– Понятно, понятно, – нетерпеливо кивнул Тавров. – И в чем же проблема?
– А в том, что эти чернила глубоко въедались в толщу пергамента и производили в нем химические изменения. А здесь еще медные пластины… Помните, как в школьных опытах медь оседала на железном гвозде, погруженном в медный купорос? Боюсь, что и здесь между железом, содержащимся в чернилах, и медным окислом с пластин могла произойти реакция, разрушающая структуру велена. И еще: похоже, что велен был покрыт сверху белковым раствором для лучшего отбеливания. Это способствовало тому, что листы велена сейчас плотно слиплись друг с другом и их невозможно разделить без использования специального инструмента: можно повредить велен или даже сам текст.
– Хорошо, что вы предлагаете? – спросил Тавров.
– Для начала я попробую увлажнить листы и их разделить. Для этого мне понадобятся тонкие лезвия.
– Их можно извлечь из бритвенного станка, – предложил я. – Обычно я бреюсь электробритвой, но в поездки стараюсь не брать вещи, без которых можно обойтись. Я купил сегодня пару одноразовых бритвенных станков и готов с радостью их пожертвовать.
– Спасибо, Мечислав! Тогда я приступлю к процедуре увлажения. Думаю, шести часов будет вполне достаточно.
Липатов взял эстамп с разложенным на нем папским документом и вышел из комнаты. Я же подвинул к себе медные листы и принялся их изучать. На первый взгляд они представляли собой нечто вроде медных листов для производства гравюр: на каждом были выгравированы извилистые зигзагообразные линии с надписями, выполненными латинским шрифтом. Одни надписи были покрупнее, другие помельче, причем те, которые помельче, были разделены надвое косой чертой. Хм… Что бы это могло означать?
В гостиную вернулся Липатов.
– Ну вот! – воскликнул он, довольно потирая руки. – Я уложил на документ влажное полотенце и через несколько часов попробую разделить слои велена. И мы узнаем, что и кому писал римский папа Иннокентий Третий в этом документе.
Заметив, что я разглядываю медные листы, он спросил:
– Ну как? Поняли, что это такое?
– Нет, – сокрушенно вздохнул я. – Нужна ваша помощь.
Липатов осмотрел одну пластину, затем другую. С минуту он стоял, сосредоточенно нахмурившись, затем улыбнулся и положил пластины на стол: одну вплотную к другой.
– Это карта, господа! Видите? Зигзагообразная линия переходит с одной пластины на другую. Это берег Эгейского, Ионического и Адриатического морей от Константинополя до Триеста. Надписи крупным шрифтом – это названия городов на побережье или недалеко от него.
– А что означают надписи шрифтом поменьше? – спросил Тавров. – И что интересно: все они размещены в столбик возле названия города, но их всегда разное количество. Что они означают?
– Этого я не знаю, – признался Липатов.
Мы принялись выдвигать разнообразные предположения, но ни одно не казалось убедительным. Единственное, на чем мы сошлись, что это, скорее всего, названия конкретных городов и примыкающих к ним областей, а также фамилии знатных родов, в них живущих. Но зачем понадобилось составлять эти списки?
* * *
Марина на этот раз решила порадовать нас ужином. Впрочем, жареные вешалицу, плескавицу и чевапчичи Марина приобрела в месаре, а картофель фри – в уже знакомом ресторане «Адриатик». Я помогал накрывать ей стол в гостиной, когда возле виллы раздался сигнал автомобиля. Выглянув с террасы, я увидел знакомый «Фольксваген Гольф», из которого выходил улыбающийся Вуланович. К моему удивлению, следом за ним из машины вылезли Ландсберг, Юра и Сандро. А этих кто сюда звал?!
Мое недоумение разрешила Марина, весело ответив:
– Уж если звать гостей, так побольше: все равно посудомоечную машину заполнять.
Оказалось, что она встретила Ландсберга с его студентами, когда возвращалась за нами к Морским воротам Котора, и пригласила их на ужин. Во всяком случае, именно так она объяснила присутствие излишнего количества гостей разъяренному Липатову, буквально ворвавшемуся на кухню.
– Все равно ты Вулановича пригласил на ужин! – защищалась Марина. – Следовало предупредить меня заранее, что ватиканский профессор тебе менее приятен, чем черногорский.
Ничего исправить было нельзя, поэтому оставалось только смириться. Мы уселись за стол и приступили к трапезе. Липатов сидел с мрачным выражением лица, но в конце концов наши с Тавровым и Мариной усилия, а также тосты под монастырку, вильямовку и лозовач разрядили обстановку. В заключение ужина последовал кофе и остатки привезенного из домодедовского дьюти-фри «Джемисона». Вот тут и начался разговор.
