Ознакомительная версия.
Никита отвернулся. Вот же черт, ребенок, натуральный ребенок, неужели от глупости лечат?
– А что Юра у твоего дяди делал?
– Юра? Он с женой пришел. Он ее лечить хотел, и дядя лечил, а я ждала. Юра хороший. Мы поговорили, а потом он мне позвонил. Вот.
– И вы начали встречаться?
Танечка кивнула и порозовела.
– А потом Юра привез свою жену сюда, и ты поехала следом.
– Нет, – возразила Танечка. – Не так. Я живу тут. С мамой. И с Людочкой, только про Людочку говорить нельзя, потому что это тайна. Но ты же не скажешь? И мама с тобой не разговаривает. Ты ей не нравишься. Она сказала дяде, что он дурак, если сейчас с тобой связался, что нужно про другое думать. Но это тоже секрет.
– Я никому не скажу, – пообещала Марта, убирая волосы за уши. Она выглядела спокойной и дружелюбной, как если бы беседа шла не в заброшенном доме, куда они проникли незаконно, а в каком-нибудь кафе, да и на Танечку смотрела едва ли не с нежностью, почти как на подругу. – А скажи, дядю Кешу Викентием зовут? Викентием Павловичем?
– Ага.
– А кто попросил дядю Кешу лечить меня?
– Не знаю. Мне идти надо, – Танечка поднялась, но Марта, ухватив за руку, заставила ее сесть на место.
– Нехорошо обманывать. Ты же сюда пришла, чтобы с Юрой встретиться, так? Он придет, а тебя нету. А вдруг он решит, что ты не хочешь с ним встречаться? Что больше не любишь и замуж за него не пойдешь? И что теперь ты любишь Никиту… Тебе ведь нравится Никита?
Танечка прикусила губу. Смотрела она исподлобья, обиженно и вместе с тем задумчиво, глаза поблескивали, ресницы подрагивали, на чистом лобике появились несколько вертикальных морщин.
– Тебе ведь не хочется обижать Юру, правда? Давай мы сделаем так. Мы с Никитой уйдем, вот сейчас возьмем и уйдем, а ты никому не говори, что нас видела. Хорошо?
Танечка кивнула, но робко, нерешительно.
– Сама подумай. Скажешь – нас будут ругать, что мы сюда забрались, но и у тебя спросят, что ты тут делала. Придется объяснять, а твоя мама ведь не хочет, чтобы ты с Юрой встречалась, верно?
Танечка снова кивнула, но чуть увереннее.
– Поэтому мы сделаем вид, что не встречались. Это наш секрет будет, правда, Жуков?
– Честное слово! – Жуков пока не очень понимал, чего именно добивалась Марта и зачем ей уходить, когда, наоборот, есть смысл дождаться этого Юру и выяснить, какого хрена тому понадобилось в доме. И вообще что тут происходит.
– Вот видишь? Мы уходим. А ты жди, хорошо? Ты ведь дождешься? Ты ведь хочешь выйти замуж?
Танечка опять кивнула и расплылась в радостной улыбке.
– Я выйду. За Юру.
– Вот и умница.
Выбирались через окно. Сначала Никита, потом пакет, который стал еще тяжелее, потому что Марта запихнула туда и тетрадь, и свернутые рулоном листы с рисунками, потом сама Марта. Спрыгнув на землю, она торопливо отряхнулась – к коротеньким летним шортам прилип комок пыли – и, оглядевшись, потянула Никиту за рукав.
– Туда давай, – Марта указала на заросли малины. Место выглядело совершенно неуютно. Колючие стебли, серовато-зеленые листья, белые цветы, над которыми вились пчелы, ко всему прочему то здесь, то там из кустов торчали высокие стебли жгучей крапивы. Перспектива лезть туда совершенно не вдохновляла.
– Ты что, серьезно?
– Конечно.
– Марта, радость моя, я туда не полезу! Я еще нормальный, и вообще какого черта…
– Такого. Во-первых, Юра не Танечка и говорить с нами не станет, пошлет подальше, и все, нельзя его спугнуть. А надо позвонить Семену, пусть подъедет, поговорит и с ним, и с Танечкой, выяснит, что у нее за мама такая и добрый дядя-доктор. А во-вторых, Жуков, не время капризничать, кто знает, во сколько он придет, может, уже…
Марта мужественно шагнула к зарослям, но, ойкнув, отступила. На белой коже проступили красные капельки крови, царапины были длинными и, верно, болезненными.
– Нет, туда мы все-таки не пойдем. – Никита, взяв ее за локоть, потянул к перекосившемуся старому сарайчику: провалившаяся крыша, дверь, висящая на одной петле, темные стены, внутри сыро и здорово воняет гнилью. Вытащив сотовый, Жуков дал Марте и велел:
– Давай, звони своему менту.
«Из России доходят ужасные слухи, не знаю, можно ли им верить, кругом только и говорят, что о революции. Немного беспокоюсь за Людмилу. И писем от Марьи давно не было. Написала ей сама. Н.Б.».
