А потом все смешалось. Я вырвался из его рук и нанес ему удар в челюсть. Он пошатнулся и опрокинулся на спину на диван. Из столовой выбежал Макджайр, и одновременно зазвонил звонок входной двери.
"Бетси", – подумал я. Никто другой не пришел мне в голову. Все остальное не имело значения. Но в комнату вошел лейтенант Трэнт.
– Мистер Хардинг!
Я был взбешен до последних границ, но его вид в какой-то мере привел меня в себя. Его неподвижное лицо было хмурым и очень серьезным, как если бы это был не он, а его скульптура, изваянная из камня.
– Макджайр здесь, не так ли?
Не ожидая ответа, он миновал меня и прошел в гостиную. Я последовал туда за ним. Пол и Макджайр стояли, глядя на нас и не обращая ни малейшего внимания друг на друга.
– Трэнт! – У меня есть для вас все необходимое! На пленке. Признание в растрате и объяснение преступления! – воскликнул адвокат.
– Бога ради! – крикнул я, поворачиваясь в его сторону. – Неужели вы верите в весь этот вздор?..
– Я очень сожалею, мистер Хардинг, – сказал Трэнт, положив руку мне на плечо. И его голос, и прикосновение были очень мягкими, но мне показалось, что за этим кроется громкий крик, который должен служить мне предостережением. – О каком вздоре идет речь?
– Ах, нет... Просто какие-то...
– Это миссис Хардинг! – прервал меня Макджайр. – Мистер Фаулер сказал, что этот Ламб хотел принудить ее дать согласие на брак с ее сестрой и что миссис Хардинг его застрелила.
Пол старательно избегал моего взгляда.
– В определенной мере в этом есть и моя вина, лейтенант, – сказал он. – Ведь я знал ее. Я должен был предвидеть, что она не снесет угроз, как не снес бы их и сам великий Коллингхем. Это второе издание Си Джей. Та же наглость, то же "божье право Коллингхемов". Я должен был предупредить Ламба, на что он нарывается. Но я этого не сделал. И это все.
На фоне охватившей меня паники во мне начала поднимать голову мерзкая змея сомнения. Рука Трэнта все еще лежала на моем плече. Теперь он смотрел на меня.
– Знаете ли вы, куда отправилась ваша жена? – спросил он.
– Конечно, знаю. Она поехала в контору Фонда за бухгалтерскими книгами.
– Вы сказали ей, что открыли растратчика и что вы вместе с Макджайром готовитесь к очной ставке с мистером Фаулером?
– Разумеется.
– Мистер Хардинг... Вы были глубоко убеждены в невиновности Анжелики Робертс; вы все время давили на меня, убеждали, чтобы я не дал обмануть себя внешнему виду событий... Я должен был сразу последовать вашему совету, а я сделал это только сегодня утром, после вашего посещения Сентрс-стрит.
Его серые глаза, обладающие почти гипнотической силой, были теперь полны сочувствия, даже жалости, как и глаза Пола.
– Именно по этой причине я обратил внимание на одно обстоятельство; полагаю, что другой, лучший детектив заинтересовался бы им раньше. Это были слова, сказанные здесь, в этой комнате, на следующий день после убийства в присутствии вас, мистер Хардинг, и меня. Елена Рид сказала: "Заставьте свою жену немного отдохнуть. Если бы вы знали, как мы вымотались! Разговоры, разговоры до самого вчерашнего вечера. В десять вечера мы совершенно выбились из сил, но дело было сделано". Итак, "вчера в десять вечера", мистер Хардинг. То есть в ночь убийства Это очень четкая улика. В десять вечера, в ночь, когда было совершено убийство, ваша жена покинула многолюдное общество, вернулась в отель и легла в постель... Сегодня утром я связался по телефону с полицией Филадельфии. Скажу честно, я считал это просто обычной формальностью. Видя, как упорно вы стараетесь спасти Анжелику Робертс, я не хотел оставить в стороне то, что хоть как-то касалось этого дела. Вечером, за пять минут до звонка Макджайра – он рассказал мне тогда о растрате – филадельфийская полиция прислала мне рапорт. До того мне не приходило в голову связать Коллингхемов с этим убийством. Влияние мистера Коллингхема было достаточно мощным. И не было повода проследить за действиями миссис Хардинг. После моего звонка было произведено расследование в отеле. Оказалось, что миссис Хардинг действительно в десять часов отправилась в свой номер и распорядилась, чтобы ее не беспокоили. Но один из работников гаража видел, как в десять тридцать в ту же самую ночь она выводила свой автомобиль. Он видел ее фотографии в газетах и поэтому сразу узнал ее. Кроме того, на каждом этаже отеля есть ночная горничная. Так вот, ночная горничная с этажа миссис Хардинг может показать под присягой, что видела вашу жену, возвращавшуюся в номер в пять пятнадцать.
