— Я вижу, вы уже поняли, Иосиф Лаврентьевич, причину нашего пристального интереса к вашей последней акции? — неприятным для слуха голосом заговорил Щербак — ему удавался этот противный скрипучий тон. — Поэтому не будем терять дорогое время на обсуждение отдельных деталей, а сразу проедем в одну организацию, где вы уже подробно покажете, как и кем конкретно, а также на каких основаниях и при каких условиях происходила передача акций и прочих важнейших документов, имеющих непосредственное отношение к производственному объединению «Радуга». Ну, а про то, что* вам категорически не нравится, когда вас делают свидетелем пыток несговорчивых «клиентов», об этом мы вас попросим попозже рассказать подробнее нашим коллегам. И еще вопрос: что вы делаете на этой даче? Кто вас сюда привез и зачем? Тоже ответите, не возражаете? Тогда просим в машину… И все свои документы, пожалуйста, не забудьте. Чтоб нам тут не учинять ненужный обыск. — И Щербак церемонно поклонился и пошел вслед за нотариусом, который засеменил в дом.
А Филипп довольно грубо, чтобы Саруханов успел увидеть, уходя, дернул адвоката за больное плечо, отчего тот взвыл, и снова рявкнул:
— А ну, вперед! — и толкнул его к дому.
— Господи, и откуда они взялись? — очень тихо прошептал нотариус, но Щербак расслышал его причитания.
— Из Москвы. К вашему сведению, и чтобы ваш язык чувствовал себя увереннее, граждане Ловков и Грошев-старший задержаны и пребывают в следственном изоляторе. А этот, — он мотнул головой назад, — находится под подпиской о невыезде. Так что, можете его теперь не стесняться. Тем более, что вы ведь вынуждены были участвовать в этой безобразной, преступной афере по принуждению? Я правильно понял ваши слова? Под прямой угрозой для вашей жизни? Верно? И здесь оказались, надо понимать, тоже не по своей воле? Вас же заставили? Я не ошибаюсь?
Нотариус повернулся к Николаю, уставился ему в лицо своими подслеповатыми глазами, покачал головой, подобрал нижнюю губу и ответил, кивая, как еврей на молитве:
— Таки все именно так, господин, не знаю вашего имени. А что бы вы сделали на моем месте?
Отстреливались? Наверное… Идемте, у меня здесь все с собой. Ах, жизнь, чтоб вы понимали в ней…
Последнее было сказано им тоже себе самому…
Мобильный телефон сыграл Моцарта, Турецкий нажал клавишу:
— Шурик! — раздался почти истеричный крик Ирины. — Что происходит?! Мне позвонила Светка, она рыдает в голос! Ее Ивана посадили в тюрьму! Это правда?! Почему? Вы, ч, то ли, виноваты?!
Боже, сколько воплей и вопросов одновременно!..
— Погоди, не шуми, а ответь мне спокойно. Первое: откуда она узнала? Второе: почему позвонила именно тебе, а не своим подругам? Третье…
— Да погоди ты со своими вопросами дурацкими! Откуда я знаю? Она не сказала…
— Тогда не кричи, а перезвони ей и попроси ее позвонить мне, а я постараюсь ей сам все объяснить, тебе понятно, дорогая? — Это «дорогая» было сказано с такой теплотой, что Ирина замолчала, задумавшись. И после недлинной паузы уже, как будто успокоившись, спросила:
— А это правда?
— Частично, — с увертливостью опытного дипломата немедленно ответил Турецкий. — Но тому были важные причины, а Иван тут ни при чем. Так и скажи, пусть перезвонит, а я подожду.
Светлана позвонила. В голосе слышалось с трудом сдерживаемое рыдание. Смысл ее претензий был Турецкому понятен: она в своих несчастьях винила именно его, поскольку он и втянул ее мужа в это уголовное дело, а теперь его арестовали… Словом, чего вы там сидите, когда надо выручать товарища, которого сами же и подставили. Очевидно, понял Александр Борисович, Ирина ничего ей не передала, кроме просьбы позвонить своему мужу.
— Можно вопрос, Светлана, — она только буркнула что-то неразборчивое, и Александр Борисович принял эти звуки за согласие. — Скажите мне, сколько лет вы замужем за Иваном?
— А какое это имеет значение? — Турецкий догадывался, что она опешила.
— Самое непосредственное. Просто я вижу, что вы абсолютно не понимаете особой, профессиональной специфики нашей с ним работы. А чтобы вы чувствовали себя уверенней и спокойней, я вам скажу, а моя жена может подтвердить, что за три десятка лет работы в наших органах я и сам в тюрьмах сиживал по ложным обвинениям не раз, и к стенке меня ставили, даже такое было, но, как изволите слышать, жив и здоров, чего и вашему мужу от всей души желаю. Он ни в чем не виноват, но я вам сейчас скажу такое, о чем вы не должны никому рассказывать, даже если станут здорово угрожать: не знаете, и все! Желаете знать?
