащупала горсть красно-коричневых собачьих сладостей и кинула на пол. Пес замолк и накинулся на них.
Ребекка повесила пальто на крючок и засунула шапку и варежки в карман. Когда придет пора снова их надевать, они будут насквозь мокрые, но с этим ничего не поделаешь. Астрид открыла было рот, чтобы возразить, но потом снова закрыла.
— Не уверена, что он сможет тебя принять, — проговорила она с кислой миной. — У него грипп.
— Я не уйду отсюда, пока не переговорю с ним, — мягко ответила Ребекка. — Это очень важно.
Пес, который съел все сладости, вернулся к хозяйке и стал обнимать передними лапами ее ногу, продолжая гневно гавкать.
— Прекрати, Балу, — вяло запротестовала Астрид. — Я тебе не сучка.
Она попыталась отпихнуть пса, но он вцепился лапами в ее ногу.
«Боже мой, вот кто командует в этом доме», — подумала Ребекка, а вслух сказала:
— Я нисколько не преувеличиваю. Я буду ночевать на этом диване. Чтобы от меня отделаться, тебе придется вызвать полицию.
Астрид сдалась. Пес и Ребекка, наседающие одновременно, — для нее это был явный перебор.
— Он в студии. На втором этаже, первая дверь налево.
В пять больших шагов Ребекка взбежала по лестнице.
— Постучись сначала, — крикнула ей вслед Астрид.
Веса Ларссон сидел перед большой кафельной печью на пуфике, покрытом овечьей шкурой. На одной из плиток печи было написано нежно-зелеными буквами с завитушками: «Господь — пастырь мой». Это смотрелось красиво. Скорее всего, сам Веса Ларссон и сделал эту надпись. Поверх фланелевой пижамы на нем был махровый халат. Глаза устало посмотрели на Ребекку из двух глубоких впадин, видневшихся над трехдневной щетиной.
«Невооруженным глазом видно, что ему плохо, — подумала Ребекка, — но это не грипп».
— Стало быть, ты пришла угрожать мне, — проговорил он. — Уезжай домой, Ребекка. Оставь нас всех в покое.
«Ага, — подумала Ребекка. — Тебе уже позвонили и предупредили».
— Великолепная студия, — сказала она вместо ответа.
— Угу, — проговорил он. — Архитектора чуть инфаркт не хватил, когда я сказал, что хочу вощеный деревянный пол. Он возразил, что такой пол в одно мгновение будет испорчен красками, тушью и всем прочим. Но именно таков был мой замысел — что от творчества на полу останется патина.
Ребекка огляделась. Ателье было просторное. Несмотря на метель и облачность, через большие окна внутрь вливался поток дневного света. Здесь все было прибрано. На мольберте возле одного из панорамных окон стоял прикрытый тканью холст. На полу ей не удалось обнаружить ни одного пятнышка краски, сколько бы она ни вглядывалась. Когда-то, когда Веса работал в подвале церкви Пятидесятницы, все выглядело по-иному: листы с рисунками были разложены по всему полу, страшно было шелохнуться, чтобы не перевернуть какую-нибудь из бесчисленных баночек со скипидаром и кисточками. От запаха скипидара через некоторое время начинала кружиться голова. Здесь же ощущался только запах дыма от печки. Веса Ларссон поймал ее внимательный взгляд и улыбнулся кривоватой улыбкой.
— Да, знаю, — проговорил он. — Когда наконец-то обзаводишься студией, о какой мечтает любой художник, то…
Он не закончил предложение, а лишь пожал плечами, но потом продолжал:
— Мой папаша рисовал маслом, ты знаешь. Северное сияние, и лопарские деревни, и домик в Мерас-ярви. Ему это никогда не надоедало. Он отказывался от коммерческих заказов, сидел с дружками и закладывал за воротник. Иногда он гладил меня по голове и говорил: «Парень мечтает стать водителем погрузчика, но я сказал ему — от искусства никуда не скроешься». Но сейчас мечты о высокой живописи кажутся мне такими наивными. Оказалось, от искусства вполне можно скрыться, и это не так сложно.
Они молча посмотрели друг на друга. Сами того не зная, они думали об одном и том же — о волосах друг друга: что раньше они были лучше, когда росли свободно и дико, когда было заметно, что стрижку делали друзья-подруги.
— Прекрасный вид, — заметила Ребекка и добавила: — Хотя, может быть, не в данный момент.
Единственное, что можно было разглядеть за окном, — сплошной занавес падающего снега.
— Почему бы и нет? — сказал Веса Ларссон. — Возможно, это самый лучший вид, какой только можно себе представить. Зима, снег — это так красиво. Все упрощается. Меньше впечатлений. Меньше красок. Меньше запахов. Дни короче. Голова отдыхает.
— Что происходило в последнее время с Виктором?
Веса Ларссон покачал головой:
— А что рассказала тебе Санна?
— Ничего.
— Что значит «ничего»? — недоверчиво переспросил Веса Ларссон.
— Мне никто ничего не рассказывает, — сердито ответила Ребекка. — Но я не верю, что это сделала она. Иногда она держится так, будто с луны свалилась, но такого она совершить не могла.
Веса Ларссон сидел молча, глядя через окно на снегопад.
— Почему Патрик Маттссон сказал, чтобы я спросила тебя о сексуальной ориентации Виктора?
Поскольку Веса Ларссон не ответил, она продолжала:
— У тебя были с ним отношения? Ты написал ему открытку?
«Ты написал всякие угрозы, которые потом прилепил на мою машину?» — подумала она.
— По этому поводу ты не дождешься от меня никаких комментариев, — ответил Веса Ларссон, не глядя на нее.
— Ах вот как! Скоро я начну думать, что это вы, пасторы, прихлопнули его. За то, что он собирался раскрыть ваши финансовые делишки. Или потому, что он грозился рассказать твоей жене о ваших отношениях.
Веса Ларссон закрыл лицо руками.
— Это не я, — пробормотал он. — Я не убивал его.
«Я перехожу все границы, — подумала Ребекка. — Вламываюсь к людям и обвиняю их черт-те в чем».
Она сжала кулак и приложила его ко лбу, пытаясь выдавить из себя хоть одну разумную мысль.
— Не понимаю, — проговорила она. — Не понимаю, почему вы все отмалчиваетесь. И не понимаю, кто подбросил Санне нож.
Тут Веса Ларссон поднял голову и с ужасом посмотрел на Ребекку.
— Что ты хочешь сказать? Какой нож?
Ребекка готова была откусить себе язык.
— Полиция не сообщила об этом прессе. Но они нашли орудие убийства в ее квартире. В кухонном диване.
Веса Ларссон уставился на нее.
— О боже мой! — прошептал он. — Боже мой!
— А что?
Лицо пастора превратилось в неподвижную маску.
— Я уже один раз нарушил обещание хранить тайну и больше этого не сделаю.
— Да к черту тайны! — воскликнула Ребекка. — Виктор мертв, и ему наплевать на то, что ты раскроешь его тайну.
— Но я дал обещание Санне.
— Замечательно! — взорвалась Ребекка. — Можешь не разговаривать со мной. Но я готова вывернуть наизнанку всех и вся, чтобы добраться до истины. И начну я с общины и ваших экономических дел. А потом узнаю, кто любил Виктора. Из Санны я выдавлю правду прямо сегодня вечером.
Веса Ларссон посмотрел на нее измученным взглядом.
— Ты не можешь отказаться от этой затеи, Ребекка? Уезжай. Не давай себя использовать.
— Что ты хочешь этим сказать?
