- Кажется, у тебя много знакомых мужчин?
Она усмехнулась - тихий, слабый звук, от которого у нее не дрогнули даже плечи, прижимающиеся к тебе.
- Хотя тебе бы этого не хотелось знать, - сказала она.
- Чем занимается мистер Гоуэн?
Ты уже знал, что у нее существует три особых способа отвечать на прямые вопросы, каждый резко отличается от другого, как будто она их сформулировала для себя. На этот раз она выбрала вариант прямого ответа:
- Он таксист. Сам он их не водит - ему принадлежат тридцать семь такси - такие коричневые с маленькой птичкой на дверце.
- Любопытно.
- Почему?
- Да ничего, только он не кажется мне человеком, который держит целую флотилию такси.
- Откуда ты знаешь, как он выглядит, ты же никогда его не видел.
- Конечно видел, в тот вечер в театре.
Она повернула голову, ее подбородок коснулся твоих волос, затем наклонилась и легко куснула тебя за ухо.
- Это был не он, - сказала она.
- Ты сказала мне, это был он.
- Ну, не надо было спрашивать.
- Тогда кто же это был?
Она снова усмехнулась:
- Это был мистер Грин.
Ее муж! Черт, конечно нет! Ты сдался, раздраженный ее ограниченным, инфантильным враньем. Видимо, почувствовав твое раздражение, она мягко погладила твою руку.
Ты хотел сначала отодвинуться или оттолкнуть ее руку, но сердце твое забилось сильнее... и ты не двинулся...
- Больше не надо, - почти взмолился ты и накрыл ее руки своей.
- Уже поздно, - вздохнула она.
Приблизительно через неделю, после того как вы несколько раз ездили в загородные гостиницы, ты наконец набрался духу заговорить с ней о ее одежде. Ты не был уверен, как она это воспримет, и не понимал, что тебя вызвало на этот разговор. Но бесконечная перемена двух дешевых платьев, темно-коричневого и жуткого платья в клетку, выводила тебя из себя. И господи, что за шляпы!
Ты был высокого мнения о своем вкусе - будучи хорошим от природы, он был отшлифован до тонкости десятью годами жизни с Эрмой. Конечно, думал ты, это не тот случай, когда нужно добиваться экстравагантности.
- Я никогда не обращаю внимания на одежду, - равнодушно сказала она. Даже если бы у меня было много денег, все это так сложно.
Ты подумывал о том, чтобы купить ей пару платьев и шляпок, но с удивлением обнаружил, что за покупкой одной вещи следует покупка другой. Однажды начав одеваться, она стала делать это почти с энтузиазмом, проявляя особенный интерес к туфлям, но даже с туфлями она ни разу не сказала определенно, что хочет именно эту пару. Она признавала преимущество одного фасона перед другим, всегда немного ворчливо, но оставляла за тобой право принимать решение. Ты ломал себе голову, как она покупала себе вещи, когда ходила в магазин одна.
Новые вещи были безусловным прогрессом, но странно смотрелись на ней. У нее была совершенно бесцветная кожа лица, того же мертвенно-серого тона, как и в детстве, никаких оттенков и разницы между щеками, подбородком, ушами и лбом, и она никогда не пользовалась ни румянами, ни губной помадой, хотя постоянно припудривала лицо какой-то странной коричневатой пудрой. Такую можно было достать только в Гарлеме - только, насколько ты знал, она никогда там не была. В старой тусклой одежде ее лицо терялось, но, когда она надевала что-то яркое и броское, смотреть на нее было жутко.
Когда ты давал ей денег, чтобы Миллисент сама купила себе белье или ночную рубашку, она аккуратно возвращала тебе на следующий день сдачу вместе со старательно скрепленными чеком и этикеткой, на которой указана цена. В отношении денег она всегда была очень честна, возможно, потому, что не придавала им особого значения.
Тебе следовало догадаться, что она выдумала всю эту чушь насчет Дика. А с алиментами - невозможно было выяснить то, что она хотела скрыть, ты и сегодня не знаешь, действительно ли она получала алименты от своего мужа и была ли она вообще замужем. Твое первое подозрение на этот счет появилось в тот день, когда вы отправились на Брайарклиф и ты предложил ей поехать куда-нибудь отдохнуть, например в центральную Пенсильванию, где тебя меньше всего подстерегала опасность встретить знакомых.
Когда ты спросил ее, что она думает на этот счет, оказалось, ее это совершенно не волнует.
- Но не так давно ты боялась остаться где-то даже на одну ночь, напомнил ты ей.
- Да. Ну... не важно.
- Мы можем провести там неделю, две или месяц, сколько захотим. Что ты скажешь?
- Думаю, это было бы хорошо.