— Ну, разумеется! — заторопилась Светлана.
— Его сознательно подставил его начальник, полковник Семенкин. Я с ним недавно разговаривал и высказался по этому поводу весьма недвусмысленно. Тот, надо полагать, в ярости, что мы разгадали его подлость. И сейчас все мы занимаемся тем, что собираем факты, которые как раз и должны свидетельствовать о том, что Иван стал жертвой ложного доноса. И тот, кто это сделал, пойдет под суд. Но… за час или два с такими делами просто никто не сможет управиться. Иван прекрасно знает, что никто его без помощи не оставит… А теперь ответьте мне, кто вам сказал об аресте, мне очень важно это знать.
— Мне позвонили с его работы… — помолчав, ответила она. — И просили никому не говорить.
— Светлана, я должен знать, друг это был или враг? Тогда будет ясна и цель звонка. Чего от вас-то хотели? Просто сообщили? Или что-то предложили сделать?
— Наверное, мне не следует вам этого говорить…
— Ладно, раз вы такая храбрая, тогда я вам расскажу, а вы только ответьте: да или нет, идет?
— Хорошо, — робко сказала она, и Турецкий понял причину ее робости.
— Слушайте, и тоже никому не говорите того, что сейчас от меня услышите. Вам позвонил кто-то из руководства ОРБ либо какой-нибудь важный чиновник из Главного управления и предложил пойти на свидание с задержанным мужем, а там настойчиво убедить его прекратить расследования. В таком случае все обвинения в нарушении должностных полномочий с него будут немедленно сняты и он выйдет из следственного изолятора. А если не согласится, то пусть пеняет на себя. Я — в общих словах, а там могли быть еще и некоторые несущественные частности. Так вот: да или нет?
— Да, — ответила она тихо после мучительно долгой паузы.
— Ну вот, видите, как все просто, — Турецкий даже повеселел. — Но я думаю, что они в нем ошибаются. Он вас выслушает, а сделает по-своему. Мы же, тем временем, постараемся доказать, что он не виновен. Впрочем, если он теперь и пообещает им закрыть дело, большой беды не будет, Генеральная прокуратура уже сделала по этому делу свои выводы, и, как бы ни старались пособники преступников из руководства структур, дело будет доведено до логического завершения и без вмешательства Рогожина. Он уже и так сделал доброе дело: вызвал смятение среди сообщников высокопоставленных преступников. И на том спасибо, можете так и передать, когда пойдете к нему. А если вам будет не очень трудно, скажите потом мне или Ирине, а она передаст, какова была его реакция, хорошо?
— Хорошо, спасибо… я с ним поговорю… до свиданья.
— Когда вы собираетесь навестить его?
— А мне сказали… там же… что можно сегодня, после четырех.
— Очень хорошо, поезжайте и скажите, что мы его не бросим.
«Вот так, Александр Борисович, — вслух произнес Турецкий, — обкладывает вас со всех сторон. А вы уже губы раскатали: мы их обложили! Зафлажили! Пора начинать охоту на волков! Ага, «идет охота на волков, идет охота…», — прогнусавил он и оглянулся на скрип. На пороге стояла Алевтина.
— Только что наши звонили, у них все в порядке, скоро приедут. А ты чего запел, настроение хорошее?
— Нет, как раз наоборот… скверное. Дела складываются именно так, как я и предполагал… в их худшем варианте. Но мы просто вынуждены теперь держать хвост морковкой…
Он протянул в ее сторону руку, и Аля легко вошла в тесный круг, который эта рука образовала вокруг ее талии и сильно прижала к плечу. Девушка чуть вскрикнула и на всякий случай обернулась к двери. И тут же наклонилась к нему, схватила за щеки, жарко прошептав:
— Там сейчас никого, — и впилась в его губы.
Никого — так никого, но ведь… жизнь непредсказуема? И он не стал предпринимать дальнейших решительных действий, хотя все располагало к тому, а только усадил Альку к себе на колени и так ее скрутил, что просто дух вон! Она уже с трудом дышала, но от страсти, а не от боли. Увы, значит, пора и остановиться, а то доведет он девушку до греха… вполне конкретного. О котором она только и мечтала, — уж кому и знать-то, как не Александру Борисовичу. Но он рисковать дальше не стал, аккуратно ссадил ее с колен, еще раз щекой крепко прижался к ее животу и негромко сказал:
— Ирка считает, что я полностью исправился, представляешь?.. А как не хочется быть хорошим, если б ты, Алька, знала!.. Увы, приходится держать марку… хотя бы пока… ну, пока силы есть… И чтоб хоть отчасти противостоять жутким соблазнам, что, к сожалению, не является моим твердым убеждением и достойным примером для подражания, — он с трудом перевел дыхание после столь длительной тирады.
