Как выяснилось, у Африки было больше терпения.
— Тетя Нобби действительно очень добрая. — Она слегка вздернула подбородок. — Когда ей было чуть за тридцать, она занялась исследованиями: отправилась в Египет, потом на юг Конго. Она путешествовала по этой великой реке на каноэ и была единственной белой в партии. У нее всегда хватало отваги делать то, что так хотелось бы сделать тебе, так что не отказывайся от ее помощи. — Она сдержалась и не стала критиковать предвзятое отношение подруги.
На Флоренс же подействовала горячность Африки, а не факты. Ее лицо смягчилось.
— Мне действительно этого очень хотелось, — призналась она. — Наверное, она замечательный человек. Но я все равно не вижу, как она может помочь нам.
Африка обратилась к Шарлотте:
— Мисс Эллисон?
Шарлотта понимала, что не может ничем их утешить. В расследованиях она обычно опиралась на удачу и на интуицию, на полное вовлечение в события и умение подмечать малейшие мелочи. Будет большой ошибкой, если она сообщит этим двум женщинам, что ее муж полицейский.
— Мы рассмотрим другие возможности, — запинаясь, произнесла она. — Выясним, были ли у жертв личные, деловые или политические враги…
— А разве полиция это не делает? — спросила Африка.
Шарлотта увидела, как лицо Флоренс снова исказилось от гнева. Ей стало ясно, что женщина готовится дать отпор очередной несправедливости. Она, конечно, сочувствовала ей: бедняжке пришлось понести тяжелую потерю. Однако ее враждебность, безоговорочное осуждение всех, кто облечен властью, а не только тех, кто предал ее, на корню убивали те теплые чувства, которые испытала бы Шарлотта в иной ситуации.
— Миссис Айвори, что навело вас на мысль, что у полиции есть серьезные подозрения в отношении вас? — сухо спросила она.
Флоренс пренебрежительно хмыкнула.
— Один взгляд на лицо полицейского, — ответила она.
Шарлотта не поверила своим ушам.
— Прошу прощения?
— Это было в его глазах, — повторила Флоренс. — Смесь жалости и осуждения. Боже мой, мисс Эллисон! У меня был мотив: я написала Этериджу и пригрозила ему. Полиция, без сомнения, в скором времени найдет мои письма. У меня было средство: любой может купить бритву, а на кухне полным-полно острых ножей. И в ту ночь, когда его убили, я была в доме одна — Африка навещала больную соседку и пробыла у нее почти до утра. Но та была в бреду, поэтому я не могу сказать, знала она, что Африка сидит рядом с ней, или нет… Возможно, вы, мисс Эллисон, и мастер по расследованию мелких краж и выявлению авторов обидных писем, но вам не по силам доказать мою невиновность. В любом случае я благодарна вам, вы действовали из лучших побуждений. Было очень любезно со стороны леди Камминг-Гульд позаботиться о нас. Прошу вас, передайте ей мою благодарность.
Шарлотта страшно разозлилась, и ей потребовалось неимоверное усилие воли, чтобы сдержаться. Она снова сказала себе, что на долю этой женщины выпало тяжелейшее горе. И только вызвав в памяти образ Джемаймы, вспомнив, как прижимала к себе ее хрупкое тельце и вдыхала аромат ее шелковистых волос, Шарлотта смогла подавить закипающую ярость. А потом ее сердце наполнилось жалостью, да такой сильной, что у нее перехватило дыхание.
— Возможно, миссис Айвори, вы не единственная, кого он предал, и если вы не убивали его, тогда мы продолжим расследование и попробуем найти того, кто убил. И я найду его, потому что я этого хочу. Спасибо, что уделили мне время. Всего хорошего. Всего хорошего, мисс Дауэлл.
Шарлотта быстро пересекла холл и вышла на улицу, освещенную лучами весеннего солнца. Измученная и полная дурных предчувствий, она пыталась разобраться в себе и понять, верит ли она в то, что Флоренс Айвори убила Этериджа. Ведь действительно у нее были причины для этого, да и духу у нее хватило бы!
Уоллес Локли, Д. П., стоял под высоченной башней Биг-Бена. Заседание закончилось поздно, и он очень устал. Дебаты оказались бессмысленными и в конечном итоге ни к чему не привели. Вечер был замечательный, и он мог бы провести его в десятке других мест, а не в палате общин, выслушивая аргументы, которые слышал уже сотни раз. Например, в театре «Савой», где давали оперу Гилберта и Салливана[23] и где он мог бы повидаться со своими знакомыми, очаровательными дамами, которые, как ему было известно, собирались пойти на спектакль.
