В бумаге прокурора сообщалось, что чинам себежской уездной полиции еще в марте этого 1884 года показалось подозрительным поведение крестьянина Москаленко, который внезапно разбогател после кратковременного пребывания в Петербурге в январе 1884 года, откуда он прислал на имя жены пятьсот рублей, а по приезде проявлял большую расточительность.
У него был сделан обыск, причем были найдены деньги и разные ценные вещи, что еще более утвердило полицию в убеждении, что Москаленко разбогател путем преступления. Москаленко, однако, дав сбивчивые показания, скрылся, и вот теперь петербургская сыскная полиция запрашивалась, не было ли в январе таких преступлений, в которых были бы похищены найденные у Москаленко вещи, и не находится ли Москаленко в Петербурге.
По правде говоря, неудивительно, что на многие запросы себежской полиции у нас не отвечали, запросы были составлены столь неопределенно, показания Москаленко изложены так, что ничего никто не мог понять. Мало ли преступлений и воровства было в Петербурге в январе 1884 года!
Тем не менее, когда на медлительность и проволочки по этому делу начал жаловаться прокурорский надзор и господин градоначальник передал мне эту жалобу, я взял дело под свое личное наблюдение. Просмотрел бумаги и велел составить себежской полиции, а также представителям суда ясные, толковые бумаги с вопросами, ответы на которые нам нужно было знать. Были истребованы также копии всех полицейских протоколов и подробные сведения о личности Москаленко.
* * *
Как это часто бывает, дело решил случай. Пришли ответы на запросы о Москаленко, и, просматривая их, я убедился, что в 1884 году он, несомненно, занимался в Петербурге кражами. Впрочем, это легко было проверить, так как в показаниях Москаленко были данные, позволяющие установить, где он жил, где служил и так далее. Но вдруг взгляд мой упал на протокол, в который было занесено показание одного из священников Себежского уезда. Узнав об обыске у Москаленко и бегстве его, священник явился в полицию и заявил следующее.
К нему пришел незнакомый человек и рассказал, что служил управляющим у графа К., у которого нажил большой капитал, что граф судился с ним из-за этих денег, просудил все свое состояние, но спорный капитал остался у него и хранится в Полоцке. Средств ехать в Полоцк у него нет, поэтому он просит небольшую сумму на поездку, обещая за эту услугу вознаградить с лихвой. Священник ему поверил, дал пятьдесят рублей и, конечно, после того с должником своим не встречался.
— Ну и ну! — невольно вырвалось у меня. — Вот он где, Ельбинович-то наш! Значит, практиковаться-то он начал с пятидесяти рублей в провинции, а потом уж дошел до «благотворительности»… Постой, голубчик, уж теперь-то ты от меня не уйдешь!
Я более не сомневался, что Москаленко, как опытный вор, находится в Петербурге под чужим именем. Я направил сыщика для проверки, где он жил в 1884 году, какие и когда были совершены кражи, с кем он знался и был знаком.
* * *
Все пошло как по маслу. Выяснилось, между прочим, что у Москаленко была любовница, вдова Антипова. Естественно было предположить, что и теперь они продолжают знакомство. Я распорядился разыскать эту самую Антипову.
Оказалось, что живет она по Старо-Петербургскому проспекту и что проживает с ней мещанин Васильев, который, как выяснилось при задержании, и был тем самым Москаленко и тем самым… Ельбиновичем. В обнаружении своей личности Москаленко, как человек неглупый, не запирался, а историям с отцом Иоанном и архимандритом Мелетием придал совсем-таки нежелательный для них характер.
Дело, по его словам, заключалось в том, что он действительно «поддел» батюшек, но и они его, мол, надули! Один сунул в газетной бумаге вместо двух тысяч рублей всего пятьдесят, и то старыми бумажками, а другой вместо трех тысяч рублей дал всего сорок.
— Какие там пять тысяч рублей! Я и в глаза таких денег не видал! — уверял мошенник, пытаясь осрамить и выставить в смешном виде отца Иоанна и архимандрита.
Не поздоровилось бы им на суде от таких показаний. На это мошенник, очевидно, и рассчитывал. Я решил во что бы то ни стало отыскать деньги.
— Врать ты можешь сколько угодно, — сказал я, — но деньги ты передал Антиповой! Она созналась.
— Ну, если созналась, так пусть их покажет и отдаст вам, — сказал Москаленко.
Очевидно, этот метод допроса не мог дать никакого результата. Но ведь и он, и Антипова знали же, где деньги.
Антипова была видной, рослой и дебелой, тоже видавшей виды бабой.
