Он обошел витрину и расположился по другую ее сторону так, что, глядя сквозь прозрачный колпак, видел и ее.
– А, я смотрю, вы узнали вазу, Dottoressa. Роскошная, правда? Я всегда такую хотел, но их невозможно найти. Как вы совершенно точно указали в своей книге.
Она обхватила себя руками, надеясь хоть так удержать немного тепла, которое так быстро уходило из ее тела.
– Холодно здесь, – сказала она.
– А, да, холодно, не так ли? У меня тут несколько шелковых свитков, сложенных в ящики, и я не хочу отапливать комнату до тех пор, пока не приготовлю для них помещение с контролем температуры и влажности. Так что, боюсь, придется вам потерпеть, Dottoressa. Я уверен, что Китай вас к этому приучил.
– Не только Китай, но и ваши люди, – тихо сказала она.
– А, да, вы должны их извинить за это. Я велел им только предупредить вас, но, боюсь, мои друзья проявляют излишний энтузиазм, когда им кажется, что затронуты мои интересы.
Она не знала, почему, но чувствовала, что он лжет и что приказы, отданные им, были абсолютно точными.
– A Dottore Семенцато, его они тоже должны были предупредить?
Впервые он посмотрел на нее с ненаигранным неудовольствием, как будто сказанное ею как-то мешало ему полностью контролировать ситуацию.
– Только предупредить? – повторила она небрежным тоном.
– Боже милосердный, Dottoressa, что я за человек, по вашему мнению?
Она не стала отвечать на это.
– Впрочем, почему бы вам и не рассказать? – сказал он с дружеской улыбкой. – Dottore Семенцато был очень боязлив. Я полагал, что это допустимо, но потом он стал чересчур жаден, а это уже недопустимо. Он оказался настолько глуп, что решил использовать создаваемые вами проблемы в своих финансовых интересах. Мои друзья, как я уже говорил, не любят, когда задевают мою честь. – Он поджал губы и покачал головой при этих воспоминаниях.
– Честь? – переспросила Бретт.
Ла Капра не стал объяснять.
– А потом сюда явился полицейский и расспрашивал меня, так что я счел за лучшее побеседовать с вами.
Бретт вдруг озарило: если он открыто рассказывает ей о смерти Семенцато, значит, он уверен, что ему нечего ее опасаться. Глаз ее упал на пару стульев с прямыми спинками у дальней стены. Она подошла к одному из них и рухнула на него. На нее накатила такая слабость, что она упала вперед, свесив голову между коленей, но тут же задохнулась из-за острой боли в до сих пор перевязанных ребрах и выпрямилась, ловя ртом воздух.
Ла Капра взглянул на нее.
– Но давайте не будем говорить о Dottore Семенцато, когда у нас тут столько прекрасных вещей. – Он взял в руки вазу и подошел к Бретт. Нагнувшись, он повернул ее к ней. – Только посмотрите на нее. И посмотрите на текучесть линий, на устремленность фигуры вперед. Нарисовано как будто вчера, да? Техника очень современная. Совершенно чудесно.
Она посмотрела на вазу, хорошо ей знакомую, потом на него.
– Как вы это сделали? – устало спросила она.
– А, – сказал он, выпрямившись, и направился обратно к витрине, куда снова аккуратно поставил вазу. – Это профессиональные тайны, Dottoressa. Вы не должны просить меня их раскрывать, – сказал он, хотя было ясно, что как раз этого он хочет больше всего.
– Это была Мацуко? – спросила она, чтобы узнать хотя бы это.
– Ваша маленькая подружка-японка? – саркастически спросил он. – Dottoressa, в вашем возрасте вам бы уже следовало понимать, что нельзя смешивать личную жизнь с профессиональной, а особенно связываться с молодежью. У них иное видение мира, они еще не умеют отмежевывать одно от другого, как мы. – Он помолчал, довольный глубиной собственной мудрости, а потом продолжил: – Нет, они склонны принимать все так близко к сердцу, всегда видеть в себе пуп мироздания. И поэтому они могут быть очень, очень опасны. – Он улыбнулся, но отнюдь не приятной улыбкой. – Или очень-очень полезны.
Он прошел по комнате и встал перед ней, глядя в ее поднятое лицо.
– Конечно, это она. Но даже тогда ее мотивы были не слишком понятны. Денег она не взяла, даже оскорбилась, когда Семенцато их ей предложил. И у нее не было желания подставить вас по-крупному, Dottoressa, правда не было, если вам от этого легче. Она просто действовала очертя голову.
– Тогда зачем она на это пошла?
