Мы нажали на спуск одновременно.
В глаза мне сверкнуло пламя.
Я свалился на землю — весь бок у меня онемел.
Он смотрел на меня растерянно. Я перестал смотреть на него и взглянул на свой револьвер: револьвер только щелкнул, когда я нажал спусковой крючок!
Когда я поднял глаза, он шел ко мне — медленно, уронив руку с револьвером.
— Наверняка играл, а? — Я поднял револьвер, чтобы он мог разглядеть сломанный боек. — Поделом мне — чтобы не оставлял на кровати, когда на кухню за водой иду
Милк-Ривер бросил свой револьвер — схватил мой. Из гостиницы к нему подбежала Клио Ландес.
— Тебя не?..
Милк-Ривер сунул револьвер ей в лицо.
— Твоя работа?
— Я испугалась, что он..
— Ты!.. — Тыльной стороной руки он ударил ее по губам Он упал на колени возле меня — лицо его было лицом
мальчишки. На руку мне капнула горячая слеза.
— Начальник, я не…
— Ничего, ладно, — успокоил я его, не покривив душой Остальных его слов я не услышал. Онемение в боку проходило, и то, что шло ему на смену, не было приятным. Все во мне всколыхнулось…
Очнулся я в постели. Доктор Хейли делал что-то скверное с моим боком. Позади него Милк-Ривер держал в дрожащих руках таз.
— Милк-Ривер, — прошептал я, ибо на большее в смысле разговора был не годен.
Он приклонил ко мне слух
— Бери Воша. Он убил Вогеля. Осторожно — у него револьвер. Подмани на самозащиту — может сознаться Посади с остальными.
Опять сладкое забытье.
Ночь, тусклый свет лампы — когда снова открыл глаза Рядом с моей кроватью сидела Клио Ландес, безутешная, уставясь в пол.
— Добрый вечер, — выдавил я. И пожалел о том, что заговорил. Она обливала меня слезами и непрерывно заставляла убеждать ее, что я простил ей подлость с револьвером. Не знаю, сколько раз я ее простил. Это было дьявольски докучливое занятие.
Пришлось закрыть глаза и сделать вид, что я потерял сознание, — иначе она бы не отстала.
Наверно, я уснул, потому что, когда опять очнулся, был день, и в кресле сидел Милк-Ривер.
Он встал, потупясь, не глядя на меня.
— Я, пожалуй, буду трогаться, раз ты оклемываешься. Но все равно скажу тебе: если бы я знал, что эта… сделала с твоим револьвером, я бы никогда не напал на тебя.
— Ладно, а что стряслось-то? — проворчал я.
— Спятил, наверно, — промямлил он. — Выпил малость, а потом Барделл стал мне заправлять насчет ее и тебя и что ты меня за нос водишь. А я… ну, видно, совсем ум за разум зашел.
— На место не встал еще?
— Ты что!
— Тогда, может, хватит дурить — сядешь и поговорим как люди? Ты с ней по-прежнему в ссоре?
Оказалось, по-прежнему — весьма решительно и весьма непечатно.
— Ты дубина! — сказал я. — Она здесь чужая, истосковалась по своему Нью-Йорку. Я могу говорить на ее языке и знаю людей, которых она знает. Вот и все, что было.
— Да не в том дело. Если женщина устраивает такую…
— Чепуха! Проделка пакостная, что и говорить. Но если женщина идет на такую проделку, чтобы тебя выручить, ей цена — миллион за унцию! А теперь беги, найди эту даму Клио и веди ее сюда!
Он сделал вид, что идет с неохотой. Но я услышал ее голос, когда он постучался к ней. И битый час валялся на ложе страданий, прежде чем они вспомнили обо мне. Они вошли такой тесной парочкой, что спотыкались об ноги друг друга.
— А теперь о делах, — проворчал я. — Какой нынче день?
— Понедельник.
— Взял его?
— Вша-то? Взял, — ответил Милк-Ривер, размещаясь в одном кресле с подругой. — Он в окружном центре — с остальными отбыл. На самозащиту он клюнул, рассказал мне все как было. А ты-то скажи, как скумекал?
— Что скумекал?
— Что Вош убил беднягу Шнура. Как он рассказывает, Шнур пришел к нему тогда ночью, разбудил, наел на доллар и десять центов, а потом говорит: попробуй, мол, получи. Слово за слово, Шнур хватается за револьвер, Вош с испугу в него стреляет — и Шнур, значит, как воспитанный человек, выходит умирать на улицу. Но ты-то как додумался?
— Не следовало бы, конечно, выдавать профессиональные секреты, но на этот раз так и быть. Когда я пришел к Вошу, чтобы расспросить его об убийстве, он занимался уборкой и уже вымыл пол — до того, как приняться за потолок. Если в этом есть какой-то смысл, то только такой: пол ему пришлось вымыть, а чтобы скрыть это, он затеял генеральную уборку. Так что Шнур, наверно, напачкал кровью на полу.
