– Я собираюсь спрятаться и просидеть всю ночь, не высовываясь.
– Значит, и я спрячусь, – заявила я.
Тяжко вздохнув, Локи извлек из кармана наручники и пристегнул меня к батарее.
– Что ты делаешь?!
– Спасаю тебя от твоей собственной глупости.
– Я все равно сбегу!
– Попробуй.
– Локи, послушай, я же могу оказаться полезной! А вдруг там будет кто-нибудь из школы?! Дети говорили о Чертовом кладбище, и Виктор о нем упоминал… Я все узнаю!
Правда, я не слишком хорошо представляла себе, каким образом кто-то из преподавателей мог бы попасть на бал к Сатане, но Локи призадумался.
– А твоя работа? Сегодня вторник, вчера ты туда ходила, но…
Но вернулась я быстро. До детей меня не допустили, а Игнат Владимирович, тщательно подбирая слова, чтобы я, не приведи господи, не обиделась, заявил, что самоубийство Маши произвело на остальных девочек очень тяжелое впечатление. Никто, конечно, не собирается меня обвинять, но… Но меня временно отстранили от работы. В устах директора это звучало, следующим образом: «отпуск на недельку, с сохранением зарплаты, естественно». Короче, единственное, что я должна была делать, так это посещать церковь. Вчера я ее посетила, сегодня прогуляю, ничего страшного. Наоборот, зрительная память у меня идеальная, если там будет кто-то из наших, я обязательно его узнаю. Доводы свои я выпалила на одном дыхании.
– Уговорила, – подумав, Локи снял браслеты. – Но будешь делать только то, что я велю. Никаких пререканий, никаких возражений, никаких отказов. Понятно?
Я кивнула.
Железный конь без имени домчал нас до места за десять минут, гораздо больше времени ушло на то, чтобы его спрятать.
– Страшно здесь…
– Страшно, – согласился Локи. – Еще не поздно, могу отвезти тебя домой.
– Нет. Я с тобой.
Чертово кладбище – жутковатое место даже при дневном свете. Когда-то здесь была деревня, называлась она Гнатюки, по фамилии помещика, которому принадлежала. Помещик то ли умер, то ли разорился, а деревенька перешла в государственную собственность. Государство в лице царя-батюшки передало имущество церкви, и в Гнатюках построили монастырь, мужской. Монастырь был бедный, маленький и ничем не примечательный. Чудес здешние монахи не творили, ни Богоматерь, ни Иисус пред очи иноков не казались, появления великих провидцев в его деревянных стенах – на камень церковное начальство поскупилось – тоже не предвиделось.
Постепенно монастырь хирел, слабел и разваливался. Так бы и расточился самостоятельно, кабы не советская власть. Нет, пролетарии не стали поднимать монастырское хозяйство, наоборот, всех оставшихся монахов они согнали во двор и расстреляли, якобы за пособничество белогвардейцам и антисоветские настроения. Тела закопали у стен злосчастного строения, без соответствующих обрядов и на неосвященной земле.
Ну, и с этого момента, как водится, беспокойные души монахов начали бродить по окрестностям и беспокоить пока еще живых граждан. Потом как-то так получилось – наверное, место подходящее было, тихое, безлюдное, – что в развалинах монастыря начали расстреливать и других подозрительных личностей: бандитов, терроризировавших округу, местных кулаков, не желавших отдавать свое добро в коллективное пользование, различных вредителей, врагов народа… Постепенно за полуразвалившейся монастырской стеной образовалось настоящее кладбище. Земля охотно принимала тела, и только тела: ни простеньких деревянных крестов, ни, тем более, тяжелых гранитных памятников расстрелянным не ставили.
Во время Второй мировой войны здание слегка подремонтировали и устроили там госпиталь. Но, видно, земля скопила уже достаточно слез мертвых, чтобы начать мстить людям. В сорок первом – при отступлении – госпиталь, под завязку набитый ранеными, эвакуировать не успели. Немцы же, занявшие деревню без особых усилий, поступили просто – выгнали всех раненых за монастырские стены, вручили им лопаты, а, когда люди закончили рыть яму, всех расстреляли. В сорок четвертом, спустя каких-то три года, Советская армия точно так же поступила и с фашистами, не успевшими вовремя убраться из деревни.
То ли до людей постепенно дошло, что это не слишком хорошее место, то ли сама аура Чертова кладбища одновременно и притягивала и отпугивала, но без особой надобности сюда никто не совался. Одно время городские власти носились с идеей поставить на месте монастыря памятник жертвам фашизма, но денег хватило лишь на идею, на сам памятник уже не осталось. А ведь здесь было по-своему красиво: могучие статные деревья, мягкая трава, земля приятно пружинит под ногами, деревянные развалины монастыря… Если бы не кресты…
Их было всего пять… Шесть. Шестой упал, поэтому я не сразу его увидела. Их поставили сразу после войны в память о тех, раненых солдатах, расстрелянных фашистами. Шесть крестов на одну огромную братскую могилу. Эти солдаты, наверное, и в Бога-то не верили, но кто-то водрузил здесь эти символы скорби, может, родственники убитых, может, какие-то совершенно чужие люди.
