– Кажется, собака для тебя дороже всех нас, вместе взятых, – говорил Михаил Генрихович, – неужели ты не видишь, как это травмирует детей? Нельзя превращать дом в ветеринарную лечебницу и жить в постоянном трауре из-за умирающего животного. Это все-таки животное, а не человек.
Лиза ловила себя на том, что при муже и при детях стесняется плакать, стыдится своей острой, невыносимой жалости.
– Никогда не думал, что ты, мамочка, такая сентиментальная, – сказал как-то сын Витя, услышав, как она ночью разговаривает с Лотой, баюкает пса, словно младенца.
Впервые в жизни она позволила себе на некоторое время выйти из роли спокойной, надежной, железной отличницы, свободной от сантиментов, полностью владеющей своими эмоциями. На работе, среди чужих, еще держалась, но с близкими не могла, и это их пугало, раздражало. Даже дочь Надюша холодно пожимала плечиками, глядя на мамины слезы, и разумно замечала что собака – не человек.
Только с Юрой она не чувствовала себя виноватой, он не считал, что так сильно переживать из-за собаки ненормально, неприлично. Перед ним не стыдно было плакать от жалости и бессилия. Он понимал ее без всяких объяснений. С ним хорошо было молчать, сидя в машине, и слушать, как сентябрьский дождь стучит по крыше. Для того чтобы успокоиться и согреться, достаточно было просто уткнуться носом в его плечо, вдохнуть запах прокуренного свитера.
Лота умерла ночью, после долгих мучительных судорог. Лиза сидела на полу, держала ее голову на коленях и чувствовала, как отчаянно борется со смертью живое существо. У животных нет бессмертной души, им страшнее умирать, они уходят в никуда, в черноту. Возможно, это глупость, приторные сантименты, которые не стоят ни гроша.
Возможно, прав был муж, когда говорил, что она ведет себя словно выжившая из ума слезливая старая дева. В мире столько кошмара, настоящего человеческого горя, а тут всего лишь собака, к тому же капризная, недобрая, к тому же с ней было так тяжело в последнее время, она ходила под себя, и запах не истреблялся никакими моющими средствами, она громко всхлипывала ночами, все пыталась встать на четыре лапы, падала с грохотом, будила мужа и детей, которым рано вставать.
– Послушай, ты хотя бы отдаешь себе отчет, что это ненормально – так переживать из-за собаки? – услышала Лиза голос мужа. и только тогда заметила, что Лота уже не дышит, а сама она захлебывается слезами.
С тех пор прошло совсем немного времени, ей часто снился дождливый, до черноты пасмурный день, когда вместе с Юрой они поехали в поселок «Большевик», который теперь назывался Батурине, чтобы там, в дубовой роще, похоронить собаку.
Из-под колес вишневой «шкоды-фелиции» летели брызги, дождь заливал ветровое стекло.
– Почему ты дрожишь, Лизонька? – не отрывая глаз от дороги, Юра тронул ее руку. – Если холодно, я могу включить печь.
– Не нужно. Это нервное.
– Ты боишься, нас увидят?
– Нет. В поселке сейчас пусто, в плаще под капюшоном вряд ли кто-то узнает. К тому же темнеет… Нет, ничего я не боюсь, просто я не была здесь пятнадцать лет. Я очень любила в детстве эту дорогу поворот к роще. Почти ничего не изменилось.
Машину оставили у небольшой поляны, где когда-то была волейбольная площадка, в рощу зашли со стороны соседней улицы. Лиза издалека заметила, что в окне старого деревянного дома горит свет, и отвернулась.
Лопата легко входила в мягкую мокрую землю. Стало совсем темно, Лиза зажгла карманный фонарик. Когда все было уже закончено и над собачьей могилой вырос небольшой холмик, совсем рядом послышались шаги. Кто-то приближался к ним в темноте, хрипло, надрывно кашляя. Тонкий фонарный луч выхватил из мрака капюшон плащ-палатки, сморщенное старческое лицо.
– Покурить не найдется? – произнес хриплый голос.
Юра вытащил пачку сигарет из кармана, чиркнул зажигалкой. Старик судорожно закашлялся от первой глубокой затяжки и спросил:
– Кто такие?
– Мы так, проездом, – ответила Лиза.
– А что копали-то здесь?
– Собаку похоронили.
– Почему здесь?
– А где же? Ведь не на кладбище, и не на помойку выбрасывать, – ответил Юра и закурил.
– Это я понимаю, но почему именно здесь? Между прочим, документы у вас имеются?
– Зачем?
– Может, вы не собаку, а труп здесь зарыли. Известно, какое сейчас время.
– Да, конечно. Труп, – грустно усмехнулась Лиза.
Что-то в голосе старика, в его сморщенном пропитом лице было знакомое.
