«Я – это ведь не только и не столько груда тщедушных костей, в которую превратилось моя плоть. Я – это то, что базлающие проповедники именуют душой, духом или духовным миром. Зовите это как пожелаете».
Галка-кафка поддакивала Сене, щебеча: «Нет ничего другого, кроме духовного мира; то, что мы называем чувственным миром, есть зло в мире духовном, а то, что мы называем злом, есть лишь необходимость какого-то момента нашего вечного развития».
«Конечно, – прозревал Сеня Вечнов, – в том-то и дело, что все, что со мной произошло, не есть зло! Это просто один из моментов моего вечного развития! Зачем? Во имя чего? В чем смысл? О, эти вопросы ни к чему. Вот и галка-кафка подтверждает, что «есть вопросы, мимо которых мы не смогли бы пройти, если бы от природы не были освобождены от них». А от природы мы полностью освобождены от этих вопросов. Нам не положено, да и не требуется знать: зачем? во имя чего? в чем смысл?»
«И те, кто пытается дать нам ответ на эти вопросы, – продолжала щебетать галка, – лгут! Просто не могут не лгать! Ведь «лгут меньше всего, когда меньше всего лгут, а не тогда, когда для этого меньше всего поводов!»»
Поняв, что больше не надо искать ответов на эти вопросы, Вечнов получил больше свободы, чем если бы его немедленно отпустили на все четыре стороны, хотя во все четыре стороны от Новой Зеландии простирается лишь гибельный океан.
«Пусть я заключен здесь, но это только мое тело, да, только тело здесь заключено. Сам я свободен, причем свободнее, чем тогда, когда был юридически на свободе! Освободив себя от обязанности задаваться вопросами «зачем?», «во имя чего?», «в чем смысл?» и поняв, что я свободен от этих вопросов по праву рождения, – я обрел настоящую свободу… И пусть я по-прежнему эгоист. И пусть в целом свете я люблю только одного человека по-настоящему – и этот человек я сам! Но в то же время я и ненавижу себя с той же силой, что и люблю. Однако это вовсе не уравновешивает мои чувства к себе и не делает меня равнодушным!»
А галка-кафка вторила Сениным мыслям, щебеча: «Кто в мире любит своего ближнего, совершает не большую и не меньшую несправедливость, чем тот, кто любит в мире себя самого. Ты, Сеня, свободный и защищенный гражданин земли, ибо посажен на цепь достаточно длинную, чтобы дать тебе доступ ко всем земным пространствам, и все же длинную лишь настолько, чтобы ничто не могло вырвать тебя за пределы земли. Но в то же время ты еще и свободный и защищенный гражданин неба, ибо посажен еще и на небесную цепь, рассчитанную подобным же образом. Если ты рвешься на землю, тебя душит ошейник неба, если ты рвешься в небо – ошейник земли. И тем не менее у тебя есть все возможности, и ты это чувствуешь! Теоретически для тебя существует полнейшая возможность счастья: верить в нечто нерушимое в себе, но не стремиться к нему. Не задавать этих неверных вопросов. Ведь вопросы «зачем?», «во имя чего?», «в чем смысл?» неверны в самой своей сути и потому на них никогда не получить ответа! Нужно просто верить! А вера не терпит сомнений! Нельзя сказать, что нам не хватает веры. Сам факт нашей жизни имеет для веры неисчерпаемое значение».
«При чем тут вера? Ведь нельзя же не жить».
«Именно в этом «нельзя же» и заключена безумная сила веры; в этом отрицании она получает облик».
Как ни удивительно, но со временем Сеня страдал все меньше. Он более не замечал побоев, а может быть, они и прекратились. Он перестал ненавидеть окружающих, себя, новозеландские власти. Наконец, после стольких беспокойных мучительных лет жизни, на Сеню снизошло то, что можно именовать – созвучно щебету галки-кафки – «нерушимым единым». Ведь «нерушимое едино; оно – это каждый отдельный человек, и в то же время оно всеобщее, отсюда беспримерно нерасторжимая связь людей». «В том-то и дело, – добавляла галка, – что дух лишь тогда делается свободным, когда он перестает быть опорой!»