Дувший с берега бриз уносил с собой смог и туман, и Уоллес даже мог разглядеть яркие звезды в ночном небе. Он же хотел поговорить с Шериданом — черт! Тот же только что был тут. Не мог же он уйти далеко, ведь он хотел прогуляться в такой замечательный вечер. Живет-то он поблизости, в районе Ватерлоо-роуд…
Локли поспешил к мосту, прошел мимо статуи Боудикки. На фоне ярко освещенной набережной были четко видны темные силуэты ее лошадей и колесницы. В воде отражались круглые луны фонарей. Локли очень любил Лондон, особенно этот район — его сердце, средоточие власти, система которой зародилась еще при Симоне де Монфоре, когда тот в XIII веке созвал первый парламент, и которая опиралась на Великую хартию вольностей и даже на Хартию вольностей Генриха II. А сейчас здесь центр необъятной по своим размерам империи. Господи, ведь их предки не представляли, насколько велик мир вокруг них, и тем более они и помыслить не могли, что когда-нибудь четверть этого мира будет принадлежать Британии!
Ах, а вон и Шеридан, стоит, привалившись к последнему фонарю, как будто поджидает его.
— Шеридан! — закричал Локли, помахав изящной тростью. — Шеридан! Хотел пригласить вас пообедать со мной на следующей неделе в моем клубе. Собирался обсудить с вами… Да что с вами такое, дружище? Вам плохо? У вас вид…
В следующее мгновение у него непроизвольно вырвалось витиеватое ругательство. Он принялся чертыхаться, не отдавая себе отчета в том, что богохульствует.
Катберт Шеридан опирался спиной на столб, его голова склонилась набок, шляпа съехала на затылок, прядь светлых волос упала на лоб. В искусственном свете фонарей его лицо выглядело бесцветным. Белое кашне было так крепко затянуто вокруг его шеи, что у него даже приподнялся подбородок, и темная кровь уже успела пропитать шелк и текла по груди под рубашкой. Его лицо представляло собой страшную маску с вытаращенными остекленевшими глазами и приоткрытым ртом.
Локли показалось, что небо и река закружились вокруг него, его желудок скрутил спазм. Он зашатался, попятился, уперся спиной в парапет. Опять это произошло, а он один на мосту! Локли охватил такой ужас, что он даже не смог закричать.
Сделав над собой усилие, он, спотыкаясь и оскальзываясь на мокрой брусчатке, побрел к Вестминстерскому дворцу.
— Что с вами, сэр? — услышал он чей-то голос.
Локли поднял голову и увидел сверкающие в свете фонаря серебряные пуговицы на форменном кителе. Сообразив, что перед ним констебль, он вцепился ему в руку.
— Господь всемогущий! Опять это произошло! Там… Катберт Шеридан.
— Что случилось, сэр? — В голосе полицейского явственно слышались скептические нотки.
— Еще одно убийство. Катберт Шеридан — ему перерезали горло, бедняге! Ради бога, сделайте что-нибудь!
В любое другое время полицейский констебль Блэкетт принял бы этого трясущегося, бессвязно лопочущего человека за пьяницу, впавшего в белую горячку, однако сейчас ситуация показалась ему до ужаса знакомой.
— Идите со мной, сэр, и покажите. — Он не собирался выпускать мужчину из поля своего зрения. Даже подумал, что, возможно, ему удалось схватить Вестминстерского головореза, хотя он в этом и сомневался. Уж больно сильно поведение мужчины напоминало самый настоящий шок. Как бы то ни было, он бесспорный свидетель.
Локли с неохотой пошел назад. От ужаса его тошнило. Увиденное прочно засело в его сознании, как будто его там выжгли. Все воспринималось как кошмар наяву.
— Ох, — произнес Блэкетт, оглянулся на Биг-Бен, отметил время и вытащил свисток. Ночную тишину разорвал долгий, пронзительный, настойчивый свист.
Когда прибыл Питт, Мика Драммонд был уже там. Он был одет в куртку с атласными отворотами, как будто его выдернули прямо из кресла у собственного камина. Он замерз, вид у него был печальный.
— А, Питт, — произнес он, окидывая инспектора безжизненным взглядом из-под сведенных на переносице бровей, отошел от людей, сбившихся в кучку возле труповозки. — Еще один, все точно так же. Я думал, что Этеридж будет последним. В общем, похоже, ваша женщина тут ни при чем. Возвращаемся к маньяку.
На мгновение Питта охватило облегчение, но его почти сразу сменил нарастающий ужас. Да, ему не хотелось, чтобы Флоренс Айвори оказалась виновной. Ее лицо всплыло в его памяти так же четко, как будто он увидел ее перед собой. С другой стороны, в ее характере достаточно страстности, чтобы выполнить желаемое, что бы это ни было, и в то же время ей хватает здравого смысла, чтобы просчитать последствия.