– Калягина! Понимаешь? – Венька горячился и нервничал. – Валентина – Калягина! Людочка – Калягина! Одна фамилия! Хочешь сказать, совпадение? Не-е-ет! Я в такие совпадения не верю. И не возражай.
Семен не возражал, Семен вообще пока не очень понимал причину Венькиной нервозности. Ну да, конечно, он, в отличие от Веньки, тугодум, и Машка так же говорит.
И Марина тоже. Марине надо бы позвонить, а то обидится. Семену очень не хотелось, чтобы она обижалась, а хотелось…
– Мне бы сразу сообразить! Они ж все связаны, понимаешь? Все! Одна семейка, мать их так! – Венька плюхнулся на стул и, закинув ногу за ногу, затарабанил по поверхности стола. – Не там искали, не там… вот гляди, допустим, Жуков твой прав и в «Снах» этих действительно наловчились отправлять людей на тот свет. Тогда убийства на территории пансионата им не выгодны! Зачем привлекать внимание, верно?
– Допустим.
– Но убийства все же происходят, причем подруга первой из жертв разливается соловьем, как плохо ей будет без компаньонки. Так? Внушает нам мысль, что мотива у нее нет! А он есть, но другой! И тут же второе убийство, человека, который ну совершенно, на первый взгляд, не связан с предыдущей жертвой! То есть получается, что тут у Рещиной, в девичестве Калягиной, вообще никаких пересечений! А способ-то один? Так?
– Так.
– Рещина связана с Калягиной, Омельская связана с Калягиной, но Калягину убили первой. Почему?
Венька замолчал, правда, ненадолго.
– Калягина мстила за мать… Калягина заказала родителей Омельской, а саму ее не тронула, и довольно долго не трогала, но вот потом вдруг отчего-то переменила решение. И Омельская попала в «Колдовские сны». Кто ее туда пригласил? И, может, супруг ее ни при чем? А на любовницу со страху понес? Ну, бывает, решил, что мы на него все повесим…
– Сволочь он.
– Сволочь – дело неподсудное, – резонно заметил Венька. – Но ты дальше гляди. Омельская удачно попадает в «Сны» и, вероятно, обречена, но зачем тогда ее убивать? И кому? Может, человеку, который спешит? А почему он спешит? Должна быть причина, должна… что-то такое, явное, но с ходу неприметное… такое вот…
– Никакое.
Венькины рассуждения, может, и верные, и правильные, но уж больно за уши притянутые. На самом деле выяснять все надо, биографию подымать, может, вообще однофамилицы, бывает же.
– Еще и золото это… ну, старухино наследство… – Венька замер, щелкнул пальцами и повторил: – Наследство. Старухино. Или не старухино? Вот тебе и связь! Медальончик, медальончик пропавший вспомни! Который на двух цепочках! Который Калягина никогда не снимала! И первой ее поэтому убрали, чтоб не спугнуть, не насторожить!
Венька вскочил и, не сказав больше ни слова, вышел. Вернувшись, молча сел на место и от вопросов отмахнулся небрежным «потом». Ну и шут с ним, пусть уточняет… В другой раз Семен, может, и обиделся бы, но тут в кармане завибрировал мобильник, и номер выбился незнакомый.
– Так, значит, они там в сарае сидят? – в десятый раз переспрашивал Венька. – В сарае! Сыщики, мать их… сажать за такую самодеятельность. Всех… нет, ну ты ж говорил этому твоему герою, чтоб не путался под ногами?
– Говорил, – подтвердил Семен, до поворота на Бельню осталось немного. Дорога пылила, пришлось закрыть окна, и салон превратился в духовку, разогретую солнцем, воняющую полиролью, отдушкой, дерматином, потом и еще чем-то сладковато-подгнивающим. И запахи эти, и жара, и необходимость переться в срочном порядке в деревню, потому что двум идиотам вздумалось поиграть в сыщиков, бесили. А еще Венька от самого города не затыкается. Веньке тоже жарко, и дышит он ртом, тяжело, и рубашка прилипла к спине, а под мышками расползлись темные круги пота. Нет, приехать и…
– Слушай, а если их там положат? Вот как свидетелей? Приезжаем, и пожалуйста, два трупа… или три. Танечка какая-то… Семен, ты к самому дому не рули, ты остановись где-нибудь так, чтоб незаметно, а то ж… ну идиоты, нет, ну что за идиоты, а?
Семен остановился на краю деревни, отсюда до искомого дома оставалось минут десять пешком, даже виднелась темная крыша с белой, треснувшей сбоку печной трубой. Выбравшись из машины, Венька сначала отдышался, потом, смахнув со лба капли пота, сказал:
– Ну? Идем, что ли?
Из-за ближайшего забора, высокого и блестящего свежей краской, раздался гулкий собачий лай. Чуть дальше, у калитки, в песке копались куры, черный индюк, распластав крылья, развалился, вытянул шею и, если бы не живой, круглый, любопытный глаз, который время от времени подергивался сизой пленочкой века, можно было бы подумать, что он мертв.
Ознакомительная версия.
