Сразу вспомнилась дурацкая песенка: «Я пропал, я пропал, я пропал!»
Да я и так пропал, лежу тут на грязном полу, слушаю разные гадости и не могу пошевелиться. Если шевельнусь, эти упыри прибегут и прикончат меня, такого одинокого и несчастного, испытавшего однажды в жизни миг торжества над врагом.
Я вспомнил, как теснил в угол парня с бицепсами, и расправил мышцы. Испуганные, бегающие глаза заклятого врага; кто хоть раз увидел подобное зрелище, тому сам черт не страшен. Даже если его подвесят за ноги.
Вполне прикольная ситуация, я лежал на полу весь истерзанный — только что болтался вниз головой, разглядывая окружающий мир с высоты девятого этажа, — и смеялся, я просто трясся от беззвучного хохота и абсолютно не ощущал страха. И я знал, что найду выход из ситуации, я найду способ обойти врага. Ведь это он меня испугался, а не я его.
Мне пришлось сжать руки за спиной, чтобы не выдать себя. Голоса в коридоре стихли. Как я ни прислушивался, все равно ничего не услышал.
Наверное, бандиты устали переругиваться и набираются новых сил перед новой перепалкой.
— Поехали! — решительно произнес голос главаря.
Этот белесый и есть тот самый Гуров Игорь Алексеевич. Я не ошибся, да и на руках у него виден маникюр. Это он приходил к Лузьенихе! Наверное, он и убил ее! Она описала его вполне профессионально, портрет один к одному сходится с белесым. Описания Лузьенихи прочно засели в моем мозгу, поэтому я узнал его. А Ковалев блокировал мои фотороботы, ведь это он проверял учеты, фототеку, это он доложил Стрельникову, что Гуров в списках, то есть в учетах, не значится.
Сергей Петрович поверил ему и вернул мне портрет преступника, как неудачную поделку. Фоторобот оказался непригодным в расследовании. Я оказался внутренним врагом.
Гуров такой размазанный, словно его ластиком стерли, оставив одну тень. Он вполне может сойти за сотрудника правоохранительных органов, за учителя, за бухгалтера, за бандита, за молодожена, за черт знает кого! Внешность у него стертая, словно из него вынули душу. К тому же он может играть голосом, говорит монотонно и нудно, а может и рявкнуть, перекрывая все децибелы металлического рока.
— Поехали, — послушно, негромким эхом отозвался Ковалев.
Куда подевался храбрый офицер? Что с ним стало? Если бы я не боялся, что меня разоблачат, я бы заржал, честное слово!
Я видел в Ковалеве праведного сотрудника, доверял ему. Нисколько не сомневаясь, подставил свои впалые плечи для воровского пальто, по-барски подсунутого им. Так ест щенок с руки негодного хозяина, вместо еды подбросившего доверчивой собачонке кусок отравы.
А Ковалев эхом повторяет команды злого хозяина.
Они сейчас уедут, но куда направят свои стопы? Вроде бы они говорили про какую-то профурсетку. Кто она такая? Зачем она им нужна?
«Может, это Юля?» Не знаю, почему я вспомнил о Юле.
Так устроен человеческий мозг, в экстремальной ситуации он выдает ту информацию, без которой человек может погибнуть.
И теперь мне все стало ясно. Иногда со мной такое бывает, я могу три года ходить по району, кружась и петляя, не имея в голове ясного представления, где я нахожусь. И однажды в моей голове происходит сдвиг, передо мной вдруг встает как на ладони весь маршрут вместе с его тропинками, тропками, дорожками, кустиками, деревьями, птичьими гнездами. Картина целиком вмещается в мою голову, и в таком виде она застывает в своей первозданности, наверное, уже до конца моих дней.
То же самое произошло сегодня, в ту самую минуту, когда я валялся на полу, измученный, но преисполненный чувством победы. Не над врагом, над собой!
Главное — это ведь не врага победить! Это — пустое! Главное для человека — победить самого себя!
Еще одна заповедь тети Гали, иногда она любит поиграть в пророчества и изречения. Хлебом ее не корми, только дай возможность самовыразиться. Кстати, где ее черти носят? Почему она так долго не возвращается из командировки?
Мне почему-то захотелось увидеть тетю Галю. У меня даже в груди защемило. Она бы все объяснила, проанализировала и после недолгих рассуждений о смысле жизни вынесла бы свой вердикт.
Меня, конечно, она назвала бы идеалистом, Юлю — мошенницей, а Ковалева — врагом народа. «Таких к стенке ставить надо!» — сказала бы сгоряча, не задумываясь о последствиях своих слов.
Поостыв, она, разумеется, не стала бы ставить к стенке Ковалева. Она бы бросила его судьбу в хитросплетения судебных игрищ, а там, там… как карта ляжет.