— Послушай, матушка! Деньги ведь Москаленко передал тебе. Он сознался. Где они? Сознайся и ты, лучше будет.
— Пусть врет больше! Если передал, то куда бы я их дела? Не в банк же понесу! — бойко ответила Антипова.
Оба уперлись, и все тут.
Три дня держал я Антипову в камере участка — авось одумается. Наконец опять вызвал.
— Ну что, надумала сказать, где деньги?
— Ни о каких таких деньгах я не знаю.
Я решил пригрозить.
— Ой, баба! Не шути… год будешь в остроге сидеть, пока не сознаешься. Гляди!
— Воля ваша!
Оставалось одно: устроить побег Антиповой из участка и проследить, что она будет делать на свободе.
Я решил обставить дело так, будто бы надзор за камерой ведется очень плохо. Выбрав надежных городовых, я объяснил им, в чем дело, и приказал притворяться пьяными, делать вид, будто они засыпают прямо у дверей, не запирать их… А сам, помимо того, решил воспользоваться услугами одной из самых опытных агентш, жены городового Федосова.
* * *
В один прекрасный день камера Антиповой отворилась и представлявшийся пьяным городовой с бранью и проклятиями втолкнул туда упирающуюся и кричащую новую «арестантку».
Оставшись наедине с Антиповой, после того как городовой водворил ее в камеру, Федосова начала громко плакать и проклинать полицию, чем, естественно, возбудила сочувствие Антиповой. Слово за слово, и к вечеру между двумя женщинами установились самые дружеские отношения. Так прошел весь день и ночь. На следующий день сторожить камеру явился Федосов, муж агентши. Он пошатывался и бормотал что-то невнятное.
При виде этого стража Федосова сообщила на ухо своей соседке, что как только этот проклятый городовой уляжется на деревянную скамейку и захрапит, она, Федосова, намерена бежать.
— Я знаю здесь все ходы и выходы, а этот пьяница будет лежать, как колода, — добавила Федосова.
— И я с тобой, — проговорила Антипова, соблазнясь намерением Федосовой.
— Как хочешь, — безразличным тоном сказала Федосова.
Городовой начал похрапывать, а Федосова и не думала приводить в исполнение свое намерение. Она о чем-то задумалась.
— Ну, что же ты?
— Да вот думаю, что убежать-то мы убежим, а куда я затем денусь? Полиция начнет разыскивать, надо на первых порах уехать из Питера, а потом, когда горячка пройдет, можно и воротиться. Беда только в том, что уехать из города и прожить на стороне денег стоит, а у меня медный пятак за душой. С ним далеко не уйдешь!
— Ну, об этом не сомневайся! — самодовольно проговорила Антипова. — Деньги у нас будут. Правда, у меня с собой в чулке всего двугривенный, но нам только дойти до Смоленского кладбища, и у нас тысячи будут. На все хватит…
— Ну, тогда медлить нечего, иди тихонько к двери, а я за тобой. Надо наблюдать за солдатом. Ишь как, собака, храпит!
Антипова начала медленно, на цыпочках приближаться к заветной двери, за ней в трех шагах следовала Федосова, не спуская глаз с городового. Когда Антипова отворила дверь из камеры, Федосова, проходя мимо мужа, шепнула ему: «На Смоленское кладбище» — и тотчас догнала Антипову, которая ничего не заметила.
Нечего и говорить, что беглянки без всяких препятствий выбрались на свободу из полицейской части и после двухчасовой ходьбы достигли Смоленского кладбища.
У ворот кладбища уже стояли сторож и какой-то малый, одетый в большие сапоги и пиджак. Проходя ворота, Федосова мигнула этому незнакомцу, пристально смотревшему на Антипову. Тот же, в свою очередь, сделал знак рукой, как бы говоря: «Будь покойна, все наготове».
Они шли очень долго. Антипова все искала взглядом на заборе какой-то только ей известный знак. Федосовой уже начало овладевать беспокойство. Но вот Антипова на мгновение остановилась, подошла близко к забору и, увидев на нем мелкую надпись красным карандашом «лево», свернула с мостков в левую сторону и сказала следовавшей за ней по пятам Федосовой:
— Теперь и конец близок.
Уже вечерело, кладбище погружалось во мрак, когда обе женщины подошли к могиле с покосившимся крестом.
— Муженек мой покойный здесь лежит, — сказала Антипова. — денежки стережет!
Она нагнулась и начала разрывать могилу.
— Мы эту работу мигом за вас окончить могем-с… — сказал вдруг выросший как из-под земли парень, которого они встретили у ворот кладбища.
