Ознакомительная версия.
А главное, он действовал на основе юридических документов.
В великой Республике Флоренция ни один человек не мог подвергаться пыткам, если не имелось доказательств его вины. Документы подписывали ответственные чиновники Синьории, члены правящего Совета. Он читал их внимательно, не по одному разу. Их одобрил Папа Александр, даже посылал своих представителей для ознакомления с ситуацией на месте. Ходили слухи, что сам кардинал Чезаре Борджа тайно побывал во Флоренции, чтобы удостовериться в виновности Савонаролы. Конечно, теперь у святого монаха не осталось никаких надежд на спасение.
И человек, ответственный за пытку, про себя молился о том, чтобы монах как можно быстрее покинул этот мир.
Подготовившись душой и телом, Францис Салути ждал у открытой двери пыточной камеры, когда же к нему приведут поверженного Молота Господнего, монаха Джироламо Савонаролу. Наконец, знаменитого оратора втащили в камеру. Похоже, уже сильно избили, и Салути даже обиделся. Излишнее рвение тюремщиков принижало его заслуги.
Как и полагалась профессионалам высокого класса, Салуги и его помощник быстро и надежно закрепили Савонаролу на дыбе. Не полагаясь в столь ответственный момент на подчиненного, Салути сам повернул железное колесо, вращение которого через шестерни передавало движение на перекладину, медленно отрывающую руки от тела. Ни Салути, ни Савонарола не проронили ни звука.
Салути это нравилось. Он полагал пыточную аналогом исповедальни, где не пристало зазря сотрясать воздух.
Вскоре Салути услышал знакомый хруст: предплечья вышли из локтевых суставов. Кардинал Флоренции, сидевший поблизости от этого жуткого звука, побледнел, как мел.
– Признаешь ли ты, Джироламо Савонарола, что все твои призывы – ложь и ересь? – спросил Салути.
Савонарола, с мертвенно-бледным лицом, закатил глаза к небу, как мученики на религиозных фресках. Но не ответил.
Кардинал кивнул Салути, железное колесо пошло на новый оборот. Послышался более громкий хруст, сопровождаемый звериным криком: кости и мышцы рук Савонаролы оторвало от плеч.
Салути повторил вопрос:
– Признаешь ли ты, Джироламо Савонарола, что все твои призывы – ложь и ересь?
Едва слышный шепот слетел с губ Савонаролы:
– Признаю.
На том пытка и закончилась.
Савонарола признался в ереси, предопределив свою кончину. Флорентийцы протестовать не стали. Когда-то они носили его на руках, теперь с радостью избавлялись от него. Не прошло и недели, как Молота Господнего повесили, и его истерзанное тело дергалось на веревке, пока он не испустил дух. После этого его сняли с виселицы и сожгли на костре на площади перед церковью Сан-Марко, той самой, над которой разносились его проповеди, чуть не свергнувшие с папского престола Александра VI.
* * *
Все утро Папа Александр обдумывал судьбы мира, вероломство правителей, предательство ближайших родственников, сатанинские замыслы, зреющие в головах отдельных людей. Но не впал в отчаяние. О путях Господних он не рассуждал, поскольку был наместником Бога на Земле, и вера его не знала предела. Не было у него ни малейших сомнений в том, что Господь милосерден и простит всех грешников. Этот постулат лежал в основе его веры. Он лучше, чем кто-либо еще, понимал, что цель Господа – принести радость и счастье в земной мир.
А вот обязанности Папы заключались в другом. Его прежде всего заботило укрепление позиций святой церкви, чтобы нести слово Божье по всему миру как сейчас, так и в будущем. Величайшая беда ждала человечество в том случае, если бы смолк голос Христа.
И его сын Чезаре мог содействовать решению главной задачи. Да, кардинальскую шляпу он снимет, зато станет главнокомандующим и объединит разрозненные части Папской области, ибо никто не мог сравниться с ним в знании военной стратегии и патриотизме. Вопрос возникал только один: сможет ли он выдержать искушение властью? Знакомо ли ему милосердие? Если нет, он мог спасти многие души, но потерять собственную. Александра это тревожило.
Но на какое-то время о планах на будущее пришлось забыть и заняться текущими, рутинными делами. Предстояло решить, карать или миловать его старшего секретаря, Пландини, которого уличили в подделке папских булл, канонизировать ли представительницу богатой и знатной семьи и, напоследок, с Дуарте и Чезаре наметить конкретные меры для ускорения подготовки новой военной кампании.