Теперь деревянные кресты почти сгнили, один даже и упал. Но никто не стремился починить их, подкрасить или заменить на новые. Ни бумажных цветов у их подножия, ни свечных огарков, ни тронутых ржавчиной узорчатых оградок. Одни словом, Чертово кладбище, проклятое место.
– Монастырь они, скорее всего, проверят, – с видом знатока заключил Локи, – и окрестности кладбища тоже.
– И что мы будем делать?
– Полезем туда, куда люди, как правило, не смотрят. На дерево.
– Я не умею лазить по деревьям!
– Я тоже, – успокоил меня Локи. – Не волнуйся, здесь невысоко. Крона густая, в темноте нас никто не заметит. А видно будет замечательно. Кстати, я там кое-что оборудовал.
«Кое-что» оказалось вполне приличным деревянным помостом: такой, знаете ли, плот из досок, закрепленный в том месте, где толстый ствол старого тополя разделялся на три ветви. Располагался он на достаточно высоком расстоянии от земли, поэтому наше лежбище снизу было незаметно. В качестве дополнительной маскировки Локи использовал свежесрубленные зеленые ветви.
От моего вопроса, когда же он успел все это обустроить, Локи в очередной раз отмахнулся.
Времени впереди было много. Локи сказал, что сатанисты соберутся после заката, а сейчас только полдень. Зачем мы так рано сюда приперлись? Ах, да, конечно. После того как они начнут съезжаться, будет довольно сложно вскарабкаться на дерево незаметно.
И мы сидели и разговаривали ни о чем, и мне было спокойно и даже уютно.
А время шло…
Лия сидела на корточках, как ребенок. Задавала детские вопросы и совершенно по-детски прикусывала нижнюю губу, когда задумывалась о чем-то. Вчера она искренне сказала, что этот американец – козел, и Локи обрадовался. В козла нельзя влюбиться, козлом нельзя восторгаться, и козлам не ставят памятники – ни на городской площади, ни в душе.
Обрадовался – и в очередной раз совершил глупость: рассказал ей, куда собирается. А она испугалась – не за себя, за него. Это было необычно и чертовски приятно, за него никто никогда не беспокоился, за исключением матери. И вот теперь – Лия. Она говорила, убеждала его, давила, а потом заставила взять ее с собой. Зачем он это сделал? Теперь, вместо того чтобы работать, он будет все время смотреть на нее. На нее приятно смотреть, но не здесь же!
А все-таки, какая-то часть его души, самая эгоистичная, наверное, радовалась, что она сидит на корточках и задает свои бесконечные вопросы. Рядом с ней Локи чувствовал себя живым…
– Смотри! – Лия требовательно дернула его за рукав.
Локи повернул голову в указанную сторону. На поляну медленно, словно раздумывая, стоит ли сюда ехать или все-таки еще не поздно домой убраться, вползала машина, темно-зеленый джип с тонированными стеклами. Первые гости прибыли.
– Мы – дети огня! Мы – дети тьмы! Мы те, кто должен встряхнуть этот мир, пробудить его ото сна, возвестив пришествие нового владыки. Мы – его недремлющее око! Мы – его карающая рука! И всякий, кто делом или словом осмелится встать на пути Его, будет повергнут! Кто мы?! – Проповедник вскинул руки к небу.
Представление шло уже около часа, вероятно, и дольше, ведь часов под рукой не оказалось. Локи пробурчал, что мобильная связь здесь не тянет, и я оставила аппарат дома. Забыла, что, кроме самого телефона, в нем имеется еще куча полезных функций. Хотя, после приезда джипа, скучно уже не было. За первой машиной появилась вторая, потом третья, четвертая… После чего я перестала их считать. Сатанистов было много, и наше убежище показалось мне на редкость неудобным и ненадежным. Я с ужасом ожидала, что кто-нибудь случайно посмотрит вверх, увидит нас, и тогда… Но нет: смотрели, но не видели. А потом как-то вдруг сразу стемнело, и я успокоилась.
На поляне разожгли костры, и не абы как, а ровным кругом, словно кто-то заранее прочертил циркулем линию, по окружности которой следовало гореть огню, в центре установили стол, привезенный заранее. В машину стол не влез, и его пришлось везти на крыше, а хозяину машины это не нравилось. И по приезде он долго размахивал руками и кричал, что он – не грузчик, чтобы мебель таскать. Его успокаивали, а он кричал еще громче. Теперь стол задрапировали черной тканью, и Локи объяснил, что это – будущий алтарь. Не угадал. Стол – не алтарь, стол – трибуна. Но в тот момент стол с черной тканью интересовал меня меньше всего. Я во все глаза глядела на людей: мальчишки и девчонки, лет по шестнадцать-семнадцать, некоторым, например, хозяину джипа со столом на крыше, больше двадцати, но ненамного. Сатанисты тем временем переодевались, натягивали поверх повседневной одежды черные балахоны, лица прятали за масками.