«Я не Иисус Христос и не Понтий Пилат, — сказала бы, уходя от расспросов о судьбе незадавшегося капитана милиции. — Пусть ему вынесут приговор, пусть хоть медаль ему на грудь повесят за совершенные преступления, но пусть это будет решение суда. Не мое и не твое решение, пусть это будет суд по закону. А по совести он сам за себя ответит».
Вот так сказала бы тетя Галя. Но она уехала в командировку и задержалась там на неопределенное время. А я тут валяюсь на полу и думаю, как мне выкрутиться. Что делать дальше?
Кто вы, девочка Юля? Почему вы выбрали меня?
Я жутко покраснел, мне не хотелось думать о глупостях. На кон была поставлена моя жизнь. Да что там моя — на кон поставлена жизнь многих людей, даже Юлина жизнь была в опасности, а я переваривал собственную неуклюжесть.
Дверь хлопнула, щелкнул замок, лязгнуло что-то металлическое, стихла какофоническая музыка. В квартире наступила мертвая тишина. Но я-то не умер! Я живой! Живой! Слышите?
Я медленно поднялся с пола, с трудом размял затекшие конечности, подтянул джинсы, одернул футболку. Все в порядке, ничего не повреждено. Приоткрыв окно, я осторожно выглянул вниз. Все нормально, Ковалев и белесый уехали, машина вильнула за поворотом, оставив за собой легкую дымку синеватого газа. Про синеватый газ я приврал, с высоты девятого этажа никакого такого газа вообще не видно, просто мне захотелось объясняться интеллигентно, даже с самим собой в пустой квартире.
Я вышел в коридор, потом заглянул в комнату. Обычная квартира, очевидно, сданная малоимущими гражданами для пополнения скудного бюджета. Ободранная мебель, покосившийся сервант, колченогие стулья, несколько табуреток из советского прошлого. Такие табуретки я видел в Мариинской больнице; один удар — и ты на Старо-Охтинском кладбище. Дубовые табуретки, крепкие, сколько же они повидали на своем веку, наверное, пережили не только войну и блокаду, эти табуретки влачат существование еще с дореволюционных времен. Скользнув равнодушным взглядом по выцветшим обоям, по кривым фотографиям, кнопками пришпиленным к стене, я вышел в коридор. Потрогал замок, философски покачал головой, дескать, хороший замок, сделанный в достойной фирме. Ни выйти из квартиры, ни войти, дверь металлическая, засовы солидные.
Пошатавшись по квартире, я подошел к окну и выглянул вниз. Голова слегка закружилась, все-таки высоковато для цирковых экспериментов без лонжи. Про лонжу я где-то прочитал, это такая страховка для гимнастов. Иногда они балуются и снимают лонжу, чтобы проверить себя на прочность. Некоторые насмерть разбиваются.
Может, им просто жить надоело? Надоело изо дня в день крутиться на глазах тысячной публики, это же сдохнуть можно. Вот и прыгают циркачи без страховки, остался живым — хорошо, разбился — тоже отлично.
Обо всем этом я думал, глядя вниз. Потом скосил глаза в бок и увидел металлический выступ. Наверное, я его просмотрел, когда болтался, свесившись с подоконника не по своей воле. Не до выступов было в тот момент. Если я встану на него, держась одной рукой за створку окна, то смогу дотянуться до соседского балкона. А там, там сам черт мне не брат. Объясню людям, что дверь захлопнулась, или еще что-нибудь придумаю. Мало ли по какой нужде забредают добрые люди на соседские балконы?
Добрый человек и заблудиться может, вот и забрался по ошибке на чужую территорию. Славно будет, если в соседней квартире никого не окажется, это избавит меня от лишних объяснений.
Я еще не знал, куда брошусь в первую очередь, вырвавшись из случайного плена. Пытаясь не думать о предстоящем броске, я осторожно выскользнул из окна, нашаривая ногой выступ. Если мой ботинок соскользнет, тогда я запою песню одного всенародного любимца, мастера русского кича: «А я пойду-пойду-пойду-пойду-пойду-пойду-пойду-пойду домой-домой-домой-домой!»
И в конце полета, у самой кромки земли, я допою вторую строчку: «А я дойду-дойду-дойду-дойду-дойду домой-домой-домой-домой!»
Вот вам и вся песня, если слова перевести на русский язык, можно обрыдаться от слез. Шутка!
Я елозил ботинком по стене, пытаясь нащупать выступ, и все представлял, как меня хоронят на Старо-Охтинском кладбище. Толпы поклонниц с цветами, венки от товарищей по университету, торжественные речи над могилой.
«Сегодня нас покинул верный товарищ и брат, преданный нашему общему делу!»