– О, сначала из злости. Классический случай мести за отвергнутую любовь. Я не думаю, что она ясно понимала даже, как говорится, размах дела. По-моему, она думала, что все ограничится одним предметом. Я даже подозреваю, что она рассчитывала именно на то, что подмену заметят. Это заставило бы усомниться в вашей компетентности. В конце концов, вы подбирали экспонаты для выставки, и, если бы подмена обнаружилась по возвращении, все выглядело бы так, что вы отобрали для выставки подделку. Только чуть позже она сообразила, что предмет был взят вами из музея в Сиане, а там никак не могла оказаться подделка. Но было уже слишком поздно. Вазы скопировали – должен заметить, что работа была выполнена за весьма солидные деньги, – и тут уж, как ни крути, пришлось подменять ими оригиналы.
– Когда?
– Во время паковки в музее. Все было чрезвычайно просто, легче, чем мы воображали. Маленькая японка пыталась возражать, но тогда уж было совсем поздно. – Он прервался и уставился вдаль, вспоминая. – Наверное, тогда я осознал, что она рано или поздно создаст нам проблемы. – Он улыбнулся. – И как же я оказался прав.
– Значит, ее пришлось убрать?
– Конечно, – очень просто сказал он. – Я понял, что выбора у меня нет.
– Что она сделала?
– О, она уже тут доставила нам немало хлопот, и потом в Китае, когда вы сказали ей, что, по вашему мнению, часть вещей – фальшивки, она написала письмо своим родителям, спрашивая, что ей делать. И конечно, раз уж она так поступила, у меня больше не было сомнений: ее надо было убрать. – Он склонил голову набок, движением, подтверждающим, что он хочет раскрыть ей нечто. – Я был откровенно удивлен, как просто это оказалось. Я думал, что в Китае труднее такое устроить. Он покачал головой, явно огорченный такой культурной деградацией.
– Как вы узнали, что она им написала?
– Так я прочел письмо, – просто объяснил он, потом подождал и уточнил: – Вернее, я прочитал перевод ее письма.
– Как вы его получили?
– Да ведь всю вашу корреспонденцию вскрывали и читали. – Он говорил почти с упреком, как будто ждал, что она будет намного понятливее. – А вот как вы отправили то письмо к Семенцато? – Его любопытство было неподдельным.
– Я его отдала одному человеку, который ехал в Гонконг.
– Кому-то с раскопок?
– Нет, туристу, которого встретила в Сиане. Он собирался в Гонконг, и я попросила отправить письмо. Я знала, что так будет гораздо быстрее.
– Очень умно, Dottoressa. Да, очень умно, весьма.
Волна холода пробежала по ее телу. Она оторвала уже давно онемевшие ступни от мраморного пола и поставила их на перекладину между ножками стула. Ее свитер намок под дождем, и Бретт чувствовала себя в нем как в ледяной камере. Ее пробрала дрожь, и она снова закрыла глаза, ожидая, пока она пройдет. Тупая боль, уже много дней обитавшая в ее в челюсти, превратилась в яростное жгучее пламя.
Когда она открыла глаза, человек уже стоял в другой части зала, протягивая руки к очередной вазе.
– Что вы собираетесь со мной сделать? – спросила она, отчаянно стараясь, чтобы ее голос звучал ровно и спокойно.
Он вернулся к ней, осторожно держа двумя руками низкую чашу.
– Я думаю, это самая красивая вещь в моей коллекции, – сказал он, слегка поворачивая ее, так чтобы Бретт могла проследить за простой, нанесенной кистью линией кругового рисунка. – Она из провинции Цинхай, у конца Великой стены. Я осмелюсь предположить, что ей пять тысяч лет, а вы что скажете?
Бретт тупо глянула на него и увидела дородного мужчину средних лет, держащего в руках раскрашенную коричневую чашу.
– Я спросила, что вы собираетесь со мной сделать, – повторила она, интересуясь только этим, никак не чашей.
– Хм? – произнес он себе под нос, бегло взглянув на нее, а потом снова вернувшись к созерцанию чаши. – С вами, Dottoressa? – Он сделал маленький шажок влево и поместил чашу на вершину пустующего пьедестала. – Боюсь, у меня не было времени подумать об этом. Все затмил один интерес – показать вам мою коллекцию.
– Почему?
Он стоял прямо перед ней, изредка деликатно дотрагиваясь пальцем до чаши, слегка поворачивая ее то туда, то сюда.
– Потому что у меня так много красивых вещей, а я никому не могу их демонстрировать, – произнес он с таким явным сожалением, что оно не могло быть наигранным. Он повернулся к ней и с дружеской улыбкой пояснил: – Точнее, никому из тех, кто что-то в этом смыслит. Видите ли, люди, ничего не понимающие в керамике, вряд ли оценят красоту или уникальность увиденного. – Тут он умолк, надеясь, что она поймет его трудности.