Если исходить из этого, все остальное объясняется легко. Шнур вышел из «Бордер-паласа» в отвратительном расположении духа: продул все, что перед этим выиграл, Нисбет унизил его, отобрав револьвер, да и выпитое за день давало осадок. Ред Уилан напомнил ему ту историю, когда Вош явился на ранчо, чтобы взыскать четверть доллара. Куда же ему направиться со своей злобой, как не в хибару Воша? То, что Шнур убит не из обреза, ничего еще не доказывало. У меня с самого начала не было веры в этот обрез. Если бы Вош рассчитывал им обороняться, то. не держал бы его на виду, да еще под полкой, где и достанешь-то не сразу. Я сообразил, что обрез у него для морального воздействия, а для дела припрятана другая штука.
И что еще вы все тут просмотрели, — Нисбет, скорей всего, говорил правду; будь он виноват, он придумал бы что-нибудь поскладнее. Рассказы Барделла и Чика были не так хороши, но, возможно, они в самом деле думали, что Шнура убил Нисбет, и выгораживали его.
Милк-Ривер улыбнулся мне и притянул подругу поближе.
— А ты не такой тупой, — сказал он. — Клио, как увидела тебя, сразу предупредила, чтобы я при тебе не выкамаривал. — Голубые глаза его затуманила мысль. — Ты подумай, сколько народу поубивалось, покалечилось, за решетку село — и все из-за доллара и десяти центов. Хорошо еще, не на пять долларов наел Шнур. Весь штат Аризона через него бы обезлюдел!
Мы ждали их домой вчера, — закончил свой рассказ Альфред Банброк. — Но они не вернулись, и сегодня утром жена позвонила миссис Уолден. Миссис Уолден сказала, что их там не было… да их и не ждали там.
— Похоже на то, — заметил я, — что ваши дочери уехали по своей воле и пока не возвращаются по своей воле?
Банброк хмуро кивнул. Его упитанное лицо выглядело усталым и слегка обрюзгшим.
— Похоже, — согласился он. — Поэтому я и обратился за помощью к вашему агентству, а не к полиции.
— А раньше такие исчезновения случались?
— Нет. Если вы следите за журналами и газетами, вы, без сомнения, почувствовали, что нынешняя молодежь тяготеет к беспорядочной жизни. Мои дочери уезжают и приезжают, когда им заблагорассудится. Должен сказать, мне не всегда известно, чем они занимаются, но где они, мы, как правило, знаем.
— Не представляете, что могло послужить причиной такого внезапного отъезда?
Он устало помотал головой.
— Какая-нибудь недавняя ссора?
— Нет… — Он тут же спохватился: — Да… но я не придал ей значения и даже не вспомнил бы о ней, если бы не ваш вопрос. Это было в четверг вечером, накануне их отъезда.
— А ссора из-за?..
— Из-за денег, разумеется. Никаких других разногласий у нас не бывает. Я выдаю дочерям достаточные средства — может быть, даже больше чем следует. И строго не ограничиваю условленной суммой. Было несколько месяцев, когда они укладывались в нее. В четверг вечером они попросили такой добавки, какой двум девушкам и понадобиться не должно. Я сначала отказал, но в конце концов дал им деньги, хотя и несколько меньше. Не скажу, что мы поссорились в полном смысле слова, но отношения были не вполне дружелюбные.
— После этой размолвки они и сказали, что собираются на выходные к миссис Уолден, в Монтерей?
— Возможно. Затрудняюсь сказать. По-моему, я услышал об этом только на другое утро, но, может быть, жене они сказали раньше.
— И никаких других причин для бегства вы не знаете?
— Нет. И не думаю, что это связано с нашим спором из-за денег — вполне рядовым.
— А что думает их мать?
— Их мать умерла, — поправил меня Банброк. — Моя жена им мачеха. Она всего на два года старше Майры, старшей дочери. Она в таком же недоумении, как и я.
— Ваши дочери уживались с мачехой?
— Да! Да! Прекрасно уживались! Если в семье бывали разногласий, то обычно они втроем объединялись против меня.
— Ваши дочери уехали в пятницу к вечеру?
— В двенадцать дня или в начале первого. Они собирались ехать на машине.
— Автомобиля, конечно, так и нет?
— Естественно.
— Какой автомобиль?
— Локомобиль, кабриолет. Черный.
— Можете дать мне его номер и номер мотора?
— Наверное.
Он повернулся в кресле к большому бюро, занимавшему четверть стены кабинета, порылся в ящике и через плечо сказал мне номера. Я записал их на обороте конверта.
— Передам в полицию, чтобы занесли в список угнанных машин, — сказал я. — Ваших дочерей упоминать при этом не обязательно. Хорошо, если полиция найдет машину. Это помогло бы нам найти ваших дочерей.