– Господин Липатов! Вам удалось найти то, что вы искали? – спросил Ландсберг. Я подумал, что Липатов даст отрицательный ответ. И еще подумал, что зря он отказывается от помощи Ландсберга: ведь ватиканский профессор может помочь с изучением документа из канцелярии папы Иннокентия Третьего. Но, похоже, что Липатов думал точно так же. Он достал из ящика тумбочки медные пластины и передал Ландсбергу.
– Взгляните, господин Ландсберг. Что вы можете сказать об этом?
Выражение лица Ландсберга, излучавшее благодушную доброжелательность, вдруг изменилось. Не знаю, как описать это изменение. Словно отдыхающий в шезлонге пляжник вдруг узнал, что его срочно вызывают на службу – примерно так. Ландсберг внезапно словно постарел лет на десять. Его студенты обеспокоенно следили за ним, и Юра даже коснулся плеча профессора. Но тот что-то пробормотал по-итальянски, и Юра снова вернулся к обязанностям переводчика.
– Извините, господин Липатов, сейчас господин Ландсберг ответит на ваш вопрос.
Ландсберг достал носовой платок, снял очки и долго протирал их стекла, затем снова водрузил их на нос и только после этого спросил:
– Кроме этого, вы еще что-нибудь нашли?
– Господин Ландсберг, я жду ответа на свой вопрос, – напомнил Липатов.
– Да, извините… Могу вам сказать, что это карта. Просто старая карта. Побережье трех морей: Эгейского, Ионического и Адриатического – от Константинополя до Триеста. Крупными буквами написаны названия городов и местностей, мелкими – фамилии знатных родов, населявших эти места.
– Это мы и сами поняли, – с легким раздражением заметил Липатов. – А что означают косая черта и буквы после каждой такой черты?
– Это не буквы, это римские цифры.
– Понятно, но все равно ничего не понятно, – вмешался я. – Вы можете яснее выражаться? Или вы тоже не знаете, что это в действительности означает, и строите догадки?
– Я знаю, что это такое, потому что я уже видел такую карту, – ответил Ландсберг. – Я видел ее в архиве Ватикана.
– Могу побиться об заклад, что эта карта принадлежала моему предку, Андрею Тузову! – вскричал Липатов, вскочив из-за стола. – Ее похитили иезуиты. И теперь понятно, что они сделали это по приказу римской курии!
– Я не знаю, как карта попала в архив Ватикана, – развел руками Ландсберг. – Но вы получите ее обратно и можете также оставить себе эти пластины, если отдадите мне то, что нашли вместе с этими пластинами.
– А откуда вы знаете, что мы еще что-то нашли? – быстро спросил Тавров.
– На этих пластинах всего-навсего выгравирована копия упомянутой карты. И без того, что вы нашли вместе с ней, карта не представляет никакого интереса.
– Ваша осведомленность потрясает! – насмешливо прокомментировал Липатов. – Может быть, в таком случае вы скажете, что мы нашли вместе с этими медными пластинами?
– Я знаю это в силу миссии, возложенной на меня кардиналом Маринелли, – ответил Ландсберг. – А вот вы совершенно напрасно пытаетесь узнать то, что вас совершенно не касается. Поверьте мне, господа, не стоит так упорно лезть в чужие тайны.
– Вы опять не ответили на мой вопрос, господин Ландсберг, – напомнил Липатов.
– Хорошо, я назову вам, что вы нашли вместе с этими пластинами, и в случае правильного ответа вы отдаете это мне, а себе оставите пластины. И если пожелаете, я вам передам оригинальную карту, хранящуюся в архиве Ватикана. Как вам мои условия?
– Извините, но условия здесь диктую я, – твердо заявил Липатов. – Не забывайте: то, на что вы претендуете, находится у меня и вы сможете это получить только с моего согласия.
– Хорошо. Ваши условия?
– Ответьте для начала на мой вопрос: как вы считаете, что мы нашли вместе с этими пластинами?
– Вы нашли буллу папы Иннокентия Третьего, – ответил Ландсберг.
Мы с Липатовым изумленно переглянулись.
– Может быть, вы скажете, что написано в этой булле? – небрежно спросил Липатов. Грамотный ход: ведь Ландсберг не может знать, что Липатов не смог разделить листы велена и потому незнаком с содержанием буллы. Но слишком небрежно сказал: похоже, что Ландсберг насторожился и не поддался на провокацию.
– Давайте так: вы отдаете мне буллу и даете слово, что никогда не будете пытаться узнать ее содержание или разглашать таковое, если упомянутое содержание стало вам известно неважно каким образом, – принялся Ландсберг формулировать очередное предложение. – Если вы примете это условие, то я расскажу вам, что в действительности означает эта карта. Вы оставляете себе пластины, а я в самом ближайшем времени передаю вам оригинал карты из архива Ватикана как вашу семейную реликвию. Случай будет беспрецедентный, но я добьюсь согласия понтифика на выдачу документа из архива в знак признания ваших особых заслуг – ведь вы передали нам бесценную буллу. Договорились?