Я ухватился за спинку кресла. Трэнт продолжал говорить – спокойно, объективно, сухо, как если бы читал скучный рапорт.
– Я немедленно сел в полицейский автомобиль, чтобы приехать сюда. Однако, подъезжая, я увидел миссис Хардинг, которая садилась в такси. Я велел ехать за ней. Она вошла в дом, в котором находится офис Фонда. Я предоставил ей несколько минут времени, после чего последовал за ней наверх.
Он замолчал. В глубокой тишине, воцарившейся в комнате, я ощущал только его руку, лежащую на моем плече.
– Мне очень жаль, мистер Хардинг, – снова заговорил он. – Для меня нет ничего хуже вот такого окончания дела. Но может быть, при таких обстоятельствах, когда в это дело замешано столько невиновных, столько превосходных людей, которые могли бы предстать перед судом...
Он снова замолчал, оборвав фразу на середине. Эту минуту невыносимого, напряженного ожидания прервал Пол.
– Но ведь вы не хотите сказать, что она...
– Я предполагаю, что миссис Хардинг знала, что мистер Фаулер молчал только из опасений за собственную шкуру. А после того, как его вынудили бы признаться в присвоении денег Фонда, он наверняка сказал бы все. Она сознавала, что положение ее безнадежно. И она выбросилась из окна на улицу. Я очень сожалею, что должен сообщить вам об этом. Я завалил это дело...
– Ясное дело, она только так и могла поступить, – услышал я голос Пола, звучавший словно в тумане. – Теперь все будет замазано. Улажено по всем правилам, по-коллингхемовски.
Я больше не слушал их. Я стоял неподвижно, опираясь на кресло, и думал: "Никогда, никогда я не смогу повесить в подобное". Но прошло немного времени, и я почувствовал, что, несмотря на потрясение, ужас, замешательство, я, к моему великому изумлению, начинаю верить... Женщина, которая всегда была права, в присутствии которой каждый казался глупым, виновным и нестоящим... Идеальная Жена. До самого конца, до последней минуты. Ведь она еще позвонила миссис Мэллет, она помогала мне во всем, она стойко играла до конца свою роль, хотя и знала, что все это теперь всего лишь кошмарная комедия. И наконец, прежде чем уйти, произнесла собственную эпитафию: "Я всегда желала стать достойной дочерью моего великого отца"...
Я слышал, как сквозь вату, голос Трэнта, который продолжал оправдываться, неловко пряча свое волнение.
– Ясно, что у нас больше нет никаких причин задерживать Анжелику Робертс. Я позабочусь, чтобы ее немедленно освободили. Нет никаких сомнений, что она всем обязана вам. Потому что, если бы не вы...
А я в эту минуту думал о Бетси и о том, что она должна была пережить за последние дни... Обреченность... ужас... И какие нечеловеческие усилия требовались от нее, чтобы выглядеть так, как всегда. Насколько труднее было положение, в котором оказалась она, чем ситуация, в которой находился я... Но все это теперь ничего не значило. И я почти с ужасом подумал, что то, что должно было стать величайшей трагедией моей жизни, приобрело форму довольно смутного чувства жалости, как если бы я стоял над трупом кого-то, кого я почти не знал, какого-то наименее подозрительного, но наиболее коварного из всех рабов Си Джей, раба, который предпочел убить человека, нежели пойти на риск восстановить против себя общественное мнение.
И вдруг мне вспомнилась Анжелика, которая всегда пренебрегала общественным мнением; перед моими глазами возник ее образ: не расплывчатое видение из сна, но Анжелика такая, как тогда, когда она подбежала ко мне, сияя улыбкой и протягивая руки.
"...Я не была безумной, когда так любила тебя. Ты просто пошел по одному неправильному пути, а я – по другому".
"Бога ради, Анжелика! Неужели ты считаешь, что я сделал это из-за любви к тебе?!"
Так я ей тогда ответил. И так подумал... Я, муж другой женщины, убежденный, что любовь и обязанность любить – это одно и то же.
Или тогда я тоже обманывал кого-то?
Гринвич Виллидж – район Нью-Йорка, являющийся центром артистической богемы (Здесь и далее примечания переводчика).
Портовый городок в Провансе (Франция).
Дюфи Рауль (1877-1953) – французский живописец, график, театральный художник. Для живописи Дюфи характерно подчеркнуть субъективное восприятие мира с тенденцией к воплощению жизнерадостно-праздничных сторон бытия.