Александр восседал на троне в простой белой сутане, отороченной красным шелком, в белой матерчатой митре на голове. На руку надел лишь перстень святого Петра, символ папской власти.
Сегодня он настроился демонстрировать милосердие церкви, а потому выбрал приемную, стены которой украшали картины с изображением Мадонны, ведь Дева Мария всегда вымаливала у Иисуса прощение грешникам.
Он призвал Чезаре, ибо понимал, что некоторых людей надо учить пользоваться милосердием.
Первым пред Александром предстал его верный помощник, прослуживший у него двадцать лет, Стири Пландини, виновный в подделке папских булл. Чезаре прекрасно его знал, потому что с самого детства часто видел у Папы.
Пландини вкатили в приемную на арестантском кресле, прикованным цепями. Их скрывала наброшенная сверху накидка, дабы не оскорблять видом кандалов великолепие ватиканских интерьеров.
Александр тут же приказал снять цепи с рук Пландини и дать ему чашу вина. Но когда Пландини попытался что-то сказать, с губ его сорвался только хрип.
– Пландини, – обратился к нему Александр, в голосе его слышалось сострадание, – тебя судили и вынесли приговор. Ты верно служил мне много лет, однако теперь я ничем не могу тебе помочь. Но ты молил об аудиенции, и я не смог тебе отказать. Так что говори.
Стири Пландини был типичным книжным червем.
Одного взгляда хватало, чтобы понять, что в руке он никогда не держал ничего тяжелее гусиного пера. Слабый, худосочный, он занимал в кресле совсем мало места. И голос его не отличался от шепота.
– Ваше святейшество, проявите милосердие к моей жене и детям. Уберегите их от страданий за мои грехи.
– Я прослежу, чтобы им не причинили вреда, – пообещал Александр. – Ты назвал всех своих сообщников? – Папа надеялся, что Пландини сможет указать на кого-то из особо нелюбимых им кардиналов.
– Да. Я полностью раскаялся и молю вас, во имя Святой Девственницы, сохранить мне жизнь. Позвольте мне жить и заботиться о семье.
Александр задумался. Помилование этого человека подтолкнет на предательство и других. Но он чувствовал жалость. Столько лет едва ли не каждое утро он диктовал письма Пландини, обменивался с ним шуткой, справлялся о здоровье детей. Тот был прекрасным секретарем и ревностным католиком.
– Тебе хорошо платили. Что толкнуло тебя на это отвратительное преступление? – спросил Папа.
Пландини закрыл лицо руками, тело сотрясалось от рыданий.
– Мои сыновья. Мои сыновья. Они молоды, необузданны, и мне приходилось платить по их долгам. Я не мог отпустить их от себя. Надеялся повернуть лицом к вере.
Александр взглянул на Чезаре, но его лицо оставалось бесстрастным. Так или иначе, Пландини сделал удачный ход. Все знали любовь Папы к своим детям. Он мог понять мотивацию человека, сидящего перед ним в кандалах.
Стоя у окна, залитый ярким солнечным светом, в окружении портретов милосердной Мадонны, Александр в очередной раз осознал, сколь велика лежащая на нем ответственность. В этот самый день сидящего перед ним мужчину могли повесить на площади, лишив его самого всех радостей жизни, а детей, пятерых сыновей и трех дочерей, повергнуть в горе. И уж конечно, трое остальных соучастников должны умереть, даже если он и помилует Пландини. А может, стоило казнить и его?
Александр снял с головы митру, даже матерчатая, легкая, очень уж сильно она давила. Приказал страже освободить узника от остальных кандалов и поставить на ноги.
Увидел изувеченные плечи Пландини, результат пытки на дыбе.
Сокрушенный печалью, вызванной не столько жалким видом этого грешника, как злом, которое переполняло мир, он шагнул к Пландини, обнял его.
– Святая мать сострадания говорила со мной. Ты не умрешь. Я тебя помилую. Но тебе придется покинуть Рим и оставить семью. Ты будешь жить в монастыре, расположенном далеко отсюда, и замаливать свои грехи перед Господом.
Он усадил Пландини на арестантское кресло и дал знак увезти его. Что ж, решение он принял соломоново: помилование останется в тайне, остальных соучастников казнят, он же сумел послужить и Богу, и церкви.
Внезапно его охватила радость, какую он испытывал нечасто. Почувствовал, что в этот момент его устами говорил сам Господь. Безмерно доверяющий ему, уверенный в его вере. Но оставалось только гадать, доступен ли Чезаре такой же экстаз от проявления милосердия.
Ознакомительная версия.