Ладно, договорились. Сидя на возвышении Лоджа, ты смотрел на широкое пространство, поросшее густым лесом с прогалинами полян, на котором сверкала под солнцем синяя лента Гудзона, и думал, какого черта ты это делаешь.
Ты и сейчас не можешь этого понять. В этом есть что-то такое, что толкает тебя делать то или иное, так что ты Даже не успеваешь сообразить. Как, например, эта поездка. Признавая, что в этом есть нечто такое, чему ты не в состоянии противостоять, все же нет причин полностью терять рассудок. Почему ты не мог попользоваться ею, купить ей какие-то вещи для собственного удовольствия - нет, тебе нужно было целиком погрязнуть в этих мерзких отношениях. Ты боялся покинуть ее, должен есть и спать с ней, чтобы не пропустить ни единого момента, когда она могла вцепиться в тебя, как крыса.
Уже всего через одну ночь в том маленьком отеле в пенсильванских горах, когда она лежала рядом с тобой, ты чувствовал, что, если она еще раз дотронется до тебя, ты не перенесешь этого. Однажды ты сказал:
- Ради бога, Мил...
Она не обращала на тебя внимания.
M
Еще пара ступеней, и тогда он сможет увидеть свет, выбивающийся из-под двери.
Он убрал руку с перил и засунул ее в карман пальто, где снова обхватил рукоятку пистолета. Другая рука, в которой он держал ключи, была опущена вдоль тела со стороны стены. Когда он поднялся еще на одну ступеньку и рука нечаянно задела торчащий из стены гвоздь, он судорожно отдернул ее и уронил ключ, который упал на край деревянной ступени.
Он быстро взглянул вверх - не услышала ли она, - нет, конечно, - а потом нагнулся и поднял тускло блестевший в полумраке ключ.
Из комнаты больше не доносился ее голос, но в голове у него шумели какие-то другие голоса, жуткая смесь голосов, от которых у него стучало в висках... это ты, крыса... ради бога, Мил... застенчивый, безответный, бездейственный...
13
Ты не годишься, больше ни на что не годишься. Вот что ты твердил себе в тот день, когда после работы поехал на Восемьдесят пятую улицу, прямо в день ее переезда туда. "Теперь ты пропал, - думал ты, - позволил загнать себя в нору, откуда нет выхода".
Она была дома, расставляя кресла и прилаживая ковры с таким сосредоточенным видом, что ты невольно рассмеялся. Она ставила их то туда, то сюда с необыкновенной серьезностью, что было для тебя в новинку, пока ты сидел на диване, курил и притворялся, что разделяешь ее оживление. Позднее ты понял, что для нее каждая вещь, однажды положенная на какое-то место, там должна оставаться. Вроде того красного ковра, который она положила у входа; он был таким толстым, что каждый раз, когда открывали дверь, у него заворачивался угол или весь он сбивался, но, когда однажды ты с раздражением перетащил его на середину комнаты, на следующий день ты нашел его на старом месте, и тебе пришлось самому перенести его в спальню.
Когда по возвращении из поездки в Пенсильванию она согласилась покинуть Двадцать вторую улицу и устроиться в доме под именем миссис и мистера Льюис, она пожелала, чтобы это была меблированная квартира. Покупать мебель, сказала она, будет слишком дорого и хлопотно. Про себя ты думал, что делаешь это вовсе не для нее, что за всю твою жизнь у тебя никогда не было по-настоящему своего дома с твоими собственными вещами, ты никогда не сидел в кресле, которое принадлежало бы только тебе. Во всяком случае, что бы ни случилось, было бы очень приятно иметь свою квартиру и мебель.
Тебя обуревала приятная дрожь, когда ты в первый раз поднялся по этой лестнице и открыл дверь своим ключом. В чистеньком клетчатом платьице Миллисент выглядела совершенно домашней, обыкновенной женщиной, подобно всем остальным женщинам, даже какой-то уютной. Это были твои ковры, которые она перетаскивала из комнаты в комнату, эти новые пышные чистые подушки были твоими, здесь стояло обтянутое кожей кресло, которое ты купил специально для себя.
Ты прошел по небольшому коридору, из которого слева открывалась дверь в ванную, в дальнюю комнату.
Там уже были поставлены у стены друг напротив друга две кровати. Вряд ли ты будешь спать здесь слишком часто, но это была твоя собственная кровать, с новым толстым матрацем и пухлыми подушками. Миллисент не понимала, почему ты настаивал на двух кроватях, она сказала, что всегда спит так крепко, что ты спокойно можешь вертеться всю ночь и не разбудишь ее. Ты подошел к кровати и пощупал покрывало и стеганое ватное одеяло. Затем вернулся в холл и взял сумку, которую принес с собой, набитую новыми покупками, распаковал ее, ставя каждый предмет на нужное место - зубную щетку, щетку для головы, ножницы, тапочки, расческу, блок сигарет, бензин для твоей зажигалки.