– Ты, дамочка, так не шути. Давайте-ка мне документы, а то сейчас за милицией пойду.
– Николай Петрович? – внезапно вспомнила Лиза. – Надо же, дядя Коля… Вы здесь до сих пор сторожем работаете?
– Верно, сторожем. А ты откуда знаешь?
– Да уж знаю. Я здесь, можно сказать, выросла. В детстве каждое лето приезжала. Как Наталья Даниловна, здорова?
– Померла Наталья Даниловна, – старик опять закашлялся, потом произнес уже другим, спокойным голосом:
– Что-то я тебя не узнаю, дамочка. На себя посвети, чтоб я видел.
– Я здесь пятнадцать лет не была, – Лиза осветила свое лицо фонариком – вот, теперь узнали?
– Лизавета? Ну ты смотри, какая стала. Слушай, по телевизору ты, что ли, новости ведешь?
– Я.
– Это ж надо! А я все смотрю, ты или нет? Это муж твой, что ли?
– Муж, – не задумываясь, ответил Юра.
Потом, в машине, они долго молчали, и только когда подъехали к Кольцевой дороге, он спросил:
– Ты не обиделась?
– За что?
– За то, что я имел наглость назваться твоим мужем?
– Я не обиделась, но не стоило этого делать, – в голосе ее мелькнули неприятные металлические нотки.
– Просто я подумал, мало ли кому этот сторож разболтает о твоем приезде, и будет лучше, если он скажет, что ты приезжала сюда с мужем.
– Да, наверное, ты прав.
Они опять замолчали, и больше не произнесли ни слова до конца пути. Ей все еще было. холодно, хотя в машине работала печка. На нее навалилась тоска, тяжелая и вязкая, как размокший суглинок.
* * *
Около трех часов утра в нижнем холле гостиницы «Куин Элизабет» стояла тишина. За стойкой ночной портье читал роман Дина Кунца в мягкой обложке. Время с двух до шести считалось самым спокойным, постояльцы редко приезжали и уезжали ночами, а если такое случалось, то об этом всегда было известно заранее. Приезжающие бронировали номера, отъезжающие заказывали по телефону «звонок-будильник» и такси. Чтобы не уснуть, портье читал мистические триллеры и слушал через наушники тяжелый рок.
На эту ночь не поступало никаких заказов. Портье, перевернув последнюю страницу романа, посмотрел на часы, выключил плеер и решил немного вздремнуть. Его разбудил мелодичный звонок. Портье встряхнулся, протер глаза и увидел высокого широкоплечего господина, который быстро шел от лифта к дверям. Одет он был в черные джинсы, черную кожаную куртку, на ногах кроссовки, на плече спортивная сумка. Большие очки с дымчатыми стеклами и кожаная кепка, надвинутая до бровей, делали его похожим на гангстера.
– Простите, сэр, – окликнул его портье, – двери заперты.
Незнакомец резко остановился и произнес, не оборачиваясь:
– Откройте, пожалуйста.
Глядя на высокую широкоплечую фигуру человека в черном, портье вдруг подумал, что он похож не на гангстера, а на оборотня-маньяка, серийного убийцу из триллера, который он только что закончил читать.
– Простите, сэр, могу я узнать, вы живете в нашей гостинице или приходили к кому-то в гости? – спросил портье, машинально нащупывая кнопку экстренного вызова охраны.
Прежде чем ответить или хотя бы обернуться, господин в кепке застыл на несколько секунд, сунул руку за пазуху. Портье готов, был уже нажать на кнопку, но незнакомец вытащил из кармана ярко-голубую глянцевую карточку с серебряным уголком, и портье успокоился, издали узнав фирменную гостиничную визитку.
– Спасибо, сэр. Не могли бы вы подойти и показать мне карточку? Прежде чем выпустить вас, я должен проверить по компьютеру, все ли у вас в порядке с оплатой.
– Но я никуда не уезжаю, – ответил незнакомец, и портье обратил внимание на его славянский акцент, – я всего лишь иду немного погулять по ночному Монреалю.
– Я понимаю, сэр, и все-таки я обязан проверить.
«Сейчас он медленно подойдет к стойке, на губах его будет играть зловещая . улыбка, в руке блеснет лезвие старинной опасной бритвы, – подумал портье и почувствовал, как бледнеет, – я не успею опомниться, как он полоснет мне по горлу. Последнее, что я увижу – четырехугольные зрачки за дымчатыми стеклами его очков. Кровь широкой, пульсирующей струёй хлынет из сонной артерии, он окунет в нее свои белые пальцы без ногтей и медленно проведет по монитору компьютера, наискосок, от угла до угла, оставляя четыре красные полосы. Мерзкий скрип разбудит маленькую сироту Дженифер, она чувствует каждое движение маньяка, даже находясь на расстоянии нескольких тысяч километров…»