«Мне не нужно никакого стержня! Мне не нужно Бога-отца! Этого воспитателя! Мне нужно Бога-друга. Мой Бог – это галка-кафка. Считайте меня галка-кафкианцем, если пожелаете! Я больше не Йозеф К. и не Семен В. И никакая другая буква. Мой процесс закончился, не начавшись. Меня никто не судил. Меня вообще невозможно судить. Вы можете перемолоть мое ничтожное тело, вы можете вырвать и съесть мое сердце, но вы не можете принести мне вреда! «Вера – как топор гильотины, так же тяжела, так же легка». А для меня больше нет ни ударов, ни страха, ни смрада. Я действительно стал свободным, лишь оказавшись в вонючем остроге, потому что только здесь, как под увеличительным стеклом, собрались все лучи моего солнца. Мне больше ненадобно «ограничивать свой круг и постоянно проверять, не спрятался ли я сам где-нибудь вне своего круга». У меня нет и не может быть границ. И пусть я сошел с ума (хотя если я сам это признаю, то, видимо, не такой уж я сумасшедший), но я больше не верю в зло. Я кормлю мою галку-кафку хлебными крошками с тюремного стола, и она мне щебечет, что зло – не существует. Зло – это излучение человеческого сознания в определенных переходных положениях. Иллюзия – это, в сущности, не чувственный мир, а его зло, которое, однако, для наших глаз и составляет чувственный мир. Вот, собственно, и всё…»
Мы не случайно оставили Сенечку Вечнова в тюрьме. Теперь, вместе со своим новым другом-богом галкой-кафкой, он нашел свой путь копошения в мире теней. Не будем им мешать. Ведь годы, проведенные в тюрьме, – это тоже годы жизни, невосполнимые и сосредоточенные. Мало ли, что еще может произойти, когда живешь в толпе оголтелого быдла? Оставим его на доброй ноте, в покое и самосовершенствовании, в трепетном внимании к своему существу и в отсутствии желания задавать вечные, но от того не менее бессмысленные вопросы.
Что же произошло с Сенечкой после? Ему скостили срок за хорошее поведение и выслали из страны, в которую он так никогда официально и не въехал. Из четырех стен в здании аэропорта его препроводили прямо в самолет, летящий в Гонконг.
Сенечка с удивлением понял, что фактически свободен, только выйдя из самолета в Гонконге. Он был почти уверен, что его препровождают из рук в руки израильским властям, которые будут его судить за кражу паспортов, которых он, конечно же, не крал. Ведь Сенечка Вечнов уже привык к тому, что его осуждают вне зависимости от его вины. К этому трудно привыкнуть, но, привыкнув один раз, можешь быть спокоен на всю жизнь. Такого человека, как Йозеф К., ничем невозможно удивить, а значит, и осудить по-настоящему невозможно, потому что всякий приговор должен вызывать определенную толику удивления, иначе он совершенно недейственен и приговором-то считаться не может.
В Гонконге ему отдали его документы и отпустили на все четыре стороны, внезапно создав дилемму.
«Может быть, бежать? Может быть, воспользоваться ошибкой? Но куда бежать? Кругом Китай… Денег нет. Есть только билет до Тель-Авива.
«По яао тай шин, Сеня, по яао тай шин!» – сказал бы себе Сенечка по-китайски, если бы знал этот язык, что означает «не волнуйся Сеня, не волнуйся!» Мне пора возвращаться домой, чтобы это ни означало. Снова тюрьма – ну что ж, какая разница? Ведь все мы лишь меняем камеры в течение нашей жизни. Свобода – она не снаружи, единственная свобода – она внутри, и ни в какую тюрьму ее не запрешь».
С такими мыслями Сеня сел в самолет, который принес его на могучих, расправленных, словно в каком-то ритуальном священнодействии, крыльях в Землю Обетованную.
Сеня вышел из самолета и приблизился к паспортному контролю. Он был готов ко всему, но все же зажмурился, словно от физической боли, подавая свой паспорт. Сейчас, конечно же, прозвучит сирена, прибежит полиция, его схватят и снова уведут в тюрьму, и теперь уже на всю оставшуюся жизнь.
Но затянутая в форму рыжая девица на паспортном контроле с удивлением покрутила в руках Сенин паспорт, силясь разобраться, где он пропадал столько времени, потому что штемпеля Новой Зеландии в нем так и не было.
– Ты, что отсутствовал несколько лет? – спросила она.
– Да, – ответил Сеня.
Девица шлепнула печать и впустила Сеню в страну…
Потом была встреча с родными. Мама была несказанно рада возвращению Сени. Отец, хоть и очень исхудал, все же продолжал бороться со своей страшной болезнью. То, что Сенечка застал его живым, было своего рода чудо! Вести о том, что всё, что Сеня построил за свою жизнь, бесповоротно разрушено, он принял почти равнодушно. Семья пряталась от кредиторов в городе на юге страны, куда последовал и Сеня.
Попытки найти пропавшие деньги не увенчались успехом. Все говорило за то, что бухгалтера действительно убило шаровой молнией, а Осип, как оказалось, погиб в пьяной драке в киевском ресторане, и это вовсе не было никакое покушение.
Сеня посылал запросы в Европу, чтобы выяснить, что это была за компания, которая получила деньги, но все безрезультатно. Прошло слишком много времени, и от компании и след простыл. Сенин банк даже слышать ничего не хотел. Они показывали ему копию факса с его подписью и говорили, что если бы он пришел жаловаться на следующий день, то можно было бы чем-то помочь… Но он явился почти через два года! Вечнов не стал вдаваться в подробности, где он провел эти годы…
